Тоннель - Вагнер Яна

— …Тратите наше с вами общее время, — говорила между тем проклятая баба. — Список уже составлен, сейчас я буду называть фамилии...

— Ну как это составлен! — вскинулась вдруг какая-то тетя в шортах. — А кто составлял-то его? Чего ж вы построили маленькое такое, что никто не поместится! — и вдруг зарыдала, широко раскрыв рот.

— Блатные поместятся! — снова встрял тот же самый в брезентовой кепке. Он вроде наоборот почему-то радовался и даже огляделся, как будто ждал, что ему захлопают. — Для своих и строили, куплено у них все! Денежки, наверно, собрали тихонько!

И все опять заорали.

— Да совести нету у них!

— А-мо-раль-но!

Тетя в шортах рыдала, и кто-то еще рыдал, а кто-то полез на Майбах, и снова загавкал бледный мужик с кобурами под пиджаком — отошли, отошли, сказал! Водитель автобуса понял, что вся бодяга пойдет сейчас по новому кругу, мысленно застонал и прижался спиной к стене. Ему было совсем уже худо.

— Я не понимаю просто, как мы будем выбирать! — жалобно сказала очкастая дама, которая недавно предлагала спать по очереди. — По какому принципу — женщины и дети? Да все равно же больше получается!

По красным щекам у нее градом лил пот. У всех по лицам градом катил пот, как если б они толпой набились в парилку. Ладони у водителя автобуса стали совсем мокрые, и дробовик тоже стал горячий и скользкий. Но горячее всего была тяжесть в паху, раскаленный колючий шар, который внутри едва уже помещался.

— Принцип простой, — сказала мордатая баба, которая тоже распухла и налилась, только цвета была серого, как утопленник. — Убежище должно быть жизнеспособно, и в первую очередь нужны специалисты: врачи, инженеры, ученые. Биологи, химики. Все должны приносить пользу...

— Пользу?! — завизжала тогда очкастая дама, и красные щеки у нее затряслись. Капли брызнули в разные стороны. — А от тебя какая там польза, чего-то я не пойму!

— Что? — вопили из задних рядов. — Что она сказала?

— Специалистов, говорит, будут брать!

— И больше никого, что ли?

— Господи, да с ума они посходили...

— А какие специалисты? Не слышно!

— То есть как это — больше никого?!..

Передний ряд закачался и пополз вперед. Очкастая дама, брезентовый в кепке, зареванная тетка и кто-то еще лысый вывалились из него, и вернуться им стало некуда. На Майбах карабкались уже чуть ли не трое, которых давили сзади.

— Назад! На месте стоять всем! — кидался рябой мужик с кобурами, похожий на мелкую собаку, привязанную к крыльцу, и только оглядывался на мордатую бабу, которая вообще стояла теперь в непонятном каком-то коматозе, закрыла глаза и не делала совсем ничего.

Сейчас лопнет, понял измученный водитель автобуса сразу про всё, но главное — про горящий свой мочевой пузырь. Или может, уже лопнул, и как раз поэтому так больно.

— Послушайте, я прошу вас! — раздался вдруг зычный голос, и водитель автобуса из последних уже сил повернулся на этот голос, уверенный, что увидит батюшку — седого и старого, с бородой и крестом. Конечно, ну как он забыл-то про батюшку. — Прошу вас! — повторил седой и старый, но без креста и черного платья, а в чем-то, наоборот, белом, заляпанном спереди бурыми пятнами, и сам тоже темный, носатый. А все-таки было в нем что-то такое, что крики стали потише, и даже цепной мужик с кобурами кинулся вроде, но не вякнул. — Дети, — сказал тогда носатый старик красивым батюшкиным голосом, причем на бабу в костюме вообще не смотрел, а встал к ней спиной. — У нас тут дети с вами, дорогие мои, и спасать надо детей. В первую, вторую и третью очередь — детей. И только если останется место, только тогда! Только если останется! Вот тогда можно будет подумать, кого ещё. Но сначала — дети. Конечно, дети. Здесь даже не о чем спорить.

А спорить вроде правда никто не собирался, ну как тут поспоришь, и, если б его спросили, водитель автобуса тоже был согласен — на все, на любой вариант, и хотел просто, чтоб закончилось наконец, потому что держаться больше не мог. В глазах у него было темно, в ушах стучало.

