История второй русской революции - Павел Милюков

Предисловие программы 14 августа рисовало положение страны в красках, не менее мрачных, чем резолюция «малого» совещания общественных деятелей. Мы видели, что эта резолюция видела причины распада армии и страны в ошибочной тактике «революционной демократии». Этому обвинению программа 14 августа противопоставляет попытку самооправдания. Революционная демократия «не стремилась к власти, не желала монополии для себя». «Она была готова поддерживать всякую власть, способную охранять интересы страны и революции». «Она стремилась организовать и дисциплинировать народные массы для государственного творчества, направлять стихийные стремления народа-гиганта, сбрасывающего вековые цепи, в русло правомерности, работать над восстановлением боеспособности армии, организовать народное хозяйство.., интересы целого... ставить выше интересов отдельных классов...». Но она натолкнулась на «бесчисленные затруднения»: «отсутствие навыков к организованной деятельности» у масс, «противодействие», которое «она встретила со стороны защитников привилегий и своекорыстия». «Явление разложения армии» и «анархические вспышки» предисловие объясняло «гибельным наследием старого режима». При этом высказывалось подозрение, что «явные и скрытые враги революции» «сознательно хотят вернуть революционную страну» к старым порядкам. При таких условиях «демократия неотделима от революционной страны», и правительство «обязано опираться на демократические организации». «Всякая попытка разрушить их, подорвать их значение, вырыть пропасть между ними и властью» есть «не только измена революции. Это есть прямое предательство родины». А скрепить связь между властью и «демократическими организациями» может только «более решительное и последовательное проведение в жизнь программы 8 июля». Предисловие подчеркивает, что эта программа — компромиссная, что она «не выражает всей полноты требований демократических классов». Совершенно в духе ораторских приемов Церетели здесь утверждается, что программа 8 июля — «не что иное, как развитие программы 6 мая, на почве которой создалась коалиция». При этом совершенно забывается, что программа 8 июля провозглашена не коалицией, а «революционной диктатурой пяти министров-социалистов».

В дальнейшем предисловие уже переходит к отдельным пунктам программы 14 августа — к военному вопросу, внешней политике и вопросу об упорядочении хозяйственной жизни. Во внешней политике оно продолжает требовать «отказа от всех империалистических целей и стремления к скорейшему достижению всеобщего мира на демократических началах», продолжая мотивировать это требование необходимостью «поднять бодрость духа, энтузиазм и готовность к великому самопожертвованию революционной армии». Конечно, в соответствии с этим трактуется и военный вопрос. «Разлагать армию» может только возвращение к старым порядкам. Следовательно, нужно не только не уничтожать армейских «демократических организаций», но, напротив, дать им «законодательное закрепление их прав» и «внушить всему командному составу» мысль о необходимости их «деятельного участия» в оздоровлении армии. «Лица, явно проявившие себя как контрреволюционеры», должны быть «удалены с командных постов» и «замещены лицами, выдвинувшимися из состава рядового офицерства». Программа 14 августа не решается отвергать того требования, чтобы «командному составу была предоставлена полная самостоятельность в области оперативной и боевой деятельности, а также решающее значение в области строевой и боевой подготовки». Но она лишает и эту уступку всякого практического значения, признавая «недопустимым восстановление дисциплинарной единоличной власти начальников». Мысль Б. В. Савинкова о расширении института «комиссаров» находит свое отражение в программе, но решительно подчеркивается, что комиссары должны не заменять комитеты, а «быть поставлены в тесную связь» с ними. Их права и обязанности должны быть «точно и определенно разграничены». Их главной миссией должен быть строгий контроль над «применением чрезвычайных мер революционного воздействия», «чтобы не было увлечения или злоупотребления системой принуждения и репрессий», которая «разрушает боевой дух и боевую мощь армии». Все это было полной противоположностью требованиям военных авторитетов. Декларация сознавала возникший отсюда конфликт и была готова принять в нем активное участие, решительно рекомендуя правительству «требовать от военных властей безусловного подчинения себе».

В вопросе о хозяйственной разрухе программа 14 августа продолжала демагогически противополагать «готовность демократии на всякие жертвы для спасения страны и революции» своекорыстным «интересам привилегированных и имущих, для которых в течение трех лет сами бедствия войны служили источником безмерного обогащения». При детальной разработке относящихся сюда четырех разделов программы (1-4) эта тенденция, конечно, должна была столкнуться с неумолимой действительностью, и пришлось сделать последней известные уступки. Эта двойственность реалистического понимания и партийной тенденциозности проходит красной нитью через разделы, посвященные продовольствию, снабжению, промышленности, финансам и земельному вопросу.

Признавая по первому вопросу необходимость сохранить твердые цены на продукты сельского хозяйства, соглашаясь с необходимостью привлечь, кроме кооперации, также и «весь оставшийся частный торговый аппарат» для успеха продовольственной кампании, программа 14 августа признает и необходимость регулировать заработную плату для установления твердых цен на продукты промышленности. В отделе о промышленности программа не может скрыть основного больного вопроса — о падении производительности промышленности. Она, конечно, в первую очередь перечисляет всевозможные причины упадка этой производительности — «низкое техническое оборудование, крайнюю изношенность орудий производства, расстройство транспорта и снабжения сырьем, резкое ухудшение питания рабочих, изменение состава рабочих вследствие ряда мобилизаций». Для устранения этих причин рекомендуются установление контроля над производством со стороны государства и деятельное вмешательство в руководство предприятиями вплоть до государственного синдицирования и введения монополии, «при широком участии демократических организаций». Но затем программа, правда робко и стыдливо, подходит и к основной социальной причине падения производительности самого труда. «Поскольку падение производительности может быть отнесено на счет нерадения рабочих и проявления несознательности рабочих масс, рабочие организации с еще большей энергией будут продолжать борьбу с этими проявлениями несознательности...» Для этого они должны установить для каждого предприятия «минимум выработки», «строго наблюдать за соблюдением 8-часового рабочего дня с допущением сверхурочных работ», «всемерно содействовать улаживанию конфликтов... прибегая к стачке лишь после исчерпания всех других средств» и «решительно осуждая насилия над членами фабрично-заводской администрации». «В случае надобности» предусматривалось даже «введение трудовой повинности», долженствовавшее заменить «милитаризацию труда». Этим пунктом удовлетворялось — условно, в смягченной форме — требование крестьянских депутатов.

В области финансов программа 14 августа повторяла требования о взятии с имущих классов «без всяких урезок и послаблений» всех прямых налогов, введенных правительством, и о проведении сверх того «в ближайшей очереди исключительной меры — высокого единовременного поимущественного налога». Но и тут делалась неизбежная уступка действительности: «в той мере, в какой обложение имущих классов и займы окажутся недостаточными для покрытия чрезвычайных нужд государства», признавалась «необходимость повышения существующих налогов на предметы массового потребления и установления новых... преимущественно в виде финансовых монополий». В виде компенсации программа требовала «принудительного размещения займа (свободы)». Считалось вопреки очевидному факту, засвидетельствованному министром-социалистом Скобелевым, что «буржуазия» не хочет подписываться на заем свободы. В действительности не подписывалась именно «демократия», судя по накоплению ее сбережений в ссудосберегательных кассах. Затем выдвигалось явно неосуществимое при денежных потребностях «демократии» требование: «доведение до минимума выпуска кредитных билетов» и «строгой экономии в расходах государственного казначейства». Большевики должны были быть удовлетворены введением излюбленного требования Ленина, чтобы «частные кредитные учреждения были подчинены строгому контролю, чтобы их политика не шла вразрез с интересами государства».