Попугаи с площади Ареццо - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Мальчик выглядел удивленным, что его назвали «милый», вместо того чтобы отругать. Увидев сына у края бездны, Франсуа-Максим мгновенно понял, что это значит: мальчик пытался лучше понять свою мать, быть похожим на нее, а может, даже и найти ее здесь. Он кокетничал с бездной. Играл с самоубийством.

Отец выскочил на крышу и прижал мальчика к себе:

— Пойдем-ка, Гийом. Ты мне все расскажешь.

— А ты один, без той дамы?

— Какой дамы?

— Ну той, что вместо мамы. Той, что ходит к тебе по ночам.

Франсуа-Максим улыбнулся грустной улыбкой:

— Пойдем, мой милый. Мне тоже нужно кое-что тебе рассказать. Мы все не без недостатков.

И, обхватив сына обеими руками, Франсуа-Максим спустился по приставной лесенке, ведущей на захламленный чердак, а пока спускался, дал себе слово, что ни за что не будет скрывать от сына, как сложно устроены люди: и его мать, и он сам, даже если для этого придется пожертвовать гордостью и тем идеальным образом отца, который он сам себе выстроил.

3

Уход Жозефины в равной мере ошарашил Изабель и Батиста: Изабель — потому, что она еще плоховато знала свою возлюбленную, а Батиста — потому, что он как раз знал Жозефину хорошо.

Последние дни были такими счастливыми — Изабель и в голову не приходило, что Жозефина может их покинуть, наоборот, она, будто веселый, шаловливый домовой, возбужденный новизною происходящего, придумывала, какой будет их жизнь втроем, как переставить мебель, чтобы у каждого были свои заветные местечки, строила планы на отпуск. Правда, между вспышками веселья у Жозефины вклинивались минуты раздражения и меланхолии, которые Изабель объясняла темпераментом подруги — полнокровным, склонным к чрезмерности, театральности. Свои чувства Жозефина сразу выдавала наружу в отличие от сдержанного Батиста. Неаккуратно сервированное блюдо мгновенно лишало ее аппетита, даже если она садилась за стол голодной; неприятный запах заставлял ее немедленно покинуть любой магазин, причем со скандалом; если собеседник говорил неграмотно, она переставала его понимать; провинциальный выговор превращал для нее человека в уморительного клоуна; прыщик, краснота или волосок на лице у кого-нибудь уже ее настораживал. В ее глазах любая деталь значила не меньше целого. Возможно, даже больше. Она была перфекционисткой, тосковала по абсолюту, и реальность могла ее только разочаровать. Энтузиазм сменялся у нее полной вымотанностью, аппетит мог перейти в ужас, ее неукротимая жизнерадостность некоторым казалась неотразимой, но большинству людей мешала оценить ее по достоинству. Предельная чувствительность лишала ее многих удовольствий и временами просто вредила. Она сама становилась первой жертвой своего переменчивого настроения — и тогда прибегала к помощи Батиста, своего гида и наставника, хотела перенять его невозмутимость и умение смотреть на вещи отстраненно, но даже этого она требовала так настойчиво и страстно, что тут же выходила из себя, если он откладывал разговор. Кроткая Изабель была так сильно влюблена в свою подругу, похожую на грозовое небо, что даже не подозревала, какие страдания ее переполняют.

Батист же предчувствовал этот взрыв. С самой первой ночи он чувствовал, что жена следит за ним, отслеживает его реакции и оценивает их. Жозефина сперва обрадовалась, что он принял Изабель, но потом, постепенно, начала этому удивляться, а позже и опасаться. Как он мог согласиться на столь неприемлемое предложение? Может, он потому ее принял, что ему наскучила их жизнь вдвоем? Сделал он это из любви к ней или просто от скуки? Иногда она видела в их тройственном союзе триумф любви, но в другие моменты усматривала в нем измену. Ведь если она решила любить сразу двоих, это значит, что она меньше внимания уделяет своему спутнику. Батист читал эту дилемму во взгляде Жозефины, которая иногда намеренно отстранялась от радостей их жизни втроем и смотрела на них со стороны, как пытливая наблюдательница, судья или даже прокурор. В последнее время у нее даже появилась привычка неожиданно входить в комнату, словно она хотела обнаружить какую-то скрываемую от нее истину; стоило Батисту с Изабель придумать без ее участия какой-нибудь план, как она мрачнела и замыкалась в себе; если она вставала раньше их, она злилась, что они валяются в постели после того, как она уже приготовила для всех завтрак. А когда Батист и Изабель оба садились за работу, она вообще стала воспринимать это как личное оскорбление. Когда-то в прежние годы Жозефина злилась на то, что Батист погружается в свои дела: «Я бешусь, когда ты пишешь, Батист. Тогда мне кажется, что меня вообще не существует».

