Лед Бомбея - Лесли Форбс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я подошла к конторке из красного дерева, где под стеклом лежали золотые монеты и медали. Хотелось удостовериться, что исходные мелкие просчеты при изготовлении первых подделок проявятся в виде грандиозных ошибок при сравнении с подлинником. Но прежде чем я дошла до конторки, в глаза мне бросилась статуя Сканды на полке рядом с книгами и маленьким бронзовым Шивой. Сами в своем рисунке придал этой фигурке те монументальные черты, которые у Сканды явно отсутствовали. Во всем остальном статуэтка была как две капли воды похожа на ту, что мне дала Бина, вплоть до изгиба левой брови божка, придававшего его лицу недоуменное выражение. Красный мел великолепно имитировал крапчатый песчаник. Гулаб не выдумывал. Сами действительно здесь бывал и стоял на том же месте, на котором теперь стою я. А этот бронзовый Шива представлен в виде тени Сканды на одном из первоначальных набросков.
Я придвинула поближе одну из настольных ламп и вынула из сумки «Минолту», чтобы сделать несколько фотографий под разным углом. Когда я закончила, я продолжала ощущать в этом божке какое-то странное несоответствие, нечто такое, это озадачивало меня и суть чего я никак не могла нащупать.
Акт V
Море в зеркале
Ветры зову и гоню,
Облака навожу и свожу я;
Лопаться зевы у змей
Словом заклятья;
Дикие камни, дубы, что
Исторгнуты с корнем из почвы,
Двигаю я и леса; велю —
Содрогаются горы,
И завывает земля,
И выходят могильные тени.
Овидий, «Метаморфозы» (монолог Медеи)[23]1
Я вижу сон о смысле грома. Тот, кто был живым, ныне мертв. Живые теперь умирают... Нет воды, остались лишь камни. Пустыня.
Голос Миранды за дверью:
– Ерунда, Таскер. Меня не интересует, что сказал Проспер.
– Миранда? – зову я.
Звук шагов, стук двери.
– Ты что, заперлась, Роз?
Я попыталась открыть дверь со своей стороны.
– Она, должно быть, застряла.
Голос Таскера:
– Это приказание господина Проспера, мадам. Он сказал, что мисс Розалинда должна быть заперта до его возвращения.
Дворецкий говорит очень тихо, почти шепотом.
– Понимаю, – отвечает Миранда. – Ну, теперь-то вы можете выпустить мою сестру, Таскер. Я могу поручиться, что она не причинит вам никакого вреда.
Меня потрясли перемены в Миранде. Ее черты заострились. Живот вырос до такой степени, что узкая спина согнулась от непосильного напряжения, слово натянутая тетива. Радости материнства... Мне страшно захотелось хоть чем-то ей помочь, но я не знала, с чего начать.
– Миранда, ты чудовищно выглядишь. Что случилось?
– Ты спрашиваешь, что случилось? Моя сестра исчезает из больницы, обвинив моего мужа в убийстве своего сына-евнуха, и теперь хиджры ставят мелом свой знак на нашей двери.
– Знак мелом? – переспросила я, чувствуя, что Миранда совсем не похожа на ту сестру, которую я знала.
Исчезла мягкость, уступив место чему-то более жесткому и менее благоразумному.
– Так поступают хиджры, когда на их территории рождается ребенок мужского пола. – Она отвернулась и тяжело опустила руку на стол. – Они ставят знак мелом на двери и потом возвращаются в день наречения ребенка именем и устраивают непристойные представления, смотрят на его гениталии и угрожают, если не откупишься от них деньгами.
– Они не станут этого делать, Миранда. Чем они могут тебе угрожать? И откуда им может быть известно, где ты живешь?
– Все им известно. – Ее голос становился громче. – Каждая хиджра-гуру контролирует окрестности, в которых проживает. Ее «чела», ученики, непрестанно прочесывают жилые кварталы и родильные дома в округе в поисках новорожденных мальчиков. Им нужен мой сын.
– Миранда, неужели ты веришь в этот бред?
Но Миранда уже не способна внимать доводам здравого смысла, впрочем, в этом она не так уж и отличается от большинства беременных женщин. Неуклюже обняв ее, я начала бормотать что-то успокаивающее, попутно размышляя, так ли должна вести себя сестра в подобной ситуации.
– Я хочу есть, – сказала Миранда, перестав плакать. – Я постоянно хочу есть. У меня такое ощущение, будто моим телом завладел какой-то чуждый инопланетный организм.
Таскер воспринял ее слова как приказ пойти на кухню. Оттуда он вернулся, держа в руках поднос с яйцами, сваренными вкрутую, бананами в йогурте, тарелкой с золотистыми манго, эдвардианским серебряным чайником и вазочкой с оранжево-розовой мякотью, из которой торчала серебряная ложечка.
