Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

— Мне все ясно, товарищ полковник, — ответил Виктор и стиснул зубы.

«Старик» подошел ближе к нему, сжал своими сильными руками его плечи и легонько оттолкнул от себя.

— С тобой летит один из этих молодых… Шатров… Поглядывай за ним… Ведь он еще живого немца не видал… Ну, иди.

Виктор вышел из землянки. Все эти дни он твердо верил, что на Днепре немцы споткнутся, что за Днепр их не пустят, и вдруг…

Лысая, угрюмая степь уже оделась сумерками. От нее пусто несло сухой полынной горечью, терпким запахом вызревшего подсолнуха. Непрерывно звенел хор сверчков, и этот музыкальный звон, казалось, поднимался до самых звезд. На западе догорала узкая вишневая полоска заката; на ее фоне маячили, как египетские пирамиды, островерхие конусы терриконов. Степь была по-осеннему пустынной и неуютной; чувствовалось — ночь будет холодной.

Виктор вошел в землянку и услышал сонное посапывание. Он зажег жестяную коптилку и при колеблющемся желтом свете увидел спящего на сплетенных из вербовых ветвей нарах Толю Шатрова.

Виктор поднял коптилку, осветил его лицо, как бы силясь проникнуть взглядом под опущенные веки своего товарища, заглянуть в его душу. Он знал о нем пока не много. Анатолий был родом из Новочеркасска и, как и все новоприбывшие, — комсомолец; его отец, бухгалтер небольшого завода, души не чаял в своем единственном сыне и, по словам самого Анатолия, очень баловал его. Учился он — нельзя сказать, чтобы хорошо, но и не так плохо. В восьмом классе он уже думал о том, что единственное его призвание — быть летчиком. Только эта профессия казалась ему достойной мужественного человека. Он не пропускал ни одной печатной строки, где говорилось о летном искусстве и подвигах замечательных пилотов. Книги о челюскинцах, об Анатолии Серове, Валерии Чкалове всегда лежали в его школьном портфеле. Они были для него дороже, чем учебники. Он настоял на своем, и отец был вынужден ходатайствовать о его переводе в специальную школу Военно-воздушных сил. После ее окончания Анатолий поступил в авиационное училище. Вот и все, что знал Виктор о Шатрове.

Поставив на стол коптилку, Виктор присел на нары. Он колебался — говорить ли Анатолию сегодня о боевом задании или завтра перед вылетом…

Виктор легонько тряхнул Шатрова за плечо. Анатолий сладко потянулся, пошевелил губами, но глаз не открыл. Он спал безмятежно и крепко, как спал, наверное, дома. Виктор тряхнул его сильнее. Анатолий открыл тусклые, полусонные глаза, очевидно не сразу сообразив, что значит этот бревенчатый потолок землянки. Наконец в глазах его появилось беспокойство. Он вскочил, протирая глаза.

— Виноват, товарищ лейтенант, — смущенно пробормотал он.

— Сидите, сидите… — сказал Виктор и тут же, желая проверить, какое впечатление произведет на Шатрова боевой приказ, добавил: — Я разбудил вас, чтобы сообщить вот о чем… Завтра утром в половине шестого мы вылетаем на очень серьезное задание…

Анатолий внимательно слушал. Виктор вынул карту и, разложив ее на столе, стал разъяснять задачу. Он говорил намеренно сухо и официально, как старший командир младшему, хотя это было здесь, с глазу на глаз с Шатровым, не обязательно, он мог бы говорить ему «ты», как всем своим товарищам; его удерживала от этого мысль о завтрашнем дне. Он откладывал начало новых, более близких отношений с Анатолием до того времени, когда последний пройдет главное испытание.

— Вы представляете себе, что это значит — прикрывать переправу? Это значит — в случае налета немецких бомбардировщиков вести с ними неравный бой; отбиваясь от «мессеров», зубами вцепиться в бомбардировщики…

Шатров слушал, глядя на Виктора спокойными, бесхитростными глазами. Толково и деловито Виктор рассказал о повадках немецких истребителей, о тактике нападения при любом количестве вражеских машин, об умении определять раккурсы самолетов для ведения наиболее точной стрельбы, о том, что немцы не выдерживают лобовой атаки, уходят вверх, и вот тут есть один, прием, которым необходимо всегда пользоваться. И Виктор рассказал, как применять этот прием.

— Вам понятно? — еще раз спросил он.

— Понятно, — тихо ответил Шатров.

— Не забудьте, что перед вами будут не партнеры по учебе.

— Не забуду.

— Соберите это… кажется, письмо… — сказал Виктор и указал на выскользнувшие из-под подушки Анатолия какие-то листки и фотографию.

