Эпоха зомби - Александр Шакилов

Уставившись на завод, Гурбан задумался. Неужели где-то там засел виновный в Псидемии? Неужели тут собирается оружие против слизней? Или оно уже готово?..

Некоторое время он молчал, а потом опять заговорил:

— Маркус, ты, как я понял, бывал уже в подземелье?

Бывший хозяин Острога-на-колесах кивнул:

— И не единожды.

— Тогда тебе и флаг в руки.

— Какой еще флаг?

— Белый. — Гурбан не шутил. Ему не нравилась обстановка. Он чувствовал опасность той своей сущностью, что проявилась на Территориях. Скоро должно было что-то случиться. Что-то нехорошее. Но пока еще был шанс переломить ситуацию. — Обычный белый флаг. На всякий случай. В парламентера вроде как сразу не стреляют.

— Если к Паше на поклон идти, флаг не помешает, — проскрежетал Маркус.

После недолгих поисков было установлено, что единственная вещь, которая может сойти за белый флаг — символ добрых намерений, — это майка Митрича. И не то чтобы майка оказалась совсем уж свежей, но выбирать было попросту не из чего. К примеру, тельняшка Гурбана белой являлась лишь отчасти, то есть на полста процентов, а наполовину добрых намерений, как известно, не бывает. Лично Гурбан, увидав парламентера с полосатым флагом, тотчас открыл бы по нему огонь.

Короче говоря, остановились на майке. Правда, Митрича идея снять с себя белье, сшитое еще в братской Белоруссии, как бы не очень-то впечатлила, но все же он согласился на эту жертву ради великой цели:

— Только чтоб победа была за нами, да, хлопцы?

Проскрипев нечто невразумительное, долговязый срубил деревце, росшее неподалеку, и, распоров майку с одной стороны, привязал ее к тонкому стволу. Промозглый осенний ветер, нагнавший тучи, тотчас подхватил ткань, заставив ее трепетать на самодельном березовом древке.

— Удачи! — напутствовал Маркуса командир чистильщиков.

— Давай, Маркус! За Отечество, за планету нашу! — не преминул поднять боевой дух Митрич.

А Серега Мясник ничего не сказал — только хмуро зыркнул вслед. То ли изначально не верил в затею с переговорами, то ли его опять мутило.

Выпрямившись во весь свой немаленький рост, Маркус двинул по улице, размахивая над головой безнадежно испорченной майкой Митрича. Он знал, что Павел Сташев отлично его видит на экранах мониторов слежения, еще советских, ламповых. Все подходы к лаборатории были под наблюдением. Тут даже мышь-полевка не проскочила бы незаметно, не то что двухметровый верзила.

Заметив какое-то движение впереди, там, где неподалеку от проходной сохранились еще лавочки с урнами, Гурбан навел туда бинокль — и присвистнул. Ничего себе! Подходы к заводу и, следовательно, к лаборатории охранялись двумя боевыми блоками, которые как раз сейчас активировались. Ранее незаметные, потому что располагались на уровне земли под крышками канализационных люков, блоки обнаружили себя тем, что крышки и само оружие поднялись над поверхностью. Каждый блок состоял из автоматического гранатомета АГС-17, пулеметов ПКТ и НСВ и противотанкового ракетного комплекса. Все это было очень похоже на УОС «Горчак»,[2] вот только Гурбан очень сомневался, что наведение оружия осуществляется механически расчетом из двух человек на каждый блок. Вряд ли у Павла Сташева есть соратники в лаборатории, при его-то фобии. Просто автоматика сработала. Только Маркус отправился в путь, блоки взяли его на прицел, отсигналив на пост, что замечен посторонний. И теперь они ожидали приказа — пропустить или нейтрализовать этого постороннего. Значит, не такой уж псих Сташев, был бы совсем тронутый, настроил бы блоки на огонь по любой цели…

Маркус остановился. Сильнее замахал флагом. Приметил, похоже, что он под прицелом, или же просто знает, что дальше без приглашения соваться нельзя.

— Это я, Маркус! Паша, пусти к себе! Разговор есть, Паша! Тебе угрожает опасность, надо поговорить!

Время шло. Маркус кричал, флаг над ним реял, хлопая на ветру, а больше ничего не происходило. Митрич заметно нервничал, то и дело поводил из стороны в сторону стволом «абакана». Мясник осматривал местные достопримечательности в оптику СВДС, устроившись на куске бетонной плиты. То, что зомбаков поблизости обнаружено не было, почему-то никого не успокоило. Да и мало ли какие опасности могли грозить группе в Арзамасе?..

Посыпал снег — мягкий, пушистый, он таял, стоило ему только коснуться лица Гурбана.

