Нехорошее место - Дин Кунц

Он убрал руки, открыл глаза посмотреть, где страшный дядька. А он стоит совсем близко, и вокруг плавают пушистые клочья из обивки кресла.

– Томас? – снова спросил дядька и схватил Томаса за горло, как Пита.

И Томас услышал собственный голосок. Будто не он говорит, а кто-то другой. И слова не его, а чужие:

– Ты не умеешь Общаться.

Страшный дядька, не выпуская Томаса, схватил его за ремень, оторвал от стены, поднял в воздух и грохнул об стенку, как Дерека. Сил нет как больно!

Дверь из гаража в дом запиралась только на замок, цепочки на ней не было. Клинт сунул ключи в карман и прошел на кухню. Было десять минут девятого. Фелина сидела за столом и в ожидании мужа читала журнал.

Она подняла глаза, улыбнулась, и сердце Клинта затрепетало. Как в слезливом романе, ей-богу. Что же это такое с ним делается? До встречи с Фелиной он никого к себе в душу не пускал. Он предпочитал до всего доходить своим умом, без посторонней помощи, не имел привычки плакаться в жилетку друзьям и очень этим гордился: всякая близость может принести боль и разочарования, а он от них застрахован. Но когда Клинт впервые увидел Фелину, у него дух захватило, и он понял, что от его неуязвимости не осталось и следа. Понял и обрадовался.

До чего ей идет это простенькое синее платье с красным поясом и красными, в тон ему, туфлями. Удивительная женщина: сильная, но нежная, волевая, но хрупкая.

Фелина встала. Клинт подошел к жене, они обнялись и припали друг к другу губами. Ни слова, ни знака – просто стояли и целовались. В эту минуту Клинту больше всего на свете хотелось тоже оглохнуть и онеметь. И чтобы ни он, ни Фелина не умели читать по губам, не умели объясняться знаками. Потому что сейчас нет для них большей радости, чем просто быть вместе. А слова – что слова? Разве ими выскажешь, что у них в этот миг на душе?

– А у нас сегодня такое случилось, – наконец выпалил Клинт. – Еле дождался, чтобы тебе рассказать. Только приведу себя в порядок, переоденусь, а в половине девятого отправимся в “Капрабелло”, сядем в уголке, закажем вина, спагетти, гренки с чесночным соусом.

"И изжога нам обеспечена”, – докончила Фелина.

Клинт расхохотался. В самую точку! “Капрабелло” – мировое местечко, но еда там острая – сил нет, поэтому удовольствие всякий раз выходит им боком.

Он опять поцеловал жену. Фелина вновь взялась за журнал, а Клинт прошел через столовую и по коридору направился в ванную. Там он открыл кран и, дожидаясь, пока пойдет вода погорячее, включил электробритву. Бреясь, он все время видел в зеркале свою ухмылку. Нет, все-таки в жизни ему очень повезло.

Страшный дядька рычал ему в самое лицо, засыпал вопросами. Спрашивает, спрашивает. Да если бы Томас спокойненько сидел в кресле – и то не смог бы ответить на все вопросы. Надо же сперва подумать. А дядька подумать не дает. И Томас ведь не сидит в кресле – дядька прижал его к стене. Спина болела так сильно – Томас чуть не заплакал.

– Я наелся, я наелся, – повторял он. Обычно после этих слов к нему с расспросами или рассказами не приставали, чтобы у него в голове все хорошенько улеглось. Но на страшного дядьку эти слова не действовали. Ему все равно, улеглось у Томаса в голове или не улеглось, – он требовал ответа немедленно. Кто такой Томас? Кто его мать? Кто отец? Откуда он? Кто такая Джулия? Кто такой Бобби? Где Джулия? Где Бобби?

– Выходит, недаром у тебя морда такая тупая, – проворчал дядька. – Ты и впрямь круглый дурак. Небось и не сообразишь, про что я спрашиваю, а?

Он больше не прижимал Томаса к стене, но Томас все равно не доставал ногами до пола. Одной рукой дядька сжимал ему горло, и Томас задыхался. Другой рукой дядька ударил его по лицу. Сильно-пресильно. Томас старался сдержать слезы, а они все льются. Ему было больно и страшно.

– Зачем таким недоумкам вообще жить на свете? – сказал дядька.

Он разжал руку, и Томас грохнулся на пол. А Беда смотрит на него злорадным взглядом. Ох, и рассердился Томас. Боится, а сердится. И что это на него нашло? Раньше почти никогда не сердился, а теперь вот и боится, и сердится. А дядька глядел на него как на букашку какую-то или сор на полу, который надо вымести.

– Я бы таких убивал сразу после рождения. Какая от тебя польза? Тебя бы еще в младенчестве следовало придушить или пустить на котлеты для собак.

В большом мире Томасу уже случалось слышать злые слова, ловить злые взгляды. Джулия кричала его обидчикам. Чтобы Они Заткнулись И Проваливали. А Томасу велела: пусть он с ними не церемонится и отвечает: “Фу, как грубо!” Сейчас Томас очень рассердился, и Было За Что. Даже если бы Джулия ему ничего не объясняла, он бы все равно рассердился. Ему иногда и так ясно, что хорошо, а что плохо.

Страшный дядька лягнул его ногу. Хотел еще лягнуть, но за окном раздался шум. В окно заглядывали санитары. Они разбили стекло в форточке, и один просунул руку – собирался открыть окно.

Страшный дядька услыхал звон и обернулся. Он протянул руку к окну, как будто останавливал санитаров, чтобы они расхотели залезть в комнату. Но Томас понял, что на самом деле он сейчас ударит в них синим светом.

Предупредить их? Да ведь они не услышат, а может, и не обратят внимания. И Томас, пока страшный дядька не видит (он как раз отвернулся к окну), начал отползать. Ползти было больно, Томас перепачкался в крови Дерека, разлившейся по полу. Мало того что он сердится и боится, его еще и мутит от крови.

Синий свет. Яркий-преяркий.

Раздался взрыв.

Зазвенело стекло, но громче звона был грохот. Страшный грохот, как будто все окно рухнуло на санитаров, а в придачу кусок стены. Снаружи донеслись крики. Одни быстро оборвались, а другие все неслись и неслись, как будто там, в темноте за разбитым окном, кому-то очень больно, больнее, чем Томасу.

И Томас не обернулся. Он уже почти дополз до кровати Дерека, а оттуда, с пола, окна все равно не видно. Да и некогда оглядываться: он наконец сообразил, что делать, куда ползти дальше, пока дядька снова за него не взялся.

Раз-два – и он уже у того края кровати, где лежит подушка. Поднял глаза. С кровати свешивалась рука Дерека. Кровь бежала из-под рукава, по руке и – кап-кап-кап с пальцев. Ох, как не хотелось Томасу притрагиваться к мертвому телу, хоть это и тело друга! Но в жизни всегда так: приходится делать и то, что не хочется. Томас уже привык. Он уцепился за край кровати и быстро подтянулся. Он спешил, стараясь не замечать боль в спине и лягнутой ноге, а то заметит – и боль отнимет у него силы. Вот он, Дерек, на кровати. Весь в крови, глаза открыты, рот открыт. И жалко его, и страшно. А из-под него выглядывают фотографии его папы и мамы. Со стенки упали. А Дерек лежит мертвый. Теперь он навсегда останется в Гиблом Месте. Навсегда.