Достижения Лютера Транта - Эдвин Балмер

повернулся к Мейану, – показал настолько убедительно и неопровержимо, насколько я мог надеяться, что этот человек не революционер, за которого себя выдает, а, как мы и подозревали, агент российской тайной полиции. И не только это! Это так же верно показало, хотя я поначалу об этом факте и не подозревал, что он, этот агент полиции, который сейчас предал бы дочь и увез ее обратно в Россию, чтобы наказать ее за участие в волнениях 1905 года, тот же агент, который двадцать лет назад, предал отца, Германа Зильбера, и отправил его в тюрьму! Истинное имя в отличии от ложного я не знаю, но этот человек, который сейчас называет себя Мейаном, тогда называл себя Валерианом Эртом!

– Валериан Эрт! – Ева Силбер заплакала, отшатнувшись назад в объятия Уинтона Эдвардса.

Но Мейан сделал презрительный жест своими огромными толстыми руками.

– Хах! Вы пытаетесь доказать такие вещи этим своим дурацким тестом?

– Тогда вы, конечно, не откажетесь, – строго потребовал Трант, – показать нам, есть ли у вас на груди шрам от ножа?

Как раз в тот момент, когда Мейан снова пытался все отрицать, Василий и Муников выскочили из задней части комнаты и сорвали с его груди рубашку. Психолог растер и шлепнул по коже, и кровь прилившая к поверхности кожи, показала тонкую линию почти невидимого и стертого временем шрама.

– Я думаю, наша правота доказана! – психолог отвернулся от двоих, которые смотрели горящими от ненависти глазами на съежившегося шпиона, и снова повернулся к своим клиентам.

Он отпер дверь и передал ключ Муникову, а затем, взяв свои саквояжи с инструментами и листы с записями, вместе с мисс Силбер и своими клиентами вышел из комнаты и вошел в гостиную хозяйки.

Счастливая развязка

– Когда я получил письмо мистера Эдвардса сегодня утром, – сказал Трант в ответ на вопросы, которые посыпались на него, – мне сразу стало ясно, что объявление, которое он приложил, было призвано напомнить Еве Силбер о каком-то событии первостепенной важности для нее, используя также и формулировки, имеющие общественное или национальное значение. Вы также сказали мне, что 30 октября был особый праздник у мисс Силбер. Я обнаружил, что это дата царского манифеста о свободе и объявления амнистии политическим заключенным. Меня сразу осенило!

– Ева Силбер была русской. Разница между 17-м числом, указанным в рекламе, и 30-м – тринадцать дней, это всего лишь нынешняя разница между календарем старого стиля, используемым в России, и нашим.

– Прежде чем отправиться в библиотеку Крерара, стало ясно, что мы имеем дело с русским революционным подпольем. В библиотеке я получил ключ к шифру и перевел объявление, получив имя Мейана и его адрес, а также имя и адрес Дмитрия Васильева, известного революционного писателя. К моему удивлению, Васильев ничего не знал ни о каком революционере по имени Мейан. Было немыслимо, чтобы революционный эмиссар приехал в Чикаго, а он не знал бы об этом. Было необходимо немедленно найти Мейана.

– Моим первым прямым ключом был стук, который мы слышали в этом доме. Было бы чересчур предположить, что в двух отдельных случаях этот стук должен был быть услышан, и в каждом случае присутствовал отец Евы, а не какой-либо другой агент, которого можно было бы обнаружить, и что он все равно не должен был иметь к этому никакого отношения. Очевидно, что это, должно быть, Герман Зильбер стучал в доме Евы и здесь, в этом доме. Также было очевидно, что Герман Зильбер был отмечен в объявлении.

– Проверить Мейана, которого мы нашли в салуне, было нетрудно. Я устроил так, чтобы он подслушал, как кто-то говорит об аресте в Варшаве, который сразу же ассоциируется с рассадником русских бунтовщиков либо революционеру, либо полицейскому агенту, но идея, безусловно, вызвала бы положительную и совершенно противоположную реакцию, будь этот человек настоящим революционером или шпионом. Пульс Мейана настолько усилился и замедлился, как при приятном раздражителе, что я почувствовал, что получил подтверждение своим подозрениям, хотя у меня тогда не было информации, которая позволила бы мне разоблачить этого человека. Чтобы убедиться в этом, я разыскал Дмитрия Васильева. Он познакомил меня с Муниковым, который был другом Зильбера до его заключения, и от них я узнал историю Германа Зильбера и его дочери.

– Я объяснил Муникову и Васильеву, что методы психологической лаборатории будут столь же эффективны при выявлении шпиона, как я много раз доказывал, что они эффективны при осуждении преступника.

– Каждая эмоция дает реакцию на пульс, который усиливается в радости и ослабевает в печали, замедляется при гневе, учащается при отчаянии, и поскольку каждое малейшее изменение обнаруживается и регистрируется сфигмографом, я был уверен, что если бы я мог проверить троих мужчин вместе, попросив мисс Силбер рассказать историю своего отца вслух, я мог бы окончательно определить, сравнив записи двух революционеров с записью Мейана, каковы его симпатии на самом деле. Я договорился с ними, чтобы они пришли сюда со мной сегодня вечером, и после того, как Мейан прибыл, они пошли как представители революционного движения, чтобы узнать его полномочия.

– Когда он не смог ничего предоставить, они предложили и фактически заставили его пройти этот тест. Опасно пытаться выдать себя за революционера, и для него было безопаснее подвергнуться испытанию, чем сорвать свою миссию, навлекая на себя не только подозрения, но, возможно, и смерть. Совершенно не зная о безжалостной силе психологических методов и доверяя своим стальным нервам, которые, несомненно, помогли ему пройти через многие менее сложные испытания, он согласился. Вы видели, как прекрасно он мог контролировать свое лицо и каждое движение своего тела, пока продолжался тест. Но вы можете увидеть здесь, – Трант разложил свои полоски дымчатой бумаги, – на этих записях, которые я сохраню, пропустив их через ванну с лаком, насколько бесполезным был этот самоконтроль, поскольку сфигмограф записывал своим подвижным пером скрытые чувства его сердца.

– Когда я раскладываю их рядом, вы можете видеть, как последовательно в каждый момент повествования Муников и Васильев испытывали одни и те же чувства, но у Мейана они были другие. Конечно, когда я начинал тест, я и не мечтал, что обнаружу в Мейане того же человека, который предал Германа Зильбера. Только когда при первом упоминании о Валериане Эрте я получил от Мейан эту поразительную и замечательную запись, – он указал на место, где линия внезапно стала почти прямой и ровной, – я понял, что если человек передо мной не был самим Эртом, у него, по крайней