Ментальность в зеркале языка. Некоторые базовые мировоззренческие концепты французов и русских - Мария Голованивская

Французское rage (n. f.), как и его романские аналоги, произошло от латинского rabbia, производного от классического латинского rabies – «болезнь собак, заразная для человека», откуда переносное значение – «чувство бешенства», по аналогии с симптомами этой болезни. Первоначально это слово зафиксировано в значении «приступ ярости, бешенства», затем, по ослаблению смысла, оно обозначало безмерную страсть, которой человек не может противостоять, очень сильное желание совершить что-либо, отсюда отчасти происходит выражение faire rage, применимое как к вещи, так и к человеку, а также значение «сильная физическая боль». Последнее значение вышло из употребления, зафиксировавшись лишь в выражении rage de dents.

В современном языке слово обозначает крайне сильное состояние гнева, страстное желание сделать что-либо, острую боль (употребляется, когда речь идет об абсцессах), известную болезнь животных и человека. Сочетаемость слова rage повторяет сочетаемость слова fureur (описываются симптомы соответствующей болезни: écumer de rage, être ivre de rage) с теми отличиями от сочетаемости colère, о которых мы уже писали. Основное отличие между этими двумя синонимами (rage – fureur) все же смысловое, а не образное: в fureur акцент делается на безумии и жестокости, в rage – на бешенстве, то есть особенном животном проявлении этого состояния. Отметим, что отличие это действительно крайне незначительное и сказывается в отрицательной коннотации первого и отсутствии отрицательной коннотации второго понятия, связанного, в первую очередь, с физиологическим аспектом переживания. Отсутствие отрицательной коннотации и объясняет возможность сдвига значения в сторону «сильного желания» (la rage d’aventure).

Сопоставим полученные результаты. Итак, русский гнев этимологически связан с гнилью, гноем, с состоянием больного, покрытого гнойными ранами. Сочетаемость этого слова связывает его образно с диким зверем, с огненной стихией, действие которой испытывает на себе человек, с жидкостью эндогенного происхождения. Иначе говоря, гнев в русском языке описывается как болезнь (включая и первую коннотацию, ибо болезнь, в свою очередь, очень часто коннотируется как дикий зверь). Аналогично описывается и злоба. Гнев может перерасти в ярость или в бешенство, но не наоборот. Таким образом, русская картина мира представляет эту эмоцию градуированной по силе.

Ярость связана с огнем, с температурой (вспомним, что страх в русском языке – это холод, а гнев, ярость – огонь, лихорадка, воспаление, сопровождающееся повышением температуры). Ярость в русском языке – исходно мужское качество и уж во всяком случае не применялось для характеристики женщины до середины XIX века (ср. ярость – ярь, ярить, Ярило). Ярость – это сам огонь (мужской символ). Ярость рождается внутри человека и затем набрасывается на него же. Ярость, как и многие другие эмоции, реализует древнейший мифологический мотив: то, что человек порождает, далее побеждает его – следующее отрицает предыдущее. Ярость коннотируется также и как «огненная жидкость», по-прежнему сохраняя ассоциацию со всем, что связано с мужчиной, и с тем, что мужчина любит. Исходя из этого, понятен и цвет ярости – белый.

Бешенство – слово, мало описанное в русских словарях (очевидно, это связано с тем, что оно однокоренное со словом «бес»). Бешенство этимологически связано с соответствующей болезнью животных и людей, и образная сочетаемость этого слова описывает проявление этой эмоции именно как проявление соответствующей болезни.

Французское colère также этимологически связано с болезнью (поднятие температуры желчи). Средневековый аллегорический образ этой эмоции делает существенные расширения, и в современном языке мы находим у этого понятия три коннотации: болезнь с четким описанием симптомов, дикий зверь, огонь. В данном случае мы можем констатировать удивительное пересечение с русским аналогом, что происходит также и оттого, что и в русском, и во французском языках подобное проявление человека считают болезненным, ненормальным.

Fureur – это гнев-безумие. Безумие было таким же сильным семантическим компонентом, как и гнев, отсюда в истории развития этого понятия появились значения «бред», «приступы поэтического вдохновения», «страсть». В современном языке безумие ассоциируется скорее с жестокостью (компонент значения fureur), нежели с приступами вдохновения, а также с помешательством и безмерной страстью, от которой до жестокости – один шаг. Потеря самоконтроля в чувстве – ситуация скорее архетипически женская, чем мужская (вспомним Медею, Тизифону и пр.). Fureur, в отличие от colère, не имеет «огненной» коннотации, что, во-первых, уводит ее из ряда плотских болезней (коннегативных), а во-вторых, освобождает от мужской символики. Иначе говоря, fureur – это ментальная болезнь, которая протекает без гнойно-желчной симптоматики.