И тут чертова баба в костюме опять все испортила, очнулась от своей комы и сказала прямо старику в спину, что это замечательно все, конечно, только давайте будем реалистами, пожалуйста, и вместе представим с вами, что они там делать будут одни. И что вообще-то там десятки сложных процессов: водоподготовка, освещение, переработка отходов, — и ничего не работает само, и что думать, к сожалению, придется не потом, а сейчас. Что первый воздушный фильтр, например, засорится через неделю, и кто его, по-вашему, будет менять. Как они узнают, по-вашему, где эти фильтры и как это делается, а еще ведь вода, не забывайте, и температура, вы представляете себе, какие снаружи могут быть колебания, а этого никто пока не представляет, и надо будет реагировать быстро, надо регулировать. И что это не гуманизм, извините, а посадить детей в самолет без пилота или запустить в космос, вы этого для них хотите, говорила баба скрипуче, а так и будет, говорила она и все время называла носатого старика «дорогой мой», «дорогой мой» — наверно, чтоб тот разозлился и тоже заорал, как все.

И старик, конечно, разозлился и заорал, что да, что нет, что гуманизм как раз в этом, и ну пусть там будет два с ними взрослых или даже один, одного достаточно, ну давайте выберем того, кто справится с фильтрами, и с водой, и с температурой, это же не квантовая физика, нужен просто человек с техническим образованием, один!

А серая баба сказала — вы себя предлагаете, видимо, и вот тут старик весь затрясся и похоже стало, что он ее стукнет. И какая-то женщина закричала — а вы посчитали их вообще, вы можете ответить, сколько тут в принципе детей, а рябой мужик зарычал — наззад, ну-ка, на шаг отошли все, и никто не отходил, потому что было некуда. В этом месте водитель автобуса от ужаса и страданий ненадолго оглох — он занят был тем, что происходило у него в паху. Вверх оттуда поднимался жидкий огонь, и, если б он обмочился сейчас, никто бы, скорей всего, не заметил, но такая возможность ему в голову уже не приходила.

Нет, вы скажите мне — сколько, кричала женщина издалека, как из-под воды. Все звуки доносились как будто из-под воды: вы считали их, или нет, или вы сразу обслугу себе подбирали? Наззад, наззад отошли! Им нужно меньше еды, между прочим, их больше поместится даже! Маленькое такое построили, сволочи!.. Наззад, кому сказано! Лёва, идем, дай мне руку, здесь ребенок, пропустите ребенка! Я повторяю еще раз, это не гуманитарная миссия, а стратегический военный объект, всем придется работать, чтобы обеспечить выживание... Сволочи, совести нету совсем!.. ...Выживание остальных! От каждого из шестидесяти потребуется вклад! Ах, вклад, значит, потребуется, ну давайте обсудим, какой вклад, например, от этих мордоворотов, нет, правда, вот громилы эти с ружьями там для чего?

Тут по отряду ополченцев прошла некоторая рябь, и водитель автобуса поднял наконец затуманенные глаза и оглядел своих товарищей, с которыми битых два часа просидел в полутемном тамбуре, хотя не успел даже обменяться именами. Все они по-прежнему старательно пялились кто куда, но такого поворота в разговоре явно никто не ожидал. Специалисты нашлись тоже, морды бесстыжие, вы посмотрите на них, здоровые мужики, а вы дипломы у них проверьте, они химики, может, или врачи, есть у них дипломы вообще. И кто-то захохотал — да какие там дипломы, я вас умоляю, сразу много народу вдруг захохотало, а сильнее всех недавняя круглая мамочка, которая снова пробилась в передний ряд, хотя мальчика в коляске при ней теперь не было, и, чтоб не смотреть на мамочку, он снова попробовал думать: Ильинское шоссе, Николина Гора, МКАД, Николина, Ильинское — и вот тут раздался крик: погодите, да я ж его знаю, он водитель, вон тот в тапках, просто водитель из автобуса нашего.

Шесть проходчиков из Нововолынска, мохнатый дядька-подводник и даже левый мужик в дорогих часах, который и вовсе прибился случайно, после этого крика с места вроде не сдвинулись, но что-то вдруг поменялось, и водитель маршрута Руза — Кунцево как будто остался один. Мокрый, в резиновых шлепанцах, с огненным шаром в паху и неудобным ружьем. Три ребенка вместо одного дармоеда, кричала жуткая мамочка и тыкала пальцем прямо в него, как если б он сделал ей что-то плохое, хотя он не делал и никому не делал, а ел с ними яблоки, вместе спал на полу и вообще шел ломать для них стену. И готов был отдать им солярку, двести литров причем, и сам предложил, хоть его не просили, вспомнил он и обиделся вдруг чуть не до слез. Потому что ну ладно еще проходчики и подводник, но уж левый мужик-то с часами был всяко не при делах и такой же мокрый, такой же точно, только в хороших ботинках.