Жизнь Антона Чехова - Дональд Рейфилд

Глава 45

О, Чарудатта!

декабрь 1894 – февраль 1895 года

«Я забываюсь в театрах», – писала Яворская Татьяне Щепкиной-Куперник в декабре 1894 года[316]. Подруги привезли из европейского путешествия несколько дерзких сценических идей и втянули Антона в вихрь сомнительной театральной славы. Яворская прочно закрепила за собой амплуа куртизанки. Она уже сыграла роль содержательницы прачечной, чей сын станет маршалом у Наполеона, в чудовищно вульгарной пьесе Сарду «Мадам Сан-Жен», а теперь вживалась в роль блудницы Васантасэны в санскритской драме «Бедный Чарудатта». (Бедный брахман Чарудатта помогает Васантасэне спастись от козней принца. По ходу пьесы Васантасэну душат, а Чарудатте пытаются отрубить голову, но все кончается хорошо.) Той зимой при виде Антона Яворская непременно падала перед ним на колени и взывала со страстью: «О, Чарудатта, зависти достойный!» Антон с готовностью принял участие в этих играх.

Были у подруг и другие проекты. Чехов предложил Яворской построенную на адюльтере пьесу Золя «Тереза Ракэн» с трагическим финалом и будто специально для нее написанную.

Татьяна же перевела для восходящей звезды пьесу Ростана «Романтики», по сути представлявшую собой пародию на «Ромео и Джульетту». Свой перевод она отдала на суд Антона, и тот оценил его изящество, а за глаза высмеял ростановский романтизм, в котором только и есть, что «битые стекла и крестовые походы». В обществе Татьяны Антон чувствовал себя свободно и легко, хотя она ссорилась с ним не реже, чем с Яворской. Поэтесса обвинила Антона в предубеждении против лесбийской любви, а потом долго и смиренно просила прощения. (Суворина Антон предупредил, что Татьяна «хитрит, как черт».)

Второго декабря в Мелихове выпал снег, и теперь гостей привозили со станции на санях. Татьяна приехала к Чеховым нa целых две недели и очаровала все семейство. Дурачась с ней, Антон дразнил Брома и Хину ее собольим воротником. Когда Павел Егорович уехал в Москву, он позволил Татьяне вести за него дневник – пародия удалась ей великолепно. С Евгенией Яковлевной она ездила на службу в монастырь. В доме весь день звучал ее веселый смех. Шестого декабря Антон и Татьяна связали себя узами, коих не была удостоена ни одна из чеховских женщин, – стали крестными дочери князя Шаховского, Натальи. Теперь они называли друг друга кумом и кумой. Чехов только что закончил невеселую повесть «Три года», и Татьяна отвлекла его своей жизнерадостностью. Придя в игривое расположение духа, он стал писать своим корреспондентам «на лиловой бумажке», которую Яворская привезла ему из Парижа. Восемнадцатого декабря, спустя два дня после Татьяниного отъезда, Антон последовал за ней в Москву и пробыл там до самого сочельника, поселившись в первом номере (поближе к ватерклозету) «Большой Московской гостиницы», где его любили коридорные и где ему всегда хорошо работалось.

Повесть «Три года», тот самый «роман», о котором с Марксом вел переговоры Потапенко, была напечатана в «Русской мысли» в январском и февральском номерах. История эта получилась у него не «шелковой», как он хотел, а «батистовой». Самая большая вещь из всего, что было написано после «Дуэли» (исключая «Остров Сахалин»), повесть кажется автобиографичной в силу той достоверности, с которой в ней изображены галантерейная фирма «Лаптев и сыновья» и герой, пытающийся вырваться из купеческого мира. Богатый и несколько мужиковатый Лаптев, конечно, не Антон, но его самоуглубленность, его неприязнь к нажитым торговлей деньгам, его неспособность выбрать между «синим чулком» Рассудиной и красивой бездельницей Юлией, его реакция на концерт симфонического оркестра под управлением Рубинштейна и на пейзаж Левитана, несомненно, сближают его с автором. Безответственный зять Лаптева Панауров кажется списанным с Потапенко. Действие повести разворачивается неспешно – соответственно тому, как Лаптев постепенно избавляется от тяготящих его эмоциональных и сословных связей. Рассказанная история похожа на прелюдию большого романа воспитания. Критики не обратили внимания на поэтичность чеховской повести, а друзей смутило то, как Антон распорядился чувствами, испытываемыми к нему Ольгой Кундасовой. Более откровенная автобиографичность появится в чеховских сочинениях несколько позже.

Под Рождество Антон напечатал в «Русских ведомостях» жизнеутверждающий «Рассказ старшего садовника». Затронутые в нем проблемы смертной казни он рассматривал и в книге о Сахалине, а также обсуждал с Сувориным, когда гостил у него осенью в Крыму. В новом рассказе устами старшего садовника излагается история судьи, который не смог вынести смертный приговор убийце городского врача, поскольку его вера в человека отрицает возможность убийства. Цензор вычеркнул чеховскую мораль: «Веровать в Бога нетрудно. В него веровали и инквизиторы, и Бирон, и Аракчеев. Нет, вы в человека уверуйте!»

