Мост к людям - Савва Евсеевич Голованивский

— Что, попадало в детстве? — спросил я.

— Случалось… — ушел Сергей от прямого ответа. Он аккуратно сложил письмо вчетверо, всунул в конверт и спрятал в планшетку.

И как раз в этот миг застрочило несколько вражеских пулеметов одновременно. Мы насторожились. На фронте нашей роты уже около часа царила тишина, и внезапная стремительная стрельба заставила нас быстро подняться. Очереди были настойчивые, перерывы короткие, и казалось, что они прямо захлебываются в стремлении догнать друг друга. Мы застыли, пораженные какой-то удивительной целенаправленностью вражеских очередей — стрельбы, никак не похожей на сонное напоминание вражеских наблюдателей о своем существовании, к которому время от времени прибегают обе стороны, когда фронт молчит. Не походило это и на огневую подготовку атаки. Ясно было, что с разных позиций бьют в одну точку, и точка эта не только быстро двигается, но и может исчезнуть из виду и добыча выскользнет из рук.

В глубине траншеи что-то глухо затопало — кто-то бежал. Мгновение спустя из-за поворота появился боец и крикнул:

— Там девушки, надо прикрыть!

Боец страшно запыхался. Он даже не попытался доложить как положено, и такое необычное поведение выдавало предельное возбуждение, как, впрочем, и то, что дело действительно не ждет. Я взялся за бинокль и направился было к приступку, специально оставленному в стене, чтобы с него наблюдать за полем боя, но сразу же передумал, нагнулся к телефону и произнес в трубку:

— А ну, дай по пулеметным гнездам штуки по три!

В овраге глухо грохнуло, и над головой пронесся знакомый свист. Снаряды летели один за одним, и свист тоже казался сплошным, как и очереди из вражеских траншей. С минуту земля тряслась, воздух содрогался и гудел, потом вдруг все стихло, словно грохот срезало ножом. Встав на приступок, я припал к окулярам бинокля и почти сразу заметил какое-то светлое пятнышко на выгоревшей прошлогодней траве. Девушка лежала лицом книзу на прогалине у самой опушки, — может, притаилась, а может, и пришита пулей к земле.

Я почувствовал, что Сергей стоит сзади меня и нетерпеливо ждет своей очереди, но не мог оторваться от бинокля, не удостоверившись, мертвое это пятнышко или живое. Последний снаряд взорвался, и все стихло. Девушка еще с минуту лежала неподвижно, потом едва заметно зашевелилась и тяжело привстала на колени. Вдруг она стремительно сорвалась с места и бросилась в сторону наших траншей, почти не пригибаясь. Сразу же затарахтел одинокий пулемет, защелкали автоматные очереди. Должно быть, Сергей не выдержал напряжения, вырвал у меня бинокль. Но сейчас уже в этом особой нужды не было, девушка бежала совсем близко. Стрельба снова усиливалась, и я увидел, как Сергей сорвал с головы фуражку и начал помахивать ею — то ли чтобы отвлечь на себя вражеский огонь, то ли для того, чтобы показать девушке, куда бежать. В тот же миг на донышке его фуражки сверкнули две яркие, четко очерченные дырочки.

Видимо, девушка заметила знак, поданный ей Сергеем. Прошла еще минута, над гребнем траншеи промелькнула тень и свалилась прямо на руки Сергею. Девушка оказалась настолько легкой, что, подхватив ее, он даже не пошатнулся и продолжал стоять на приступке с неожиданной ношей на руках, словно не зная, что с ней делать дальше.

Вот так я ее впервые увидел. И хотя на протяжении всего следующего дня встречал ее не раз, лицо Жанны мне запомнилось именно таким, каким оно было в ту минуту. Широко раскрытые глаза, в которых застыли страх и изумление одновременно, внимательно смотрели на Сергея. Казалось, что лицо девушки состояло только из них, из двух большущих глаз, застывших в немом и напряженном созерцании. Я хорошо помню, как их начало застилать чем-то похожим на туман, они покрылись влагой и быстро наполнились слезами, появившимися неведомо откуда. Через мгновение выемки глазниц налились до краев, и тяжелые, прозрачные капли начали просачиваться сквозь изгородь темных ресниц, медленно расплываясь по запавшим щекам, на которых едва заметно розовел болезненный румянец. Но даже теперь, когда плач уже сводил судорогой нежную шею, Жанна продолжала молча смотреть только на Сергея, будто среди всех нас лишь он один был ее спасителем или именно тем, кого она всю жизнь искала. И, словно внезапно поняв, что наконец нашла, девушка задрожала всем телом, тихо зарыдала и припала к его груди мокрым лицом.

Только теперь Сергей повернулся в сторону траншеи, медленно нащупал сапогом приступок, чтобы не оступиться, стал на песчаное дно и, все еще держа свою ношу на руках, присел и перся о стенку.

Наверху было тихо. Похоже, что уцелевший вражеский пулемет смирился с тем, что девушка убежала и ему не оставалось ничего иного, как разочарованно замолкнуть. Продолговатая полоса неба висела над узкой траншеей, полная апрельской синевы. Я смотрел на Сергея и на невесомую живую ношу, которую он все еще держал на руках, и внезапно почувствовал, что ничего для них в этот миг не существует, кроме их самих. И мне стало как-то неловко присутствовать при чуде слияния двух душ, которые еще, возможно, и сами не осознали, что их слияние навеки. Хотелось исчезнуть, не связывать их своим присутствием, дать возможность свободно вылиться человеческим чувствам. И я, вероятно, так бы и ушел, оставив их наедине, если бы девушка вдруг не вскрикнула и не бросилась с Сергеевых рук:

— Там, на поле, еще трое! Идемте, я покажу!

И странно — она говорила по-французски, но оба мы, хоть и не знали этого языка, все поняли. Не ясно было только одно — сколько их там еще, но что речь идет о людях, которых надо спасать, сразу дошло до сознания. Она схватила Сергея за рукав и потащила к приступку, не сомневаясь, как видно, что он в тот же миг выскочит из траншеи и побежит за нею вслед.

Сергей быстро поднялся и посмотрел на меня. Его взгляд не выдавал ни тревоги, ни растерянности, ни каких-то иных признаков беспокойства или смятения. Только одинокая жилка возле губ едва заметно подрагивала — эта предательская жилка, которая всегда его выдавала, когда он на людях смущался или попадал в положение, в котором лучше было бы обойтись без свидетелей.

Я приказал солдату, все еще стоявшему возле нас, возвратиться в свой взвод, и мы остались втроем — я, Сергей и Жанна. Надо было объяснить девушке, что сейчас, днем, на глазах у немецких пулеметчиков, все равно ничего не получится. Придется ждать ночи, в темноте мы сделаем все, что зависит от нас.

Жанна не понимала или не соглашалась — она сыпала словами, в которых