Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей - Виктор Вилисов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Латур пишет, что технология — это не просто собрание артефактов, а собрание индивидов и предметов, связанных вместе посредством различных ассоциаций; и от того, что это будут за индивиды и какие предметы они выберут, — зависит то, какие области жизненного мира будут определены как проблемные и какие технологические решения этих проблем будут предложены; разный взгляд на одну и ту же проблему может привести к разным техническим решениям; разные ценности могут сделать одни технические решения допустимыми, а другие — нет. Поскольку технология устроена таким образом, что она устанавливает в мире способ жизни, выгодный одной из влиятельных групп, технократия занимается тем, что всеми силами ограничивает доступ других групп к процессу дизайна технологий. Эффект технократического режима сегодня заключается в том, что технологии менеджмента и технического действия распространяются с фабрик и частной сферы на общественную: медицину, образование, искусство. Мы все свидетели того, как огромные корпорации пытаются «переизобрести» ту или иную часть жизни, уверенные в своих силах просто потому, что они представители технологической сферы, которая обладает авторитетом как единственная способная эффективно решить все важнейшие проблемы, в отличие от коррумпированных государств. Вся жизнь обществ становится зависимой от власти техники, и в этом смысле стирается различие, например, между капиталистической Америкой и социалистическим Советским Союзом. Быть против технологий — значит быть бумером или луддитом, вести себя иррационально. Прогресс страны или человечества уравнивается с развитостью технологий: странами первого мира называют высокотехнологичные, странами третьего — ещё не перешедшие целиком в постиндустриальное состояние; технологии накачиваются авторитетом, техническое действие видится как нейтральное и безальтернативное для реализации любых процессов; когда возникает какая-либо проблема, первым делом начинают искать «технологическое решение», а не политическое или социальное; технократы захватывают власть и вымывают из неё политику. Когда на пост мэра или губернатора российского города назначают «молодого технократа», это воспринимается как позитивное событие, потому что он «просто будет делать вещи и оптимизировать процессы»; в этот момент все забывают, что управленец назначается, а не выбирается.
Финберг утверждает, что тотальное осуществление технической власти способствует появлению нового типа сопротивления: люди, исключённые из процесса обозначения важных проблем, дизайна и разработки технологии, становятся жертвами последствий использования этих технологий; это вынуждает их протестовать и претендовать на роль в дизайне технологий. Он приводит в пример загрязнение воздуха и среды: пока люди, ответственные за загрязнения, могли избегать последствий собственных действий (переносить грязные производства в развивающиеся страны, коррумпировать политиков, жить на чистых зелёных островах), — проблема загрязнения оставалась, переоборудование производств для уменьшения выбросов рассматривалось как дорогое и непродуктивное. Только в результате длительных демократических протестов, усиления голосов жертв загрязнений, коалиций граждан с учёными и активистами стало возможно появление субъекта, претендующего на роль в редизайне производств и артефактов: появляются электромобили, грязные производства начинают переоборудовать, технологии ставятся под вопрос. В документальном фильме How To Survive a Plague про эпидемию СПИДа в США на примере активистских групп ACT UP и TAG показано, как низовые активисты буквально отвоёвывали себе право на участие в разработке медицинских технологий — а именно лекарств от ВИЧ и всего комплекса терапии. Для этого им пришлось овладеть всей необходимой медицинской и научной информацией, понять, как работают бюрократические органы согласования и тестирования препаратов, устраивать масштабные акции и пикеты, врываться в здания, — короче, выцарапывать у государства и фармацевтических компаний оккупированное ими знание и средства производства. В итоге активисты предложили свои технологии тестирования экспериментальных препаратов, которые были безопасны и сокращали время на тесты, а также давали шанс на выживание уже болеющим людям.
Как фотоны трогают себя
Финберг опирался на конструктивистскую теорию, чтобы показать, как технологии и их разработка социально обусловлены. Он писал, что технологии распространились далеко за пределы рабочей сферы и что теории Маркузе и Хоркхаймера слишком абстрактны для того, чтобы справиться с критикой новейших экологических технологий и интернета. Но сам Финберг был сосредоточен в основном на том, что работники должны иметь возможность участвовать в дизайне технологий, которые они применяют. Выйти за пределы фокуса на рабочем месте помогает феминистская философия технологий и науки. В истории отношений феминистской мысли и технологий было несколько этапов. Условно говоря, эти отношения развивались от «женского вопроса в технологиях» до «вопроса технологий в феминизме» и появления таких направлений теории и активизма, как технофеминизм, кибер- и ксенофеминизм, а также феминистские исследования технологий и науки и технологическая перспектива в эко-феминизме. Вторая волна феминизма с 60-х по 90-е в отношениях с технологиями часто сводилась к крайне пессимистичному или крайне оптимистичному взгляду. Несложно догадаться, что первым делом была вскрыта гендеризованная структура отношений человека с технологиями; как и Финберг, обращая внимания на процесс разработки технологий, феминистские исследовательницы отмечали, что общая предвзятость патриархальной системы (гендерные стереотипы в воспитании, образовании и социальной структуре) привела к тому, что технологии (и наука) стали сугубо мужской сферой, отвечающей мужским интересам. Кроме того, с формированием в 19 веке класса белых мужчин-инженеров и их экспертного статуса как предельно «рационального» меняется понятие о технологиях. Об этом подробно пишет исследовательница Джуди Вайцман в книге Technofeminism[257]: традиционно понятие технологий связывалось с коренным женским населением; она предполагает, что характер труда, которым они занимались в процессе сборки урожая, ухода за детьми и пожилыми, привёл к созданию ими разных инструментов, как, например, серп и ступка, — сделав женщин, по сути, первыми технологистами; но с появлением индустриальных машин понятие технологии редуцируется до прикладной науки, а «традиционно женские» занятия типа работы с иглами и спицами маргинализуются как нетехнологичное домашнее рукоделие. Такие исследовательницы, как Харриет Брэдли (1989), Синтия Кокбёрн (1983), Руф Милкман (1987) и другие, подробно проанализировали, как исключение женщин из технологичной сферы было вызвано захватом мужчинами квалифицированных профессий, появившихся в ходе индустриальной революции. Поэтому феминизм второй волны был сосредоточен на том, как открыть женщинам доступ к техносфере и заставить технологии работать на благо женщин; теоретики и активисты в это время либо анализировали любые технологии (даже придуманные специально для женщин типа новых репродуктивных технологий, тампонов, молочных помп) как способ ещё большего закрепощения женщин, либо, наоборот, идеализировали их как беспроблемный эмансипаторный механизм.
Со временем вопрос «как технологии могут быть более освобождающими и справедливыми для женщин + как увеличить доступ женщин к ним» эволюционировал до вопроса «как вообще можно доверять технологическому проекту, настолько глубоко укоренённому в обслуживании мужских потребностей и дискриминационном производстве + как его можно переизобрести»: фокус сместился с
