Никто, кроме нас! - Олег Верещагин

– У кого есть нечего? – удивился старший. И кивнул Лешке: – Пошли, по дороге расскажешь, покатит?

– Пошли, – вздохнул Лешка. И с надеждой спросил: – Пацаны, а вы не партизаны?

Мальчишки переглянулись…

Часть 4

Беспощадность зимы

Я – огонь!

Над рассветной твоей рекой

Встанет завтра цветком огня

Мальчик бронзовый, вот такой,

Как задумала ты меня.

И за то, что последним днем

Не умели мы дорожить,

Воскреси меня завтра в нем,

Я его научу, как жить!

Известие о принятом «наверху» решении о демобилизации всех, кому не исполнилось шестнадцать лет, даже из тыловых подразделений, застало «Крылатую сотню» на рокаде Трабзон – Эрзурум.

– …в двухнедельный срок! – трагическим голосом закончил сотник Колька Радько и швырнул копию приказа под ноги, после чего совершенно непохоже на себя – скорей похоже на своего младшего брата – с полминуты вполне искренне топтал и пинал несчастный листок под одобрительный гневный гул сотни.

– Они с кем воевать собираются дальше?!

– Даешь Константинополь, казаки!

– Не подчиняться!

– А войско утвердило?! Утвердило войско?!

Мат-перемат мальчишеских и девчоночьих глоток.

– Не сдавать оружия!

– Никуда не пойдем!

– Не, надо к тете Маше[28] идти! Делегацию! Даешь делегацию!..

…Почти четырехмиллионные вооруженные силы новой России в этот период – хотя никто из казачат и не знал этого и никогда этим не интересовался – включали в себя не менее ста тысяч самых разных – от австралийцев до канадцев – иностранцев, почти триста тысяч женщин – от снайперов до генералов – и порядка двухсот тысяч этих самых, которым «не исполнилось». И не только шестнадцати, но зачастую и десяти. Сколько этого добра было в разных отрядах на Украине, в Прибалтике, Беларуси, Казахстане – никто не считал, так как там не имелось власти, способной это пересчитать; а ведь в связи с грядущим восстановлением Союза это теперь тоже было головной болью Новгорода. Головной болью – потому что довольно сложно изъять у повоевавшего мальчишки оружие и найти аргументы, способные убедить его вернуться к мирной жизни… плюс к этому – многим просто некуда было возвращаться. Но решение было принято – его следовало выполнять. Да и назвать его неправильным было бы глупо. Никто не сосчитал, какие потери в людях понесла Россия, – но что они исчисляются миллионами – сомнений не вызывало. В принципе и войну-то решено было остановить, не залезая в дальние дали – мыть сапоги в Индийском океане никто не собирался, благо все силы, способные как-то воздействовать на Россию, сцепились кто между собой (как Индия и мусульманский мир), кто внутри себя самих (как США или Китай)… Войну следовало «сворачивать» – а для достижения оставшихся целей (Болгарию и Югославию – сюда, остатки оккупантов – отсюда… и оттуда…) вполне хватит и взрослого состава армии. И губить под занавес войны будущее нации было бы просто преступлением…

…Правда, само «будущее» гневно митинговало по всем фронтам, не только на горячем казачьем юге. И совершенно не ценило заботы власти о себе, неоценимом.

Снаружи было холодно – не меньше минус двадцати, с ветром. Полеты легкомоторной авиации в такую погоду запрещались категорически.

– А вообще, знаете, – вдруг сказал Витька Тимко, – а ведь это правильно.

В теплом помещении, где около большой печки-самоделки с «вечным огнем» из солярки собралась практически вся сотня, наступила нехорошая тишина.

– Поясни свою мысль, – потребовал Володька Тезиев.

– А что тут пояснять? Война за Родину почти закончена. Начинается война за ее интересы. Чуете разницу?

– Нет, – ответил Володька.

– Ну и дурак.

– А за интересы ты воевать не согласен? – не без ехидства уточнила Светка Супина.

– Почему? – не обиделся Витька. – Согласен. Только власти не согласны, чтобы я за них воевал. И правильно делают, что не соглашаются. А нам надо обратно, в станицу.

– Хватит спорить, нас не спросят и никакая делегация не поможет, – сказал Колька. Помолчал и добавил: – А вообще-то да. Правильно.

– Угу, – ядовито сказал Сашка, его младший брат. – Еще в шко-олу, скажи, надо вернуться…

– Надо, – подтвердил Колька спокойно и серьезно.

Сашка, неотрывно глядя в солярное пламя, буркнул:

– Счас, побегу.

– Побежишь, кому ты нужен с шестью классами, – сказал Колька. – Уж точно не России. Как миленький побежишь, хвост задрав, и будешь учиться за себя и…

– …и за того парня? – ехидно спросил Сашка.

– И за того парня, – согласился Колька. – За Олежку Гурзо, например, – он посмотрел на сидевшую сбоку от печки Дашку. – И еще много за кого… наших ребят на всех хватит. Разобрать по одному – и за него жить, учиться, детей родить и вырастить… Иначе мы не люди, а полова. Ветру дунуть – и память долой.

– Ну… – Сашка неловко усмехнулся. – Ну ты повернул, брательник…

– Это ты не верти, – тихо сказал Колька. – Мы теперь все… в тени памятника жить будем. Если кто понять этого не может – прямо ко мне обращайтесь, я объясню подробно. А если кому после лампасов, кубанки и военных подвигов в падлу учебник открыть – тот не казак, а казуня[29].

– Скажешь тоже… – Сашка покраснел и уставился в пол.

– А вот как скажу – так и есть, – отрезал Колька. – Я тебе и старший брат, и командир. И отец тоже.

Теперь никто не возразил сотнику. Все размышляли, причем всерьез, по-настоящему. А Колька спросил повеселевшим голосом:

– Девчонки, как там торт?!

– Готов! – Светка приподняла верхнюю сковородку из двух, стоявших на печке. Торт, который готовился в этой импровизированной духовке, был сделан из размоченных макарон и вареной сгущенки, причем выглядел и пахнул он обалденно. – Кто за кипяточком пойдет?

– Я, – поднялся Пашка Дорош и, прихватив ни много ни мало два ведра, натянул капюшон куртки и вышел на мороз.

Полевой лагерь 12-го авиаполка был окутан вечерними снеговыми сумерками. Где-то вдали трещала перестрелка, перестук и уханье казались привычными и совершенно безобидными. На небо выкатывалась луна, с сугробов вдоль дороги ветер срывал призрачные серебряные вихри. Где-то неподалеку из колонок звучала «Кострёму». Вдоль дороги слева лежали сдвинутые в кучи трупы замерзших во время бегства солдат оккупантов – нестрашным валом, тут и там острым от торчащих рук и ног.

Пашка подумал, что домой все-таки хочется. И еще – как им офигенно повезло: и он, и Петька, и Захарка – все живы, а ведь все в летном составе.

– Не, правда, домой пора, – сказал он и заторопился к кунгу полевой кухни…