– Только что приготовленные манго, – сказал он гордо. – Кушайте их ложечкой.
На чайнике был выгравирован инициал "С".
– Что значит это "С", Таскер?
Он бросил взгляд на Миранду.
– Инициал семьи первой миссис Шармы, – ответил он.
Миранда жестом обвела комнату.
– Большая часть всех этих вещей принадлежит... принадлежало ее семье. – Она улыбнулась. – Я всегда говорю Просперу, что, если настанут совсем плохие времена для его студии, мы сможем распродать эти безделушки. Я устала от постоянного соперничества со славным прошлым.
– Прошлое Майи было не таким уж славным, – сказала я.
Лицо сестры застыло.
– О боже, я не ожидала, что это прозвучит настолько бестактно, – поправилась я.
В течение нескольких минут мы молча отхлебывали чай. Потом я решилась:
– Послушай, Миранда, я хочу, чтобы ты знала, что... этот бред, который владел мной... он закончился. – На ее лице отразилась надежда, смешанная с некоторым недоверием. Тот, кто был живым, ныне мертв. – Что бы там ни случилось с этим Сами, если с ним действительно что-то случилось, – сказала я, – с данного момента это меня больше не касается.
Наградой мне была ее счастливая улыбка. Возможно, она хоть как-то облегчит чувство вины.
– Как жаль, что сейчас с нами нет Проспера. – Миранда взглянула на Таскера. – В котором часу он ушел?
– Рано утром господин Проспер уехал на студию. Он сказал, что сегодня последний съемочный день и нужно все закончить, поэтому он вернется поздно, а ему ведь так нужен отдых.
Миранда настояла на том, чтобы я надела ее камиз из тонкой хлопчатобумажной ткани цвета свежезаваренного чая «Граф Грей». После душа, смыв размазанную тушь с глаз, я стала вдруг очень похожа на сестру, милую даму из индийского среднего класса. Когда я вновь появилась в гостиной, Миранда прервала свою беседу с Таскером, чтобы с восторгом полюбоваться моим новым респектабельным видом.
– Это моя любимая одежда. Она так тебе идет. – Таскер снова заговорил, но она оборвала его покачиванием головы. – Нет, Таскер. Я не стану возвращаться в больницу, что бы тебе ни говорил Проспер. Я пробыла там целую ночь. Я поеду туда позже, когда он сам вернется. – Она положила голову на подушку, утомленная всплеском эмоций. – Что касается тех фотографий, которые были тебе нужны, Роз...
– Забудем об этом, – сказала я, подумав: «Больница?» Но Проспер ведь сказал, что прошлой ночью она была здесь.
– Проспер нашел их для меня.
– Проспер?
Она кивнула.
– Вот видишь? Ты была не права. Я, должно быть, по ошибке положила их в одну из папиных книг вместе с несколькими старыми фотографиями мамы. – Она указала на книгу на кофейном столике. – А потом совсем про них забыла.
Я взяла книгу. Биография Бенвенуто Челлини, блестящего флорентийца, жившего в шестнадцатом столетии. Без малейших угрызений совести он разделывался с любым, кто стоял у него на пути, пока сам не был брошен в темницу за убийство соперника-ювелира. Прекрасная упаковка для фотографий, запечатлевших гибель Майи.
– Даже не знаю, почему я их туда положила, – призналась Миранда, – но книга мне не нужна, ты можешь взять ее. Мне кажется, это одна из книг твоей матери, которые отец привез из Шотландии после того, как...
– Да.
На форзаце была надпись. "Джесс. Книга, которую ты мечтала получить, хотя мне кажется, что «Libro dell'Arte» больше подошла бы, ведь ее автор научился у Джотто пониманию того, что природа – лучший учитель художника". Папа всегда умел превратить подарок в проповедь.
– Тебе они нужнее, – сказала я, передавая ей несколько фотографий отца с ее матерью. Сзади стояла надпись: «Снято в 1959 году». Еще до появления моей матери. – Они выглядят счастливыми.
Миранда задумчиво кивнула.
– Папа говорил мне, что они были счастливы. Он говорил, что любил мою мать по-другому, не так, как...
– Хорошо, хорошо, Миранда. Давай поговорим об этом, когда обе будем чувствовать себя немного лучше. Тебе надо отдохнуть.
Мне не хотелось оставаться у них в доме до приезда Проспера. Я поцеловала сестру на прощание и поспешила к двери, не дав ей продолжить начатый разговор. У выхода швейцар почтительно поклонился и произнес: