Сияние Каракума (сборник) - Курбандурды Курбансахатов

— Из-за чего вспыхнул этот пожар, милая?

Огульдженнет вздрогнула. «Что отвечать свекрови?

Врать? Говорить правду?..» Её будто ледяной водой окатили. Через секунду — бросило в жар. Она почувствовала, что густо покраснела. И вдруг, разрыдавшись, уткнулась лицом в одеяло. Но не надолго, тотчас же взяла себя в руки, смахнула рукой слезы и обернулась ко всем.

— Отец, — обратилась Огульдженнет к Хайдар-ага, но не договорила и повернулась к Боссан-эдже:

— Мама…

Какой-то твёрдый ком в горле мешал ей говорить.

— Этот негодник оскорбил тебя? — спросил Хайдар-ага. Она не могла — не поворачивался язык сказать «ухожу». Наконец, всё же решилась. Шагнула к двери и дрогнувшим голосом сказала:

— Прощайте, будьте здоровы…

И вышла. Она, спотыкаясь, торопливо шагала по улице, смотрела вниз, под ноги, но ничего не видела. Ей казалось, что всё вокруг: и дома, и деревья кружатся, завертелись в каком-то бессмысленном танце. Она не слышала голосов. Хотя соседи что-то кричали вслед. А может быть, ей это показалось.

От быстрой ходьбы она стала тяжело дышать, закололо в боку. Огульдженнет казалось, что Хайдар-ага и Боссан-эдже бегут за нею. Но она не желала, боялась даже встречаться с ними глазами и поэтому всё прибавляла и прибавляла шагу. Её подмывало оглянуться, — действительно ли старики бегут за пей, но делать этого не решалась

У неё пересохло во рту. Запершило в горле. Как много пришлось пережить Огульдженнет за этот час!

«Хорошо, что завёл разговор об этом сам Атак. Я ночами не могла уснуть, думая, как сказать обо всём свёкру и свекрови. А он помог. Теперь всё уже, слава богу, позади», — размышляла Огульдженнет и не знала, что подстерегает её ещё один удар…

Огульдженнет не заметила, как вышла за село и пришла к полю, на котором трудилась все эти дни. Вид знакомого арыка и голоса парней и девчат, что работали здесь, кажется, вернули её к действительности. Она привычным движением поправила на голове платок, осмотрелась вокруг и заметила, что утро по-прежнему солнечное, ласковое. В воздухе разлита бодрящая свежесть. Пахнет влажной землёй и травами. Где-то вдали слышалась песня. Кто-то пел задушевную песню о любимой. Огульдженнет прислушалась, улыбнулась. Песня согрела её, и она приступила к работе.

Она работала, не разгибая спины, стараясь не вспоминать о случившемся сегодня. Если даже и вспоминала, то совсем ненадолго. Успокаивала предстоящая встреча с Халиком.

— Той справим по всем правилам. По обычаю, — рассуждала она сама с собой. — как и в первый раз, я буду сидеть, укутавшись в халаты и платок, словно девушка. И кушак Халика буду развязывать, и сапоги снимать. Ах, какое счастье! И дети будут у нас! А как мы их назовём?..

К полудню припекло, стало душно. Но ни жары, ни усталости Огульдженнет не замечала. Не замечала и того, как у ней от радости на глаза навернулись слёзы. Она то и дело посматривал на дорогу — ждала Халика. Из села кто-то шёл. Это был не Халик. Огульдженнет знала, что не Халик, но продолжала смотреть на дорогу. Когда идущий приблизился, Огульдженнет встрепенулась:

— Ой, так ведь это мать Халика.

Да, это была она. Огульдженнет не была с нею близко знакома, но знала, что зовут её Тачсолтан, что страдает она ревматизмом. Припадая на правую ногу, старушка шла очень медленно, хотя по её суетливости было заметно: куда-то торопилась. Издали казалось, что она улыбается. Огульдженнет обожгла мысль: «Что делать? Видимо, она ко мне».

Тачсолтан в самом деле направилась к ней. Огульдженнет, вконец растерявшись, продолжала стоять на месте. Старуха остановилась в трёх шагах от неё и, насквозь пронизав её колючим взглядом, сказала:

— Так это ты, красавица, кружишь голову моему сыну? А? Но знай — ничего у тебя не выйдет! Бесстыжая! Огрызок, недоедок! Ты что, забыла себе цену, бессовестная?

Огульдженнет окаменела. Кажется, прошла целая вечность, прежде чем она смогла перевести дух. Выдохнув, она почувствовала жар во рту, словно там вспыхнул костёр. Сами собой заскрипели зубы, но, как можно спокойнее, Огульдженет обратилась к пришедшей, соблюдая обычай, не называя по имени старшего:

— Мать Халика….

Тачсолтан затопала ногами, забыв о ревматизме, и закричала нечеловеческим голосом:

— Замолчи! Не смей произносить имени моего ребёнка, негодница! Пусть высохнут твои груди, тварь!

