Я вас люблю - Ирина Муравьева

– Говорю вам: его должны отпустить… Его очень скоро отпустят!

– Сестра ваша здесь? – тихо спросила Веденяпина.

– Сестра моя здесь ни при чём, – так же тихо ответила Дина. – И вы о ней не говорите, пожалуйста! Куда вы сейчас?

– Я в церковь. Я часто хожу. Проводите меня.

Дина пошла было рядом с Ниной Алексеевной по Староконюшенному, но, пройдя несколько шагов, остановилась.

– Нет, я не могу. Мне тут нужно… по делу…

– Прощайте! – сказала Веденяпина.

– Прощайте! – ответила Дина.

В семь часов утра за Алексеем Валерьяновичем, как всегда, приехала машина.

– В лабораторию, – коротко приказал он шофёру и отвернулся, поднял глаза на свои окна, где горел свет.

Дина Ивановна Форгерер, сегодня первый раз за всё их знакомство проведшая в его квартире всю ночь, стояла, слегка отодвинув тяжёлую штору, и смотрела на него. Волосы окружали её лицо размётанным, похожим на густую листву, покровом. Барченко помахал ей перчаткой. Она приподняла худую, слегка сверкнувшую белизной среди темноты руку и слабо пошевелила ею, потом прижалась губами к стеклу и прошептала что-то.

– Подожди! – сказал Барченко шофёру.

Важно было понять, что она шепчет.

Дина Ивановна подышала на стекло и написала на нём очень короткую фразу: я без тебя не могу. Алексей Валерьянович усмехнулся.

– Поехали!

Пустая и грустная, засыпанная листвой, пахнущая яблоками Москва мерцала неяркими окнами. И только огромное здание на Лубянке пылало от низа до верха: огня не жалели.

– Куда мы приехали? – спросил Барченко шофёра, притормозившего у центрального входа со стороны Лубянской площади. – Мне нужно быть в лаборатории.

– Сказали: сюда. Я привёз, – коротко ответил шофёр.

Барченко, судя по всему, ждали: за дверью послышалось какое-то движение, выглянул охранник, и тут же, отстранив его, навстречу вышел незнакомый человек в кожаной куртке.

– Алексей Валерьянович? – коротко спросил он. – Мне приказано проводить вас к Феликсу Эдмундовичу. Он ждёт вас.

В большом кабинете Дзержинского было сильно накурено, а сам хозяин сидел за столом и курил, не вынимая изо рта папиросы, так как обе руки его были заняты: одной он писал что-то, а вторая сжимала телефонную трубку.

– Барышня, – пустым голосом сказал Дзержинский сквозь новое, густое кольцо вытолкнутого изо рта дыма, – соедините меня с товарищем Менжинским.

Увидев Барченко, он положил трубку на рычаг и показал на стул:

– Садитесь.

Барченко сел.

– Наши товарищи, – с сильным акцентом продолжал Дзержинский, – ознакомились с результатами проведённых вами опытов на людях и животных. Мы довольны полученными результатами. Мы верим в ваши возможности передавать мысли на расстоянии, и особенно мы довольны тем, что вы умеете внушать на расстоянии нужные нашему государству мысли и идеи. Это очень важно. Мы верим, что вы не преувеличивали, когда говорили о том, что эти возможности являются новым видом ещё не разработанного до конца современной наукой оружия.

Прыгающими руками он потушил папиросу и тут же закурил другую.

– Сейчас нам важно понять одно: в какие сроки могли бы быть выполнены поставленные перед вами задачи?

– Я бы попросил вас, Феликс Эдмундович, прежде всего ещё раз сформулировать эти задачи, – спокойно ответил Барченко.

Жёлтые узкие глаза Дзержинского блеснули сквозь дым.

– Во-первых: вы должны в самые кратчайшие сроки завершить опыты по передаче мыслей на расстоянии, с тем чтобы мы могли без помощи телефонного аппарата, телеграфа и так далее связываться с нашими товарищами по революционной борьбе во всех уголках земного шара.

Барченко покорно наклонил свою большую голову.

– Мы предоставили в ваше распоряжение более сорока заключенных, которых вы сами отобрали для этих опытов по фотографическим снимкам. Вы сообщили нам, что для скорейшего успеха вам требуются молодые и особенно опасные политические преступники, так как именно у них встречаются наиболее развитые системы психического характера. Правильно ли мы вас поняли?

Барченко опять наклонил голову.

– Партии и правительству, – продолжал Дзержинский, покашляв в узкий жёлтый кулак, – нелегко было решиться на то, чтобы вместо справедливого наказания для этих людей отдать их в ваше почти полное распоряжение. Но к этому вопросу мы с вами ещё вернемся. Теперь о другом. Вы чаю хотите?

