Пылающий берег - Уилбур Смит

Плача от ярости и безысходности, подняла ярко горящую головню и швырнула ее в гиену.

— Ах ты отвратительная тварь! — закричала она, и гиена, взвизгнув, скачками умчалась во тьму.

Под нежаркими лучами утреннего солнца на скалах грелось стадо тюленей. Сантен почувствовала, что голод и жажда дают о себе знать с новой силой.

Вооружившись двумя камнями размером со свой кулак и крепкой корягой, выброшенной на берег прибоем, она с необычайным проворством поползла по расщелине, стараясь подобраться к животным как можно ближе. Но прежде чем она успела преодолеть половину расстояния, стадо с ревом скрылось в бурунах и теперь не выберется из воды до тех пор, пока Сантен не исчезнет из виду.

Отчаявшись, она вернулась в пещеру. На песке возле потухшего костра виднелись пятна застывшего тюленьего жира. Вытащив из холодного пепелища обгоревшую головешку, растерла уголек в пыль, смешала на ладони с жиром и стала осторожно мазать нос и щеки черной смесью там, где ничем не защищенная кожа сгорела вчера на солнце.

Сантен окинула взглядом свое прибежище. В ее распоряжении имелись складной нож, кусочек кремня, коряга и капюшон из парусины. Не хотелось покидать это место. Уже несколько часов оно служило домом. Но она заставила себя повернуться и пойти отсюда прочь, направляясь по голому пляжу к югу, туда, где перед ней вновь простиралась зловеще-нескончаемая прибрежная пустыня.

В эту ночь она не нашла ни пещеры, где можно было укрыться, ни кучи плавника, прибитого к каменистому мысу. У нее не было еды, утолить жажду тоже было нечем. Кое-как завернулась в капюшон и лежала, не шевелясь, на жестком песке под дюнами. Всю ночь холодный слабый ветер гнал по пляжу мелкий морской песок, и к рассвету ее с ног до головы одело искрящимся светлым покрывалом. Запорошило ресницы, волосы покрывал слой песка и соли. От холода, ушибов и невероятного перенапряжения тело онемело так, что сначала она, как старуха, заковыляла по берегу, опираясь на палку. Согревшись немного от ходьбы, Сантен почувствовала, что двигаться стало легче, но знала, что слабеет с каждым шагом. По мере того как солнце поднималось выше, жажда начала сжигать нутро, она стиснула зубы, ибо не могла даже крикнуть. Губы распухли и потрескались, раздувшийся шероховатый язык прилепился вязкой слюной к горлу, Сантен не могла даже пошевелить им.

Она склонилась над набегавшей волной, погрузив лицо; потом смочила в воде свою парусиновую накидку и оставшуюся на ней скудную одежду, едва удерживаясь от искушения глотнуть чистой и прохладной морской влаги.

Стало легче лишь на минуту. Когда вода высохла, обожженное солнцем лицо стало покалывать от выступившей соли; сухие, все в трещинах, губы пылали огнем, казалось, что кожа превращается в тонкий пергамент, который вот-вот разорвется от натяжения, а жажда сведет с ума.

В середине дня далеко впереди на мягком влажном песке она разглядела сгустки черных движущихся теней. Однако пятнышки обернулись четырьмя большими чайками с чисто-белыми грудками и черными спинками, с криком налетавшими друг на друга, открыв желтые клювы и борясь за кусок выброшенной прибоем поживы.

Взмахнув крыльями, они поднялись в воздух, как только девушка приблизилась к ним: добыча, из-за которой дрались птицы, оказалась для них слишком тяжелой и осталась лежать на песке. Это была большая мертвая, вся искалеченная чайками, рыба. Сантен рванулась из последних сил, упав возле рыбины на колени. Она вцепилась в нее обеими руками, но тут же поперхнулась от омерзения и отбросила от себя, вытирая руки о полотняную юбку. Рыба уже воняла, пальцы утонули в мягкой разлагавшейся плоти, будто в застывшем жире.

Девушка отползла в сторону и села на песок, обхватив руками колени и крепко прижав их к груди, не сводя глаз с горы вонючей мертвечины, всеми силами пытаясь позабыть о терзавшей ее мучительной жажде.