— Паша, разговор есть! Со мной друзья! Паша!

Гурбан уже уверился в напрасности затеи — нет тут никакого злого гения, виновника Псидемии. Был и убрался подобру-поздорову, или загрызла его зомборысь, что пробралась в святая святых науки, или сам по себе — от сердечного приступа, ветрянки или плоскостопия — сдох он в лаборатории, ставшей для него огромным склепом, на зависть фараонам.

И потому всё-всё-всё, сделанное Гурбаном в последнее время, было напрасным. Напрасно гибли его товарищи, напрасно он сам рисковал шкурой и чуть не убил мальчишку, повинного лишь в том, что отец его сволочь и подонок, в сравнении с которым Гитлер, Пол Пот и прочие вожди народов — просто дети несмышленые. То, что сделал Павел Сташев, это… это…

Гурбан стиснул зубы. Глаза заволокло багровой пеленой.

Тяжело дыша, он разжал пальцы, которые впились в цевье автомата. Тиши, тише, нельзя так волноваться, сердечко надо поберечь. А то еще откажет не вовремя, и не сбудется самая-пресамая заветная мечта — зачинщика Псидемии собственными руками в куски, живого… Гурбан тряхнул головой, прогоняя вновь нахлынувшую багровую волну.

Если бы Маркус мог охрипнуть сильнее, чем уже скрипел, обязательно так и сделал бы — столько времени стоял уже на месте и орал.

— Эй, Маркус, давай назад! — крикнул ему Гурбан. — Нет там никого. Финита, тля, комедия, напрасно только приперлись!

В груди стало пусто-пусто. Хотелось плакать. Впервые за двадцать чертовых лет Гурбан почувствовал, что может пустить слезу, а то и вовсе разрыдаться. Перед ним проплывали лица: раненый Малёк, еще живой, но уже обреченный на гибель… Маевский с винтовкой в руках… Дрон, поигрывающий ножами, а потом бегущий с газовым баллоном… обожженное лицо парня из подбитой бээмпэшки… улыбка Коли Бека…

И тут Маркус сошел с места, на котором простоял минут двадцать. Вот только долговязый не возвращался к своим — шел к лаборатории.

Взвыли сирены. И Маркусу бы спрятаться где-нибудь, найти укрытие среди развалин, но нет — он упрямо пер вперед, размахивая чертовым флагом. Гурбан прикусил губу до крови. Неужели еще одна смерть будет на его совести? Ведь это он надоумил…

Усиленный акустикой голос прогрохотал:

— Маркус, уходи! Пулеметы откроют огонь через пять секунд!

И точно врубилась замедленная съемка.

Раз. Маркус делает шаг в сторону.

Два. Флаг падает на растрескавшийся асфальт, который покрыло уже тонким, полупрозрачным слоем снега.

Три. Развернувшись на сто восемьдесят, Маркус наклоняется и заваливается на бок. Он поскользнулся, черт его, косолапого, побери!..

Четыре. Даже не пытаясь вновь встать, он ползет обратно по свежему снегу, лицо его скрыто капюшоном, салатового цвета надпись «Los Angeles Lakers» на балахоне, на спине, служит отличной мишенью.

Пять. Пулеметы открывают огонь.

Равиль молча протянул Дану черную вязаную шапку — наподобие той, что была у покойного живчика Никифора. Того, кстати, неудачно соединили с симбионтом, а молчуну Карену, что погиб у взорванного моста, в этом смысле повезло еще меньше — вот, почему они казались такими странными. Так бывает, если делать все наспех, без должной подготовки. Но у Братства просто не было иного выхода, враг ведь не дремлет…

Отправив образ искренней благодарности, Данила с легким поклоном принял головной убор и пообещал снимать его лишь в случае крайней необходимости. Симбионта не стоит лишний раз светить — обычные люди от его вида становятся неадекватными, впадают в ярость. Да и мозг носителя беречь нужно: отсутствие надежной термоизоляции грозит ему переохлаждением вплоть до отказа. Нельзя допустить, чтобы из-за такой ерунды Братство потеряло нужного — важного! — своего члена.

Ашот получил большую кожаную кепку, изнутри утепленную бараньим мехом. Марише достался кокетливый оранжевый берет на флисе. Вместе они покинули Спасскую башню. У ворот их поджидали те же джипы с эмблемами СБО, что привезли их сюда.

За трое суток, что доставщики провели в неподвижном положении, Московский острог засыпало снегом. На Красной площади, центральных улицах и тротуарах в сугробах по пояс взрослому человеку проделали лопатами дороги и тропинки. Задействовали для этого половину населения острога. И то верно, потенциальным членам Братства показаны физические упражнения, да и зачем палить топливо в бульдозерах, загрязнять атмосферу?..