– Не откажусь.

Дзержинский пошевелил седой бородкой.

– Чаю товарищу.

Вошла сухая и длинная, как жердь, в военной форме женщина с подносом, на котором стояли два стакана чаю.

– Вы пейте, – сказал Дзержинский.

Барченко отпил глоток.

– Кроме принципиально важного для нас освоения передачи мыслей на расстоянии, мы должны в самом скором времени не только полностью покорить себе Крайний Север, но и обнаружить ту цивилизацию, которая, как вы утверждаете, продолжает существовать под землёй, где содержатся новые, ещё неизвестные человечеству формы биологического существования. Мы правильно поняли вас?

Барченко наклонил голову.

– Мы поручаем вам, товарищ Барченко, осуществить экспедицию на Крайний Север, обнаружить то, что вы называете «лазо́м», – он сделал ударение на «о», но тут же поправился: «ла́зом», – и вернуть нам ушедшую под землю цивилизацию и её открытия. Советской власти было бы очень сейчас кстати получить эту добровольную помощь подземных товарищей.

Барченко ярко покраснел и быстро сделал несколько глотков чаю, один за другим.

– Последний наш пункт: о Тибете. Товарищ Блюмкин сообщил мне, что он берётся за то, чтобы попы, живущие на Тибете, перешли на сторону советской власти и освободились бы от цепей векового мракобесия и невежества. Мы готовы горячо поддержать инициативу товарища Блюмкина, который собирается проникнуть на самые высокие вершины Тибета, присоединившись к группе, возглавляемой художником Рерихом, от которого мы регулярно получаем сообщения. Товарищ Блюмкин заверил нас с Ильичом, что, обрившись наголо и переодевшись в костюм местного монастырского служащего, он сольётся с группой художника Рериха и будет неузнаваем.

Дзержинский закурил новую папиросу.

– Ваши знания этой гористой местности и её загадок должны нам помочь. Как, вы сказали, называется та страна, которая существовала в этих краях и поднялась столь высоко, что её перестало быть видно? Цимбала?

– Шамбала, Феликс Эдмундович, – ответил Барченко.

– А, да! Шамбала! Красивое слово. И это задание вам, товарищ Барченко: найти и вернуть Шамбалу.

– Я понял вас, Феликс Эдмундович.

Дзержинский замолчал. Пальцы его прыгали. Он зажёг спичку, но не сразу погасил её, а поджёг какую-то бумажку и некоторое время с тихим и радостным безумием неподвижно смотрел, как она разгоралась в железной пепельнице.

– Ваши опыты на вверенных вам заключённых подошли к концу, товарищ Барченко. Мы договаривались, что вы выберете для своей экспедиции на Кольский полуостров троих человек, отвечающих вашим научным требованиям. Остальные контрреволюционеры вернутся в свои камеры, и мы поступим с ними по закону. Вот у меня здесь есть список всех, кто принимал участие в ваших научных разработках. Вот их фотографии. Утрудите себя тем, чтобы назвать мне имена и фамилии выбранных вами людей.

– С радостью сделаю это, товарищ Дзержинский, – сказал Барченко, поднялся и наклонился над списком и фотографиями.

Перед ним было сорок шесть молодых лиц. Каждого из них он знал поименно и каждого ежедневно наблюдал в организованной им лаборатории. Кроме Василия Веденяпина, спасая которого по просьбе Дины Ивановны Форгерер, он и придумал эти опыты, сейчас нужно было отобрать двоих, а остальные сорок четыре человека «вернутся в свои камеры, и с ними поступят по закону».

Впервые за этот почти целый год страшной своей игры с советской властью, в которой – если бы не опиум, рождающий во глубине его мозга самые нелепые фантазии, – он давно бы потерпел поражение, давно бы сломался на чём-то, впервые за этот свой год, главным сокровищем, опасностью и украшением которого стала Дина, – впервые за всё это время Барченко почувствовал себя не только виноватым перед теми людьми, которые «вернутся обратно в свои камеры», но и почти заодно с этими вот уродами и безумцами, один из которых сидел перед ним, жёг спички в железке, чтоб заново вспомнить огонь преисподней, вдыхал её дым, полагая, что курит, и только просил, чтоб его увели обратно, откуда он родом! Под землю.

Барченко почувствовал лёгкую дурноту.

– Простите, товарищ Дзержинский, нельзя ли немного открыть форточку?

– Конечно, конечно!

Запах яблок ворвался в распахнутую форточку вместе со странно напомнившим коровье мычание звуком далёкого паровозного сигнала, и Барченко, жадно вдохнув его всею грудью, отложил в сторону три фотографии: Василия Веденяпина, Аркадия Солонникова и Оганеса Мркичана.