Приют изгоев - Сергей Лифанов

Хорошо, что далеко не все время им приходилось идти пешком; довольно часто находились попутчики, которые могли выделить им место на подводе — сельские жители или проезжие торговцы. Простых людей Эйли не боялась. От Менкара она знала, что к югу от Ришада народ в основном доброжелательный и спокойный, разбойников мало, а и те, что есть, бедных прохожих не грабят, сирот не обижают, и потому по дорогам тут можно путешествовать хоть в одиночку — дурного ничего не приключится — не Запад, где, бывает, воруют прохожих да продают за границу; впрочем, и там, уверял Менкар, Эйли с мальчиком могла бы без боязни двигаться от деревни к деревни: в тех краях крадут лишь здоровых и рослых мужчин для продажи вербовщикам армии или — после соответствующих манипуляций — для гарема махрийских вельмож, куда сплавляли также и пышных светловолосых белолицых красавиц.

Денег при Эйли почти что не было, всего-то горсть серебра; остальное она предусмотрительно припрятала, нашив на длинную и мешковатую вязаную кофту — такие здесь носили небогатые горожанки — шесть золотых монет, предварительно превратив их в обтянутые тканью пуговицы. Она рассчитывала, что этого с лихвой хватит, и в общем-то оказалась права: в иных деревнях, наливая ей молока и снабжая краюхой хлеба, денег с них просто не брали.

Только вот простая пища никак не была привычной ни Эйли, ни мальчику, и обычно приходилось прикупать что-нибудь еще: сыра, яиц, фруктов или какие-нибудь сласти. Мальчик иногда просил мяса, но мяса в этих краях в начале лета было не укупить — даже птицу резали сейчас только в исключительных случаях; времена наступали смутные, и крестьяне на всякий случай готовились к ним.

Словом, путешествие Эйли с Нунки проходило без особых приключений. Даже погода благоприятствовала: дождей почти не было, дул теплый, мягкий ветерок и ночные заморозки не тревожили. Так что зачастую они останавливались на ночлег не в самой деревне, а возле — в прошлогодних шалашах среди садов или в одиноких сараях за околицами, где спали на прелом, слежавшемся сене. Бывало, Эйли даже решалась оставлять спящего мальчика и уходила в недалекую деревню за продуктами; Нунки привык просыпаться в одиночестве и не плакал. : …Так случилось и в то раннее утро, когда она оставила малыша спать под навесом, устроенным на широкой поляне 2go между двумя рощицами, в спрелых остатках прошлогоднего сена, а сама пошла на расположившийся неподалеку богатый хутор. Туда и ходу-то было ярдов триста—триста пятьдесят, но на обратном пути случилась непредвиденная задержка — по дороге, которая отделяла хутор от места ночевки, чуть не полчаса сплошным потоком шла колонна кавалерии. Колонна шла так плотно и грозно, что через дорогу было перейти страшно, того и гляди затопчут. Эйли смотрела на запыленные лица всадников, на пиках которых развевались вымпелы Аларафов, и тревожилась, что войска прибыли сюда, чтобы найти их. Не ее, конечно, тетю Зукки, и мальчишку Нунки, а беглую княжну Сухейль с похищенным ею Наследником.

Беспокойства добавила дородная хуторянка.

— Новый Император лагерем стоит на Вересковом лугу, — словоохотливо растолковала она, махнув рукой куда-то за спину. Этого еще не хватало. Сердце Эйли сжалось. т— Новый Император? — переспросила она рассеянно.

— Ну да, — был ответ. — Князь Алараф Сегин. Чего уж там, — махнула рукой женщина. — Императором и будет, это ж быку понятно.

Эйли невольно глянула в ту сторону, куда указывала женщина, и, естественно, ничего, кроме леса, не увидела.

— А что это князь сюда приехал? — спросила она. — У него где-то рядом имение?

— Да нет вроде, — ответила хуторянка, — у Аларафов есть земли на Востоке, но князь вроде к Югу идет.

И Эйли поняла, что князь действительно прибыл сюда, чтобы отыскать Наследника.

Хуторянка что-то еще сказала. Эйли не расслышала и переспросила:

— Что?

— Я говорю, ты бы в одиночку-то пока не ходила, — доброжелательно повторила она. — Незачем девушке одной ходить, когда в округе столько солдат. Еще обидят ненароком.

— Да, — качнула головой Эйли. — Мне надо идти.

Дорога наконец освободилась. Эйли поспешно перешла ее и почти побежала к видневшемуся вдали в утреннем мареве навесу.

В голове у нее билась одна мысль: надо скорее отсюда уходить. Скорее. И идти к Таласу надо лесами, полагаясь на присущее таласарам чутье — так будет быстрее и безопаснее. Эйли не сомневалась, что таласское чутье не изменит ей даже в чужих лесах. Только бы…

Только б…

Только мальчика под навесом не было.

Были следы — много следов.

…Разворошенное сено.

…Капли крови на утоптанной земле.

…Две темные полосы там, где с травы была сбита роса, отмечали чей-то путь.

Это могло означать лишь одно: пока она стояла и ждала прохода всадников, кто-то пришел сюда, нашел малыша, убил или ранил его и унес тельце…

Какое-то время Эйли лежала на земле, не в силах пошевелиться. Потом в голову вернулись мысли, и она поняла: если она хочет узнать, что случилось — «адо прямо сейчас, пока не испарилась роса, идти по следам.

Эйли встала и пошла.

Только шагов двадцать спустя она спохватилась: трава была примята, да — но травинки были наклонены в сторону навеса. Значит, здесь этот неизвестный кто-то туда и шел.

Эйли бегом вернулась.

Она нашла другую дорожку примятой травы, пошла по ней.

Эйли внимательно смотрела под ноги, иногда поглядывая вперед. И полмили спустя увидела в траве металлический блеск.

Она нагнулась и подняла с земли свою киммериевую серьгу с выпуклой хрустальной линзой. Серьги были единственной драгоценностью, которую она прихватила из Ришада; иногда она давала поиграть ими мальчику — тому очень нравился их отливающий фиолетом цвет.

А на влажной земле рядом с находкой отпечатался след огромной собачьей лапы.

— Правду говорят, будто бы Князевы собаки затравили на лугу какого-то ребятенка? — произнес мужской голос. — Нашито все вроде целы… Может, кто из соседских?

— Чужой это, — ответила ему женщина. — Хамал ходил смотреть. И соседские тоже ходили, незнакомый это. Маленький, говорят, совсем малыш еще…

Голоса стихли; двое прошли мимо, и Эйли не стала оборачиваться.

Она сидела спиной к ним, на невысокой стене, сложенной из нетесаного камня, служившей загородкой чьего-то загона или огорода, и смотрела с холма вниз, на далекий Вересковый луг, тот самый, о котором говорили крестьяне. Она была спокойна, уже спокойна — свои слезы она выплакала утром в лесу, а потом долго сидела, бездумно глядя в певучую воду ручья. Теперь от слез следа не осталось. И о ребенке, которого ненароком затравили княжьи собаки, она слышала не первый раз; в селе говорили, что князь расстроен случившимся и мщет, чей ребенок, чтобы заплатить родне, и все стращали своих детей, чтобы со двора не убегали — вон у князя какие собаки, настоящие породистые грифоны, псы-демоны…