Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну - Владимир Брюханов

По позднейшим воспоминаниям охранников, Гурович, еще не будучи в штате полиции, в 1900-1902 годы играл едва ли не большую роль в руководстве розыском, чем начальник Особого отдела Ратаев.

Революционерами Гурович был заподозрен в 1901 году; он потребовал партийного суда и сумел оправдаться, но вскоре был окончательно разоблачен. В 1902 году его зачислили в штат Департамента полиции и поставили во главе отдела, ведавшего Галицией: слежкой за революционными эмигрантами, ведением пророссийской агитации среди украинцев, наконец – шпионажем против Австро-Венгрии.

Резиденцией отдела была Варшава, но Гурович по собственной инициативе залез в Лемберг (ныне – Львов). Там он засыпался, был арестован австрийской полицией и выслан в Россию. Летом 1903 года он болтался в Департаменте полиции и был не у дел.

Неизвестно и никогда не будет известно, какого рода услуги Гуровича понадобились Зубатову и, по-видимому, Лопухину. Неизвестно также, что сам Гурович счел нужным сообщить Плеве. Но именно от него Плеве узнал о замыслах трио заговорщиков – Витте, Мещерского и Зубатова. Неизвестно и то, в какой степени Гуровичу была ясна роль Лопухина в этой интриге. Однако очевидно, что Гурович приобрел какую-то власть над Лопухиным, продержавшись на первых ролях в Департаменте не только до смерти Плеве, но и позже – до самой отставки Лопухина. Неизвестен точно и момент, когда именно произошло предательство.

В течение июля 1903 года положение Зубатова продолжало ухудшаться. Забастовка в Одессе разрасталась, и в ответ 19 июля был арестован Шаевич. Немедленно в Одессу выехал Лопухин, но тут забастовка завершилась, и Лопухин поспел лишь к шапочному разбору. Посетив еще Киев и Николаев – также центры забастовочного движения – и подвергнув, по своему обыкновению, местную администрацию убийственной критике, Лопухин вернулся в столицу.

Плеве, приехав из Сибири, даром времени не терял.

Важнейшим для него было теперь укрепление его собственного влияния на царя, и в этом министр преуспел. Он сыграл главную роль в организации знаменитых торжеств по открытию мощей старца Серафима Саровского 17-20 июля 1903 года.

В мероприятии участвовало триста тысяч богомольцев, и на этот раз удалось избежать всякого подобия Ходынской катастрофы. Его инициатором стала великая княгиня Елизавета Федоровна, сделавшая выводы из успеха зубатовской демонстрации 19 февраля 1902 года в Москве. Это было новое удачное представление такого рода, позже многократно повторяемое.

Энтузиазм участников бывал неподдельным: царь видел свой народ, а народ видел царя. Обе стороны испытывали еще больший прилив чувств, чем при лицезрении, например, дрессированного медведя.

Много позже, при встречах челюскинцев и космонавтов, единство власти с народом демонстрировалось еще более наглядно.

На этот раз торжество сопровождалось и истинным чудом: царица купалась в целительном источнике, вскоре оказалась беременной и разрешилась долгожданным наследником престола – после рождения четырех дочерей (хотя элементарные расчеты показывают, что между посещением Саровской Пустыни и рождением наследника прошло более года). Ясно, что это невероятным образом поднимало престиж Плеве и тамбовского губернатора В.Ф. фон дер Лауница, также участвовавшего в затее.

Самому Плеве, не дожившему двух недель до рождения наследника престола, не удалось полностью воспользоваться плодами своей расчетливой игры, тем не менее и теперь его успех был очевиден.

Это сразу дало ощутимые результаты: царь, вернувшись в столицу, 30 июля подписал указ об учреждении наместничества на Дальнем Востоке; при этом все дела Дальнего востока были изъяты из ведения министерств – дальневосточная политика становилась личной политикой императора. Это был недвусмысленный выбор курса на прямое столкновение с Японией.

Для реализации дальнейших планов Плеве теперь было необходимо отсутствие в столице Лопухина, что вскоре и произошло: около 10 августа последний выехал в Париж.

Формально это был отпуск, который должен был продлиться два месяца. Фактически же Лопухин выполнял одновременно различные задания, в частности – исследовал в Париже современное состояние масонства; так впервые эта тема вошла в круг забот Департамента полиции.