Она ругалась самыми последними словами. Возражать ей не имело никакого смысла, и поэтому Огульдженнет не стала слушать её последние слова. И не стала ничего объяснять, умолкла и лишь после того, как Тачсолтан полностью выговорилась, сказала:

— Твоя правда, тётя, ты права…

Тачсолтан, видимо, поняла смысл этих слов и обрушила на голову молодой женщины новый поток брани. Подбоченившись, она так зло смотрела на Огульдженнет, что казалось, готова была растерзать её.

Огульдженнет тяжело вздохнула и, закусив нижнюю губу, отвернулась. В голове шумело. Всё вокруг, казалось, было подёрнуто жёлтой пеленой. Людей, что работали рядом, она видела как во сне. Мысли толпились, вертелись вихрем-круговоротом в её мозгу:

«Эх, дорогой, милый Халик… Знаешь ли ты, какой характер у твоей матери?.. Конечно, знаешь… Может быть, сам послал её сюда…».

Но тотчас же испугалась своих мыслей и зашептала быстро-быстро, стараясь заглушить их:

— Нет, нет, Халик ничего не знает. Не может знать.

Он ведь такой добрый и ласковый… Он так похож из Чопана…

И вдруг она увидела Халика. Он был совсем рядом, шагах в пятидесяти от неё. Он шёл по неглубокому арыку, который они с Огульдженнет накануне очищали от ила и песка. Уходя домой, Халик по рассеянности оставил в арыке тунчу и лопату, а сейчас, видимо, пришёл за ними. Сейчас он шёл по арыку, опустив голову. Увидев его, Огульдженнет не то от волнения, не то от радости дрожащим голосом крикнула:

— Хали-ик, иди-ка сюда!

— Замолчи, распутная! Не о чем ему говорить с тобой, — сказала Тачсолтан и направилась навстречу сыну.

— Убирайся домой! — закричала она тут же Халику. — Чего вертишься около этой… Эх ты, олух! Неужели нет на свете девушки достойнее этого объедка?!

Халик молча взял лопату и тунчу и зашагал обратно в село. Тачсолтан последовала за ним, словно подгоняя сына. Глядя им вслед, Огульдженнет осталась стоять, как вкопанная.

— Эх, доля моя несчастливая… Что наделала со мной эта проклятая война, — и цепко схватила черенок своей лопаты.

В тот день Огульдженнет в полдень не пошла, как обычно, на стан обедать. Сев на межу, она пожевала хлеба, запила водой. И только было хотела снова взяться за лопату, как вдруг заметила, что уже село солнце, и люди группами и в одиночку потянулись к селу. К Огульдженнет подошли несколько женщин, работавших неподалёку. Одна из них, бросив в неё комочек земли, сказала:

— Пора домой, Огульдженнет.

Другая добавила:

— Всего не переделаешь, милая. Даже если будешь обедать и станешь ночевать в поле. Идём…

Подошли ещё женщины. Болтая о всякой всячине, они пытались развеселить Огульдженнет. Но она плохо слушала их шутки и молчала, низко опустив голову. «Поскорее бы они ушли… — у неё закружилась голова и потемнело в глазах. — Что думают обо мне люди теперь?..»

Она мучилась, раздумывая про себя: «Как я теперь

пойду к Хайдар-ага и Боссан-эдже? Как я теперь им покажусь?» Вот только бы не высказать своего беспокойства окружающим её женщинам. Впрочем, от взоров женщин не ускользнуло её беспокойство. Они понимали её положение. А прибаутки и смех сыпали они специально для того, чтобы чуть-чуть развлечь её. Они старались, чтобы Огульдженнет забыла о скандале.

Им дорога была эта тихая скромная женщина. Она пользовалась всеобщим уважением, и поэтому сейчас все они хоть и молчали, но были на её стороне.

Одна из женщин, заглянув в глаза Огульдженнет, сказала:

— Поторапливайся, Огульдженнет, сегодня к нам приехала кинопередвижка. Идём, посмотрим…

Огульдженнет что-то хотела ответить, но тут в разговор вмешалась рыженькая девушка:

— И за мной зайдите, я тоже хочу посмотреть кино.

Вокруг тараторили женщины, и Огульдженнет, вконец растерявшись, проговорила:

— Вы идите, я вас догоню, — стала собирать хворост.

Впереди, там, где кончалось вспаханное поле, начиналась гравийная дорога. Эта дорога пролегала через центр села и уходила на Теджен. По ней, громыхая, ехала арба.

— Давайте сядем, — сказала одна из женщин и, махая рукой, побежала к арбе. Остальные как по команде напустились на Огульдженнет:

— Идём, идём, Огульдженнет.

— Что, дома не обойдутся без хвороста?..

— Как ни трудись — второй раз на свет не родишься.

И они побежали к арбе. Огульдженнет, взяв подмышку охапку хвороста, тоже направилась в село.

Сумерки быстро густели. Тонули в темноте поля, чуть-чуть серела впереди дорога да мерцали вдали редкие огоньки села.