На Рождество дом в Мелихове снова наполнился гостями. В спальне Антона ночевал доктор Куркин, а в кабинете – Ваня. Сам Антон ютился в Машиной комнате. На Святках он побывал на елке в «буйном» отделении психиатрической больницы в Мещерском и вернулся оттуда с Ольгой Кундасовой. Павел Егорович всю ночь стонал, а утром объявил, что ему приснился Вельзевул. Новогодняя ночь прошла тихо, о чем и было сказано в дневнике Чехова-старшего: «Маша приехала из Сум. Гостей не было никого. Новый год не встречали, после ужина легли спать в 10 часов. Гривенник достался Маше».

В первый день нового, 1895 года Чеховых пришли поздравить мужики, и по традиции им поднесли водки и закуски. Антон всерьез задумался о своем здоровье. Кузену Георгию он написал о том, что кашляет, и если не будет улучшения, то ему придется на год перебраться в Таганрог, где было бы неплохо купить дом, в котором жил Ипполит Чайковский.

На следующий день Антон получил повестку Их Величеств: «Высочайшим приказом, состоявшимся в г. Москве 1-го января 1895 г., генерал от литературы и кавалер орденов Св. Великомученицы Татианы и Лидии Первозванной, а Нашего собственного конвоя рядовой Антон Павлов, сын Чехов, увольняется в отпуск вплоть до 3-го февраля сего года во все города Империи и за границу с обязательством представить двух заместителей и явиться в указанный срок для несения удвоенных обязанностей службы»[317].

Второго января, когда все в доме уже спали, в Мелихово пожаловала одна из «Их Величеств». Позже Татьяна вспоминала об этом: «Я зимой собралась в Мелихово и по дороге заехала к Левитану, обещавшему показать мне этюды <…> Левитан встретил меня, похожий на веласкесовский портрет в своей бархатной блузе; я была нагружена разными покупками, как всегда, когда ехала в Мелихово. Когда Левитан узнал, куда я еду, он стал по своей привычке длительно вздыхать и говорить, как тяжел ему этот глупый разрыв и как бы ему хотелось туда по-прежнему поехать. „За чем же дело стало? – говорю с энергией и стремительностью молодости. – Раз хочется – так и надо ехать. Поедемте со мной вместе!“»

Впустив в дом гостей, Антон после короткого замешательства подал Левитану руку и заговорил с ним так, будто трехлетнего перерыва в общении и не было. На следующее утро, пока Антон еще спал, работник Роман отвез Левитана на станцию. Лишь за завтраком Антон обнаружил его записку: «Сожалею, что не увижу тебя сегодня. Заглянешь ты ко мне? Я рад несказанно, что вновь здесь, у Чеховых. Вернулся к тому, что дорого и что на самом деле не переставало быть дорогим». Теперь Татьяна с Яворской могли лицезреть своих пылких кавалеров в одном строю. Четвертого января Антон на две с лишним недели уехал в Москву. Вместе с ним отправилась в путь и Евгения Яковлевна – она ехала в Петербург навестить первого законного внука. Желание увидеть Мишу в конце концов возобладало над неприязнью к невестке – Наталью она не видела со дня Колиной смерти.

Суворина Антон известил, что он в Москве, хотя и не сказал, зачем приехал и почему долго не писал. По просьбе Татьяны и Яворской поинтересовался у него, каковы шансы пройти цензуру у пьес «Жуарская игуменья» Ростана и «Маленький Эйолф» Ибсена. В следующем письме, посмотрев накануне у Корша пьесу «Мадам Сан-Жен» с Яворской, он назвал ее «очень милой женщиной». Та же посылала ему пламенные призывы: «Приезжайте сейчас, Антоша! Мы жаждем Вас видеть и обожаем. То есть это я пишу за Яворскую, а я просто люблю. Ваша Таня-Кувырком».

От пылкой Васантасэны он получил в подарок плед и кое-что еще: «Дуся моя, мне страшно тяжело с Вами расставаться, точно от моего сердца отрывается самая лучшая его часть. Сегодня ужасно холодно <…> Закутайтесь в этот плед, он будет согревать тебя, как мои горячие поцелуи. <…> Не забывай ту, которая любит тебя одного».

Антона привлекала роскошь, которой окружала себя Яворская. Суворину он признался: «Мне нужно 20 тысяч годового дохода, так как я уже не могу спать с женщиной, если она не в шелковой сорочке». Лика же в декабрьском письме была намного скромнее в своих притязаниях: «Кажется, отдала бы полжизни за то, чтобы очутиться в Мелихове, посидеть на Вашем диване, поговорить с Вами 10 минут, поужинать и вообще представить себе, что всего этого года не существовало <…> Я пою, учусь английскому языку, старею, худею! С января буду учиться еще массажу, для того чтобы иметь некоторые шансы на будущее. <…> Скоро у меня будет чахотка, так говорят все, кто меня видит! Перед концом, если хотите, завещаю Вам свой дневник, из которого Вы можете заимствовать многое для юмористического рассказа».