Однако, в конце концов, собрав все свое мужество, снова подползла к рыбе и, отвернув лицо, чтобы не чувствовать так остро смрада, вырвала ножом кусок беловатого мяса. Отрезав крошечный кусочек, осторожно положила его в рот. От сладковатого привкуса гниения в желудке сразу же замутило, но Сантен тщательно разжевала мякоть, высасывая из нее тошнотворный сок, выплюнула остаток, а затем отрезала новый кусочек.

Противная себе самой почти так же, как и отвратительная падаль, из которой она продолжала высасывать жидкость, Сантен присела передохнуть, когда сообразила, что заставила себя протолкнуть в горло чуть ли не полную чашку жижи.

Мало-помалу съеденное оживило ее настолько, что она почувствовала прилив сил, достаточных для того, чтобы идти дальше. Побрела по воде, пытаясь отмыть лицо и руки от вони, но привкус гниющей рыбы прочно держался во рту все то время, пока Сантен медленно шла вдоль кромки берега.

Перед самым закатом солнца накатила новая волна одуряющей слабости, и она рухнула на песок как подкошенная. На лбу выступила холодная испарина, внезапная боль ножом резанула по животу, тело согнулось от судороги. Рот наполнился желчью, в нос вновь ударил резкий запах мертвечины.

Девушка тяжело выдохнула, из горла хлынула горячая рвота. Сантен в немом отчаянии смотрела, как на песок извергает все, с таким трудом съеденное, а потом так схватило живот, что от дикого приступа тут же пронесло.

«Я отравилась», — промелькнуло в голове, и Сантен снова ткнулась в песок, корчась от спазмов, равномерно следовавших один за другим, пока измученное тело упорно исторгало из себя отраву. Было уже темно, когда приступ тошноты прошел. Стянув с себя испачканное белье, она отшвырнула его в сторону и поползла к морю. В набежавшей волне омыла тело, окунула в воду лицо и сполоснула рот, готовая заплатить новым приступом жажды за моментальное ощущение чистоты.

А потом, также на четвереньках, добралась за линию прибоя и, дрожа от холода в обступившей темноте, стала медленно умирать.

С самого начала Гарри Кортни был до такой степени захвачен лихорадкой по организации спасательной экспедиции в Намибийскую пустыню через страшившее всех побережье, не без причины названное Берегом Скелетов, что даже не попытался просчитать шансы на успех.

Достаточно было и того, что он исполнял роль человека деятельного и энергичного. Как все неисправимые романтики, Гарри столь часто грезил этой ролью, что сейчас, когда ему предоставилась возможность исполнить ее, ухватился со страстностью фанатика.

За долгие месяцы после того, как пришла телеграмма из военного департамента — грубый серый конверт с коротким сообщением: «Их Величество с прискорбием извещает Вас, что Ваш сын, капитан Майкл Кортни, погиб при исполнении…» — жизнь Гарри превратилась в никчемное, бесцельное существование, не имевшее никакого смысла. А потом, словно чудо, пришла вторая телеграмма, на этот раз от брата-близнеца: «Вдова Майкла ожидающая рождение твоего внука осталась после войны без крова и средств существования тчк срочно выясняю возможность отплытия первым пароходом Кейптаун тчк пожалуйста встречай и всем позаботься тчк срочно ответь тчк письмо отправляю следом Шон». С получением этой телеграммы жизнь для Гарри началась будто заново. Но когда и эта надежда была жестоко похоронена в темных зеленых водах течения Бенгуелы, Гарри инстинктивно почувствовал, что не может больше позволять жизни наносить ему сокрушительные удары, доводя до беспросветного отчаяния. Отбросив любые сомнения, он должен заставить себя поверить, что жена Майкла и ее неродившийся ребенок после крушения в море выжили в пустыне. Надо думать только о том, что они ждут именно его, ждут, что он придет и спасет их. И единственный способ добиться этого — отбросить всякие разумные доводы и заняться лихорадочной деятельностью, какой бы тщетной и бессмысленной она ни казалась, а уж если и это не поможет, то тогда стоит поискать опору в неисчерпаемой вере Анны Сток, твердой и незыблемой, как скала.