Напомним, что в Париже находился Ратаев и где-то на связи с ним болтался Азеф!

Как раз в начале августа 1903 Редигер отметил: «В это время Куропаткин мне как-то сказал, что ему к сожалению пришлось разочароваться в государе: он убедился, что самодержец лукавит со своими министрами и что на его слова полагаться нельзя! Впервые я услыхал такую характеристику государя, оказавшуюся потом вполне правильной»[582].

Дождавшись отъезда Лопухина в Париж, Плеве провел молниеносную двухходовку.

Министр внутренних дел еженедельно докладывал царю по четвергам, министр финансов – по пятницам. В четверг 15 августа развернулись главные события. Что произошло при встрече Николая II с Плеве – тогда не понял никто, да и позже не все прояснилось. Но уже вечером этого дня Витте получил предписание привезти на завтрашний доклад управляющего Государственным Банком Э.Д.Плеске.

16 августа Николай II, выслушав по обыкновению доброжелательно часовой доклад Витте по текущим вопросам, так же доброжелательно предложил ему сдать свою должность Плеске. Сам Витте назначался председателем Комитета министров – формально это был высший государственный пост, фактически – почетная отставка: Комитет не имел ни постоянного состава, ни четко определенных функций (эпизодически в нем рассматривались различные вопросы, которые по тем или иным причинам изымались из рассмотрения Государственным Советом; например – при несовпадении позиции последнего с мнением царя). Председатель его не имел регулярного права доклада царю и т.д.

Николай II за свою жизнь совершил немало некорректных, нелепых и просто ужасных поступков. Один из самых чудовищных – увольнение Витте без предъявления обвинений, разбора дела и требования объяснений.

Витте был самым компетентным государственным деятелем тогдашней России – иных мнений о нем не существовало, какие бы эмоции он ни вызывал у различных современников. Увольнение произошло тогда, когда Россия фактически решала свою судьбу: определяла стратегиюю своих отношений с восточным соседом – Японией. Ниже мы узнаем, какой ерунды хватило Плеве 15 августа, чтобы уничтожить Витте.

Сразу вслед за уходом Витте, 24 августа 1904 года, Куропаткин отметил в дневнике: «государыня выразила уверенность, что до европейской войны не допустят, но что теперь страшно нашествие желтой расы и что ей надо дать отпор и пр.»[583]

30 августа 1904 года было создано новое ведомство – Особый Комитет по делам Дальнего Востока; его формальным Председателем стал сам царь, а фактическим руководителем (и докладчиком Председателю) – главный энтузиаст захвата Дальнего Востока А.М.Безобразов. По сути это получилось ведомство по подготовке и развязыванию Русско-Японской войны, от которой Плеве и иже с ним ожидали только всяческих благ.

Вот как прокоментировал удаление Витте Л.А.Тихомиров уже в апреле 1904 года, когда последствия этого шага проявились с полной отчетливостью: «война идет очень плохо, и правительство теряет последние искры авторитета в России. /.../ накануне войны прогнан, хотя и скотина, но единственно умный человек»[584].

В первые же дни войны, 4 февраля 1904, Тихомиров уже сразу предрек грядущие бедствия: «Вот если бы господь избавил нас от этого „миролюбия“ самого государя, то, конечно, царствование Николая II могло бы стать великим и славным. Его губит это негодное „миролюбие“, которое и подвело нас уже десять раз. А теперь – храни господь – если еще заключат постыдный или даже не блестящий мир, то наверное начнутся смуты»[585].

О Плеве он же написал в августе 1904 – вскоре после его гибели: «Плеве ничего не сделал и за 2 года 3 месяца только доказал, что ничего не может и не хочет делать. /.../ Никому он не сделал добра. Всем надоел. /.../ постепенно всех честных людей устранял, а сам только душил и больше ничего. Кто же спорит? Конечно, революционеров должно было подтянуть. Но ведь Россия не революционерка, и она действительно нуждается в глубоких улучшениях жизни. Он не хотел ничего делать»[586].

Увы, ум в России никогда особой ценностью не считался. Самый же крупный политический ум той эпохи, а именно – самого Тихомирова, после его скандального возвращения в Россию в 1888 году был как бы и вовсе положен на полку, с которой его только дважды ненадолго извлекали – сначала Зубатов, а потом – Столыпин. Тихомиров с горечью написал о себе в самом начале 1904 года: «Россия меня знать не хочет»[587].