Furie – ярость, а также обозначение женщины, обладающей соответствующим характером, что окончательно возводит эту эмоцию в разряд «женских». Французское rage повторяет и этимологию, и значения русского бешенства, однако французское понятие лишено отрицательной коннотации, что позволило ему развить дополнительное значение «страстное желание», уже не имеющее ничего общего с гневом.

Итак, из проведенных описаний мы видим, что у всех этих слов общий смысловой и образный прототип – болезнь, однако в русском языке гнев на коннотативно-метафорическом уровне – плотская аномалия, плотские отправления (преимущественно мужские), в то время как во французском языке бывает гнев от болезни тела и от болезни ума. Русский ряд ассоциирован с мужским началом и описывает скорее черты мужского характера, французский – женского.

В русском языке страх ассоциируется с холодом, гнев – с огнем, радость – с теплом. Во французском языке второе и третье понятия не имеют такой четкой температурной маркировки именно в силу существенных смысловых и коннотативных нюансировок.

Обобщим полученные результаты в следующей таблице.

Третья эмоция, которой мы завершаем описание базовых эмоций – это эмоция радости. Ее как раз обычно стремятся демонстрировать в сдержанной форме, принято даже имитировать ее, чтобы придать общению больший комфорт и признаки цивилизованности.

В русском языке у радости два синонима – ликование и восторг.

Этимологически радость восходит к радуге, которая раньше называлась «веселкой». В основе этого определения, очевидным образом, находится человеческая реакция на яркие цвета, отмечающаяся в чистом виде у детей. В русском языке слово «радуга» (вместо веселки и дуги) отмечено с 1731 года. Связь радуги с радостью отражена в индоевропейском фольклоре. В Библии появление радуги свидетельствует об окончании всемирного потопа, это зримое выражение «божьего благословения и прощения роду человеческому».

Радость в трактовке Даля определяется как внутреннее чувство удовольствия, в современных словарях – как чувство большого удовольствия, удовлетворения. Однако определение радости через удовольствие, при всей бесспорности, таит в себе некую опасность, связанную с тем, что понятия эти имеют существенные отличия, описанные, в частности, в работе А. Б. Пеньковского (5). А. Б. Пеньковский отмечает, что удовольствие – это не чувство или не просто чувство. Удовольствие всегда связано с удовлетворением какой-либо потребности, и этим оно отличается от радости, которая может быть беспричинной. Радость с категориальной точки зрения – это и реакция на что-либо, и некоторое состояние, в котором пребывают, настроение, которое возникает в результате сложного переплетения внешних и внутренних, часто даже и физиологических, причин, не всегда осознаваемых человеком. Причина же удовольствия, с нашей точки зрения, осознается всегда.

А. Б. Пеньковский, отдавая дань идеалистической трактовке бытия, обосновывает такое, только в рамках этого взгляда на мир приемлемое, различие: «…Удовольствие – прежде всего и преимущественно чувственно-физиологическая реакция, тогда как радость имеет более высокую чувственную психическую природу». Мы бы рискнули провести несколько иную границу: различие радости и удовольствия в том, что удовольствие, как и удовлетворение, проявляясь физиологически, часто связано с торможением, во всяком случае, оно часто сопутствует ему (удовольствие от еды, секса, интеллектуальные удовольствия от совершенного открытия, произведения искусства, удовольствие от созерцания красоты; притом удовольствия, не обязательно связанные с радостными переживаниями, а иногда даже и с болезненными, часто вызывают расслабление и даже сонливость). Радость же связана не с торможением, а с возбуждением, она всегда позитивна и не обязательно приводит к спаду. Вернемся к работе А. Б. Пеньковского, в которой он делает весьма тонкие наблюдения: «Удовольствие скрыто в источнике и таится в его глубине. Но не в готовом виде, а лишь как потенция, виртуально, как огненная искра в кремне, материализуемая лишь при ударе огнивом». Поэтому удовольствия ищут, а найдя – извлекают. Извлекая действием – получают, получая – имеют, имея – испытывают. Чтобы искать, находить, извлекать, получать и испытывать удовольствие, необходимо «владеть технологией» всех этих действий… Удовольствие, таким образом, «механично и технично», в отличие от радости, которая «органична». «Именно поэтому, – продолжает автор, – удовольствие портят как вещь, а радость убивают и отравляют как живое существо». Метафоры, описывающие радость как живое существо, многочисленны: радость рождается, шевелится, растет, живет в человеческой душе, радость приходит и уходит, снисходит (как радуга, а радуга на небе – не от этого ли происходит вся божественность и «небесностъ» русской радости?), затихает, умолкает и заговаривает вновь.