Но с годами она научилась приглушать в себе эту ревность, не считать часы, когда он работал, его скандально-эгоистическими причудами или личным наказанием ей, она поняла, что это основа их жизни, призвание, которому она служила, освобождая художника от обыденных забот. На самом деле она просто нашла себе место в книгах мужа.

Но когда в их жизнь ворвалась Изабель, это равновесие нарушилось, и он это знал. Теперь уже в двух ситуациях Жозефине не было места: когда Батист садился за письменный стол и когда он был вдвоем с Изабель. Это было чересчур для женщины, которая, несмотря на веселый нрав, маловато ценила саму себя.

И вот ее снова мучили прежние демоны, которых Батист когда-то победил: ненависть к себе, уверенность в своей никчемности, метафизический разброд, который заставлял ее сомневаться, стоит ли ей вообще влачить земное существование. Такая живая, решительная, дерзкая Жозефина, которой многие опасались, считала себя никчемной. Многим она представлялась яркой, как солнце, но сама себя считала по-лунному бесцветной. Ей казалось, что она не обладала никакой ценностью — для нее имело значение лишь то, насколько она важна для других. Только безусловная любовь Батиста придала ей веса в собственных глазах, и то, что он вдруг увлекся еще и другой женщиной, разрушило ее хрупкую и с трудом обретенную уверенность в себе.

В тот вечер, когда Батист и Изабель обнаружили уход Жозефины, они сели вдвоем в гостиной и говорили об этом, обмениваясь своими тревогами. Изабель спрашивала его, но Батист не торопился рассказывать о своих догадках; молчал он не для того, чтобы показать свое превосходство, а, скорее, надеясь на чудо: он мечтал ошибиться и увидеть, что Изабель понимает ситуацию по-иному.

— Она тебе не объяснила, почему решила уйти?

— Я сразу и не обратила на это внимания. Она повторяла: «Вы с Батистом на самом деле так славно веселитесь вдвоем, что без меня вам будет только лучше!» Я решила, что это абсурд, и даже не стала отвечать. А тебе что она говорила?

— Мне… Ох… Со мной она всегда осторожно подбирает слова… Но я много раз замечал в ней враждебность.

— Враждебность?

— Она на меня сердилась.

— Почему?

— Наверно, потому, что я согласился, чтобы ты жила с нами. Из-за моего внимания и привязанности к тебе.

— Но она же сама этого хотела!

— Жозефина вся состоит из противоречий. Меня тревожит не это…

— А что?

— То, что она ушла, не подумав… Раздумья оказывают на нее очень скверное действие.

— Батист! Как нехорошо!

— Клянусь тебе, что я это говорю без всякой иронии. Если Жозефина размышляет, это значит, что она одна, ей не к кому обратиться за помощью и ее мучит неуверенность в себе. Если она не чувствует рядом дружеской поддержки, не видит надежного ограждения, она идет вразнос и может сорваться в пропасть. Вот что меня пугает.

В этот момент в дверь позвонили. Они затрепетали, надеясь, что это вернулась Жозефина.

Но это оказался Виктор, который объявил им в ужасе, что исчезла Оксана.

После того как они разделили опасения и боль юноши и поделились с ним своими тревогами, Батист и Изабель поняли, что впереди у них целая ночь сомнений и страхов.

— Ты представляешь, Изабель, еще вчера мы ужинали впятером, счастливые, хмельные и неуязвимые, а сегодня Оксана и Жозефина ушли… Какое оно хрупкое, счастье…

Изабель решительно поднялась:

— Хватит этих упадочных настроений, Батист! И нечего рассуждать о том, как это трагично. Ты должен найти решение.

— Я?

— Ты.

— А почему не ты?

— Если бы я только могла… Ты знаешь Жозефину пятнадцать лет: ты должен знать, куда она направилась.

— Да нет же!

— Батист, ты ведь считаешь, что благодаря писательскому труду постиг помыслы и устремления человечества, так соберись и подумай как следует! Садись за письменный стол и размышляй!

Батист был слишком удивлен, чтобы протестовать, и он повиновался. Жозефина никогда бы не позволила себе так отдавать ему приказания, как Изабель, констатировал он, переполненный жалостью к себе.