Крик души - Екатерина Владимирова

— И когда поедешь к себе? — после непродолжительного молчания осведомилась она, нервно постукивая носком тапочки. Волнуется? — Скоро? — скрестив руки на груди, нагло заявила: — Поверь, я уже большая девочка, и прекрасно смогу позаботиться о себе и без твоей… хм… помощи.

Ой, как же ему не понравился ее сарказм! Слишком явным, очевидным, откровенным он был.

Антон сделал быстрый шаг вперед, оказываясь к ней вплотную.

— Это мой дом, — зашипел он ей в лицо, желая спугнуть ее, но девочка не отступила от него ни на шаг.

— Я помню, — коротко и мнимо равнодушно бросила она. — Не поверишь, но в течение целых четырех лет мне только и делали, как напоминали о том, что я живу здесь лишь с твоего позволения! — ее глаза сощурились, блеснув жестким светом, а губы сжались. — Но благодарить тебя за подобную милость у меня, прости, совсем нет желания!

Сердце забилось в груди как-то неровно и рвано, а в горле встал острый ком.

— Отчего же? — нахмурившись, поинтересовался Антон, отступая назад. — Могла хотя бы попробовать.

Даша смерила его долгим, пронизывающим насквозь взглядом ядовито-черных глаз-рентгенов. И Антон едва не поперхнулся, ощутив внутри ледяной холод ее брезгливости.

— Я бы с радостью, — язвительно выдохнула Даша сквозь зубы, — но ты, позволь мне напомнить, запретил высказывать свои просьбы и желания лично тебе, свалив все на Маргариту Львовну.

Стрела попала точно в цель, уколов кончики его обнаженной души ядом правды, и он не услышал последующих слов Даши, сказанных жестким, обиженным шепотом.

— А через нее я бы не попросила у тебя и на хлеб.

Антон стиснул зубы, завороженно глядя на ее бледное лицо с покрасневшими от негодования щеками.

— Зато сейчас тебе представился шанс сделать это лично, — выдавил он из себя. — Попробуй.

— Сомневаюсь, что захочу поблагодарить тебя, — резко заявила девушка, отступив на несколько шагов.

Он знал, что не стоит спрашивать, но не удержался от вопроса.

— Почему?

— Не заслужил! — бросила она и, стремительно развернувшись, направилась в свою комнату.

Ему нужно было кинуться за ней, остановить, заставить признаться, что она утаивала от него, ведь было очевидно, что она что-то скрывает, но он застыл мраморным изваянием около кабинета отца, не осознав, что она имела в виду.

Он всю ночь думал об ее обвинительных словах, но, что они означали, так и не смог понять. В голове потоком разорванных ниток, не способных собраться в клубок, кружились десятки мыслей, но ни одна не была близка к истине. Что-то крылось в словах, колких фразах, ядовитых замечаниях и действиях наглой девчонки, и неизвестность ужасно его раздражала. Ему казалось, что Даша знает гораздо больше, чем он. Словно какая-то часть жизни, не только ее жизни, но и его собственной, просто ускользнула от него, прошмыгнув мимо и потерявшись в прошедших годах. И это бесило. До острой боли в груди.

Что он сделал не так, кроме того, что бросил девчонку на попечение Маргариты Львовны?

Что еще он, черт побери, сделал не так, как нужно было?!

Он надеялся выяснить все утром, вынудив ее сознаться, что она подразумевала под своими, сказанными в запальчивости словами, но утром они не обмолвились друг с другом и парой слов, чтобы не разругаться.

Антон зашел на кухню, когда Даша уже собиралась уходить, и, присев на стул, уныло пробормотал:

— Уже уходишь? — бегло осмотрел заставленный только что испеченными блинами и чаем стол.

— Уже да, — в тон ему ответила девушка, поднимаясь со своего места.

Стиснув зубы, мужчина сощурился, отрывая взгляд от стола.

— Ты можешь нормально разговаривать?! — не выдержал он, сжимая руки в кулаки.

— Не с тобой, — бросила она и, круто развернувшись, двинулась в сторону двери.

Руки Антона задрожали, сжались, больно впиваясь ногтями в кожу ладоней, и он, не ожидая от себя подобной молниеносности и резкости, стремительно вскочил со стула и схватил Дашу под локоть, яростно развернув к себе. Грудь вздымалась, он тяжело дышал через нос, с силой втягивая в себя не воздух, а едва уловимый аромат ее духов.

Девушка застыла, опешив, и недоуменно взирала на него снизу вверх широко распахнутыми глазами.

— Что за…?

Попыталась вырваться, упершись кулачком ему в грудь и вырывая из захвата локоть, но Антон сильнее стиснул ее руку, нависая сверху каменной глыбой.

— Думаю, тебе стоит поучиться, — сквозь плотно сжатые губы выдохнул он ей в лицо, наклонившись к ней так низко, что ощущал аромат цветов, исходивший от ее кожи. Да он с ума сходит, к чертям!

— Тебе тоже, — выдала она, почти выплюнув эти слова.

Ее подбородок гордо взметнулся вверх, черные глаза окатили презрением, смешанным с обвинением.

Воздух накалился до такой степени, что его можно было поджечь, лишь чиркнув спичкой. Но он ее так и не отпустил, лишь крепче стиснул пальцы на ее руке, зажимая в стальных тисках.

— Отпусти меня, — жестко выдавила Даша, горя гневом глаз и дрожа крупной дрожью. — Сейчас же.

Голос ее был тих, спокоен, сдержан и ровен. Настолько безэмоционален, что Антон сдался. Отпустил ее, разжав кольцо своих горячих рук. А когда девушка, ощутив свободу, стремглав выскочила из кухни, не бросив на него короткого взгляда, и через минуту послышался звук захлопнувшейся входной двери, Антон, грубо и грязно выругавшись, задрожав всем телом, со всей силы ударил кулаком по столу, словно вымещая на нем свою злобу. И, закинув руки за голову, опустился на стул, сильно зажмурившись.

Его бесила ситуация, в которой он оказался. Ловушка, в которую сам себя загнал. И эта девчонка… она не старалась, она даже и не думала ему помогать! Она его тоже бесила, выводя из себя.

Он не знал, что с ней делать. Он никогда не общался с людьми, которые так сильно его… ненавидели. А Даша именно его ненавидела, презирала, испытывала неприязнь, брезговала общением с ним, как с кем-то недостойным. И это его неожиданно задевало, коробило. Не то чтобы ему было не все равно, что она испытывает по отношению к нему, у них обоих были свои причины друг друга на дух не выносить, но ее открытое презрение… раздражало. По меньшей мере.

Он почти весь день промотался по городу, вместо решения дел, которые взялся вести, думая о том, как быть с ней, со своевольной, упрямой, вызывающе гордой, сильной девочкой, ставшей теперь, если не центром, то значительной частью его жизни.

Лишь во второй половине дня, видимо, решив окончательно себя извести, сел за отчеты и дела, а потому освободился лишь в половине седьмого, когда секретарша Наташа запросилась домой. Он ее отпустил, сам же остался работать до восьми, терзая мозг чем угодно, только не мыслями о той, что ждала его в доме отца. И ему почти это удалось.