Сердце Зверя. Том 2. Шар судеб - Вера Камша

2

Бочка еще в Тронко завел новую моду, а может, вернулся к старой, алатской. По утрам жеребец валялся в леваде, «радуя» приглядывавших за безобразником адуанов коркой грязи на стремительно округлявшихся боках. Адуаны, как и положено, ругались. Кое-что Матильде запомнилось, и ее высочество потребовала разъяснений у Дьегаррона. Маршал не покраснел только по причине болезни, но объяснил, что «кы́кра кы́кна» у бакранов означает мелкого мясного козла, находящегося на пределе вожделения. Вот так всегда: узна́ешь что-нибудь славное, а пускать в ход поздно. Как бы пригодились «кыкры» в Агарисе, когда на овдовевшую принцессу набросились холостые и вдовые дружки Анэсти! Матильда, конечно, им объясняла, кто они есть, но по-бакрански оно звучало бы лучше. Принцесса вполголоса – не смущать же болтающихся позади охранников – повторила смачные слова и свернула на единственную не забитую людьми, лошадьми и козлами дорогу – к сожженной таможне. Пусть упрямые цветы и вернули в Ежанку людей, совсем уж на пожарище строиться не стали.

Новая таможня красовалась возле форта, остатки старой заплело что-то вьющееся и колючее. Уцелело бревно-скамейка возле то ли речонки, то ли канавы, кусты сирени и посаженные матерью убитого капитана ирисы и паонии – белые, розовые, темно-красные. Тяжеленные цветы пригибали стебли к земле, будто невеста венок бросила… Свой венок Матильда не бросала: Анэсти алатские дикарства не одобрял, а она умудрялась одновременно смотреть красавчику-принцу в рот и волочь его к алтарю. В Соловьиный на Рассвет стукнет сорок восемь лет, как она испортила жизнь себе, Адриану и… Анэсти, потому что лягуху с ужихой счастья не видать.

На раздавшийся позади топот Матильда не обернулась, просто отвела Бочку к обочине, вернее, попыталась. Обленившийся, отъевшийся и обнаглевший рысак решил отбить задом по первой из догонявших лошадей. Не удалось. Передний всадник – Дьегаррон – осадил гнедого и учтиво приподнял шляпу. Рядом кучей чернел Бонифаций, позади гарцевала охрана.

– Проминаю, – не стала вдаваться в подробности принцесса.

– Худо проминаешь, дочь моя! Конь всаднику – не свинья мяснику, не жена мужу и не пастырь Создателю, чтоб телесами и дурью сверх меры прирастать. Так какого сына кошачьего ты дурью маешься и слюни пускаешь?! Держи скота своего, наконец, в шенкелях и в поводу!

– Сама знаю! – сказала принцесса, выпрямляясь в седле. – Господин маршал, я согласна помогать вам на переговорах, но не выслушивать нравоучения еретика и невежи.

– Ересь глаголет твоими устами, – зевнул Бонифаций, – а также гордыня и упрямство ослиное.

– Сударыня, – маршальский жеребец оттеснил мерина вместе с восседавшим на нем хряком, – мои люди могут проминать вашего рысака ежедневно.

– Благодарю. – Вежливый Дьегаррон отчего-то бесил сильней наглого Бонифация. – Вы, если я не ошибаюсь, куда-то ехали?

– В ближний лагерь. – Кэналлиец неожиданно улыбнулся. – Это ждет. Сударыня, мы надеемся увидеть вас на празднике. Только не говорите, что в Алати забыли Летний Излом!

Соловьиная ночка это, а никакой не Излом! В Соловьиную поют да любятся, в Золотую – любятся да пляшут, только она отплясалась…

– Маршал, сколько вам лет?

– Мне? – Дьегаррон удивленно раскрыл и так немалые глаза. – В Осенние Молнии исполнится сорок три.

На четыре года младше Эрнани. Мальчишка! Лаци и то на год больше…

– Сударыня, мой возраст имеет какое-то значение?

– Никакого. В этот ваш Излом стукнет сорок восемь лет, как я вышла замуж. Можете прислать мне по этому случаю белены. Вы загородили мне дорогу.

– Простите, сударыня. Так мы вас увидим?

– Твою кавалерию, нет!

Бочка сдал вправо, обходя охранников, и весело побежал к пожарищу. Он любил паонии и не терпел топтаться на дороге, да еще с эдакой тяжестью на спине. Соловьиная ночка все и загубила, и еще дурак Адриан, обвенчавший парочку, вместо того чтоб голубочка вытолкать взашей, а голубку выдрать вожжами и… больше не отпускать.

3

Руппи был спокоен, потому и проспал. Зверски. В другой день лейтенант бы себя обругал, но заключенное с самим собой перемирие мешало злиться. Гудрун и та не бесила, к тому же сегодня кошка лезла к нему последний раз, а дальше – прощай, шерсть и плаксивые вопли. Правда, оставались переговоры с кредиторами. Лейтенант отнюдь не был уверен, что адрианианцы ссудят нужную сумму. «Львы» почитались столь же богатыми, сколь и «единороги», но истинное богатство деньги считает, а не расшвыривает. То, что за авантюру Руперта фок Фельсенбурга заплатят родичи, вызывало сомнение, как и то, останется ли он наследником, или великие бароны лишат беглого преступника родового имени. Пусть не навсегда, а до полной победы Элизы над Фридрихом, но так ли эта победа очевидна аббату Адрианклостер? Одно дело – оказать услугу третьему из домов Дриксен, другое – пойти против какого-никакого, а регента. Ничего, спасуют монахи, сунемся к мастеру Мартину. Старик поверит, а не поверит, так рискнет.

На всякий случай – вдруг поможет? – Руппи спустился в нижнюю часовню поставить свечи, где и нарвался на отца Луциана. Вот и говори после этого, что святые совсем уж бесполезны.

– Я хочу вас поблагодарить, – лейтенант еще за завтраком решил ничего не скрывать и при этом ни в чем не признаваться, – и попросить помощи.

– Какой, сын мой? – проявил военную деловитость агарисец.

– Мне нужно в Метхенберг, а вы говорили, что одинокие путешественники с моими приметами рискуют. Кроме того, я хотел бы занять не менее двенадцати тысяч золотых кесарских марок. Я постараюсь их вернуть, но с моей стороны было бы ложью…

– Не думаю, что такие дела следует обсуждать в храме, – заметил святой отец, и Руппи понял, что деньги у него будут. – Сегодня хорошая погода даже для южанина. Спустимся к Эйне.

Они спустились. Речная вода кошкой терлась об уходящие в глубину ступени – прошла тяжелая баржа. Слабенькие волны, да и те сейчас сойдут на нет… Отец Луциан уселся на верхней площадке, Руппи пристроился рядом.

– Эйнрехт всегда был таким? – спросил адрианианец.

– Каким? – не понял лейтенант. – Я здесь давно не бывал.

– Тогда вы тем более заметите, если что-то изменилось. Я не о том, что болтают в тавернах.

– Не знаю, – Руппи беспомощно уставился на монаха, – я не задумывался, и потом… Меня хотели убить, я беспокоился об адмирале цур зее.

– То есть вас что-то тревожит, но вы относите это за счет неприятностей? Попробуйте подумать.

Руппи честно попробовал. Он не радовался встрече с Эйнрехтом, но ничего плохого не случилось. Стражник у пушки, мастер Мартин с его «Тем-Самым» вином, матушка Ирма… Славные люди, очень славные, разве что у ворот стало муторно, но с этим все просто: родич кесаря не привык толкаться и ждать.