Анатолий смутился, стал торопливо собирать листки, а фотографию, словно украденную вещь, воровато сунул в карман гимнастерки.

— Вы рисуете? — спросил Виктор, увидев на одном листке карандашный набросок.

— Это я от нечего делать… Просто так, — совсем растерялся Шатров.

Виктор просмотрел рисунки: новый самолет на аэродроме; портрет Кулькова в лихо сдвинутой набекрень пилотке, с папиросой в зубах, раскоряченная фигура Роди Полубоярова… Всё было очень похоже, со всеми деталями, метко схваченными способным рисовальщиком.

Виктор улыбнулся.

— Вы, небось, и стихи пишете?

— Что вы, товарищ лейтенант!

Толя Шатров обиженно надул губы, схватил рисунки, скомкал их, швырнул в угол.

— Зачем же? — усмехнулся Виктор. — Рисунки хорошие. Скоро вы будете рисовать еще лучше.

— Я не собираюсь быть художником, — сказал Анатолий.

— Я не об этом. В этих рисунках не видно еще настоящей войны. Понятно?

Шатров с недоумением смотрел на Виктора.

— Завтра вы поймете, что я хотел сказать. А теперь отдыхать. Подъем в пять ноль-ноль. Спокойной, ночи.

Было еще темно, когда на аэродроме загудели прогреваемые моторы. Этот привычный возбуждающий звук послужил сигналом для подъема звеньев. Летчики в эту ночь, узнав о предстоящем вылете, спали мало, не раздеваясь, прикорнув кое-как, а то и совсем не отходя от самолетов.

Правда, на этот раз аэродром располагался от передовой линии дальше, чем когда-либо. По сведениям штаба, до передовых частей противника было не менее семидесяти километров, но что значило это расстояние для истребительной авиации!

Виктор знал, что переправа, которую он должен был прикрывать вместе с звеном Полубоярова, подвергалась бомбардировке с восхода солнца и до сумерек. Немцы бомбили ее со свойственным им педантизмом, о точностью во времени до одной секунды, появляясь над Днепром ровно в шесть часов.

«Скорее бы светало… Скорее в воздух…» — думал Виктор, нетерпеливо прохаживаясь у своего седого от росы самолета и чувствуя нетерпение, какое испытывают хорошо натренированные, отдохнувшие боксеры.

Степь побелела, затопленная низким, разлившимся, как молоко, туманом. От нее тянуло резким холодом, словно в низинах лежал не туман, а глыбы льда. Восток порозовел, потом пожелтел, и на нем обозначились задымленные постройки дальнего железнодорожного узла.

Виктор подошел к самолету Шатрова. Молодой летчик стоял у плоскости. Его била нервная дрожь.

Виктор ободряюще тронул его за руку.

— Ничего, Шатров, это быстро пройдет. В первый свой боевой вылет я поднимался в более трудных условиях.

— Я хочу поскорее, — с трудом разжимая губы, ответил Шатров.

— Вы что, не спали? — спросил Виктор.

— Что вы, товарищ лейтенант!.. Спал и даже сон видел… Сладкие пирожки ел… много пирожков… Такие воздушные, горячие…

Виктор усмехнулся:

— Ну, вот… Значит, все будет в порядке.

Шатров нетерпеливо взглянул на небо.

— Почему так медленно рассветает? Почему молчит станция наведения? Немцы, наверное, уже вылетели на переправу. Может быть, они уже бомбят? Товарищ лейтенант…

Виктор сжал его локоть, сказал:

— Ничего, Шатров, думаю, что не опоздаем.

И тут же подумал: «Здесь-то ты нетерпеливый, а вот какой будешь там?..»

Кульков тоже стоял у своего самолета и непрерывно курил. Почему-то он все время думал о том, как на него набросятся «мессершмитты» и будут клевать до тех пор, пока не заклюют до смерти. О том, что можно нападать самому и тем отгонять смерть, он не думал… Он придумывал сотни причин и уловок, которые могли бы освободить его от полетов, — причин, совершенно не заметных для глаз товарищей, и ничего не мог придумать. Было особенно мучительно выдерживать марку лихого летчика, делать вид, что ему все нипочем…

— У вас готово, Кульков? — подходя к нему, спросил Виктор.

— Все в порядке.

Виктор пытливо посмотрел в курносое лицо Кулькова. С виду оно было совершенно спокойно, только чуть поблекло, но это могло быть от усталости, от общего напряжения. Небрежно покачивая ногой, Кульков торопливо делал одну затяжку за другой. Это не ускользнуло от внимания Виктора.

— Как себя чувствуешь, Митя? — спросил он, меняя официальный тон на дружеский. — Нынче нам придется много поработать.

— Что ж, поработаем. Не впервой, — небрежно ответил Кульков.