Тайна Ретта Батлера - Мэри Рэдклифф

«Ведь в сущности, — думал Рэтт Батлер, — между нами нет ощутимой разницы. Только у Мигеля нет такого образования и воспитания, какими обладаю я. Он прост и незатейлив и, может быть, то, что я считаю благородством — всего лишь хитрость, игра».

Рэтт Батлер вышел во двор. Поправил на лошадях упряжь, осмотрел колеса фургона.

Все было в полном порядке. Он рукавом плаща стер пыль с надписи на дверце.

В лакированном корпусе фургона зияли пулевые отверстия.

Кони нетерпеливо перебирали ногами, чувствуя что им предстоит далекая дорога.

Рэтт Батлер забрался на козлы и взял в руки вожжи.

«Может, поехать прямо сейчас, бросив здесь Мигеля», — подумал он.

Нет.

Хотя он прекрасно представлял, чем могут кончиться совместные поиски сокровищ. Ведь Мигель не тот человек, который поделится частью добытого.

Но все-таки Рэтт пожалел Мигеля.

Завидев, как Мигель вышел из монастыря, он помахал рукой.

Мигель поглубже надвинул военную шляпу на глаза, так, чтобы Рэтт Батлер не увидел блестевших в его глазах слез, и взгромоздился на козлы рядом.

— А я, честно говоря, думал, что ты уедешь без меня, — сказал Мигель.

— На, закури сигару, — угостил его Рэтт, — и тебе станет лучше.

Мигель закурил и посмотрел в синее безоблачное небо.

— Ну что, Рэтт, трогаем?

— Да, поехали, — Рэтт натянул вожжи, привстал на козлах и взмахнул длинным кнутом.

Лошади сорвались с места, и фургон загрохотал, покидая монастырский двор.

Ни Рэтт Батлер, ни Мигель Кастильо не видели, что за ними, прижавшись лицом к стеклу, наблюдает настоятель монастыря.

Они не видели, как по его щекам бегут крупные слезы.

— Пусть Господь будет к вам милостив… — шептал настоятель, глядя на пыльный шлейф на дороге.

ГЛАВА 18

Они проехали несколько миль, не произнеся ни слова.

Фургон подбрасывало на камнях, грохотали ободья, солнце нещадно палило, лица и руки путешественников покрыл толстый слой пыли.

Рэтт Батлер исподлобья смотрел на дорогу, то и дело смахивая с ресниц пыль. Он часто моргал и недовольно кривился, покрикивая на лошадей.

Ему казалось, что те скачут слишком медленно.

Каждый из седоков думал о своем.

Мигель Кастильо вспоминал своего брата-настоятеля и чувствовал себя не лучшим образом.

Угрызения совести донимали его, но в то же время он злился на своего брата за то, что тот так обошелся с ним.

Мигель рассчитывал на радушный прием, он уже представлял себе, как они с братом бросятся друг другу в объятья, а потом усядутся за стол, уставленный яствами и питьем, будут вспоминать детство, говорить о родителях.

Будут вспоминать свою маленькую заброшенную деревушку, друзей…

И Мигель думал, что сможет поделиться с братом самыми сокровенными мыслями, изольет ему душу. А тот выслушает его, поймет и простит.

Рэтт Батлер то и дело раскуривал погасшую сигару, но забывал затягиваться, и она вновь гасла.

Дальняя дорога наводила на него тоску, а пейзаж не располагал к веселью: выжженная земля, голые скалы, чахлая растительность.

Здесь все навевало мысли о смерти, о бренности земного существования.

И чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, Рэтт Батлер стал вспоминать свое детство. Оно казалось ему счастливым и безоблачным, хоть он и понимал, что и в те годы хватало мрачных дней.

Скорее всего, его потянуло на воспоминания потому, что он был потрясен сценой свидания Мигеля с настоятелем монастыря. И все укоры священника Рэтт Батлер воспринял в свой адрес.

Он понимал, что был не прав по отношению к отцу, но и отец не выслушал его до конца и тем самым взял грех на свою душу.

Он уже давно простил отца, но не знал, простил ли тот его…

Дорога бесконечной лентой ложилась под копыта коней, под колеса экипажа. Холм сменялся холмом, дорога петляла по равнине, экипаж подбрасывало на камнях, усталые лошади уже хрипели и спотыкались.

Рэтт Батлер пожалел их: он уже больше не хлестал лошадей, ослабил вожжи.

Мигель Кастильо был молчалив, он то и дело смотрел на свои руки, явно что-то вспоминая.

Может быть он вспоминал, как работал в поле, когда был мальчишкой, а может быть вспоминал, как этими самыми руками первый раз обнимал девушку.

А может быть вспоминал, как ими же убил человека.

Но на его лице не отражалось никаких чувств, лишь изредка подрагивали губы, словно он сам себе что-то беззвучно шептал, да брови изредка сходились над переносицей.

— Что-то ты слишком грустный, Мигель, — наконец-то обратился Рэтт Батлер к своему попутчику и криво улыбнулся.

— Что ты, разве я грустный? — фальшиво изумился Мигель.

— А чего же тогда молчишь?

— Наверное я обожрался, ведь брат меня так накормил…

Рэтт Батлер насмешливо посмотрел на Мигеля.

Того это задело.

— Мы несколько часов провели за столом.

— Чем же он тебя кормил и почему ты не пригласил меня? Ведь клялся в вечной дружбе.

— Пойми, Батлер, мы с ним разговаривали по душам, нам было что вспомнить, и поэтому ты оказался бы за столом лишним.

— Ты мог бы прихватить кусок в дорогу, ведь я ничего не ел.

— А разве тебя не накормили? — делано изумился Мигель Кастильо. — Мой брат приказал монахам снарядить целую корзину провизии в дорогу, — и Мигель заглянул в фургон, как будто и в самом деле собирался увидеть там корзину, полную окороков и хлеба.

— Ничего не знаю, — пожал плечами Батлер.

— Так ты что, не взял корзину с собой? — возмутился Мигель, сплевывая в придорожную пыль.

— Мне никто ничего не предлагал.

— О, черт! — Мигель хлопнул себя кулаком по лбу. — Надо было мне самому взять эту корзину, да еще прихватить пару бутылок монастырского вина. Тогда дорога не была бы такой скучной.

— Это ты правильно говоришь, — согласился Рэтт Батлер, — в дороге без еды и без вина нечего делать.

Мигель Кастильо досадливо кусал губы.

— Ну, ты уж извини меня, Батлер, так получилось… Не обижайся, что я сам поел, а тебя оставил голодным.

— Но ты хорошо поел? — поинтересовался Рэтт Батлер, не глядя в лицо Мигелю Кастильо.

Тот погладил себя по животу и радостно произнес:

— Наелся до отвала.

— Ну, тогда и я перекушу, — улыбнулся Рэтт, доставая из своей сумки кусок жареного мяса.

У Мигеля Кастильо потекли слюнки, когда он смотрел, как Рэтт Батлер уплетает мясо.

— Может, ты откусишь? — предложил Рэтт, подавая Мигелю кусок.

Но гордость оказалась сильнее голода.

— Нет, я сыт, — отводя взгляд в сторону, сказал Мигель, — думаю, до самого вечера мне не захочется есть.