Метка тьмы - Карен Ченс

Мужчина, сглотнув, в течение одной полной минуты упорно сверлил глазами коврик. Когда он, наконец, поднял свои глаза, они снова были насыщенно-карего цвета.

— Позволь быть полностью откровенным с тобой, dulcea ţă. Я мог вторгнуться в твой разум, и используя уловки, заставить забыть о беспокоящей тебя причине и вынудить отдаться мне, поскольку я знаю, что ты хочешь этого. Но если бы я поступил так, то ты никогда не доверилась бы мне снова. Я слишком хорошо тебя изучил и знаю, как ты относишься к вероломству. Это — единственное, что ты не сможешь простить, а я не хочу, чтобы ты видела во мне врага.

— Тогда я могу уехать? — Я знала ответ, но нуждалась в нем, чтобы выяснить какие у меня есть варианты.

— Ты и без меня все прекрасно знаешь. — Мирча вздохнул, и на его лице внезапно отразилась усталость. — Если мы не сделаем этого, то Консул просто назначит кого-нибудь другого. Мне известно, что ты испытываешь какие-то чувства к Томасу, но я также знаю, как он тебя огорчил. Он предавал твое доверие, и хотя это было сделано по приказу, и Томас не мог не повиноваться, я не думаю, что ты простила ему это.

Я обняла себя руками.

— Нет.

Было время, когда я доверяла Томасу, по крайней мере настолько насколько могла себе это позволить с кем-нибудь, желала его, и возможно даже немного любила. Но то был придуманный мною мужчина, а не реальный. Теперь глядя на него, я видела перед собой незнакомца. Я не испытывала вожделения к предателям. Кроме того, он однажды вторгся в мой разум по приказу Сената. И если ему прикажут, я ни сколько не сомневалась, что он сделает это снова.

— Тогда, может, Луи-Сезар? Он красив. Ты предпочитаешь его? — Казалось, Мирче с трудом дались эти слова, я думаю по некоторым причинам, это ему нравилось, еще меньше, чем я и Томас вместе. Может, потому что француз был полноправным членом Сената, ни в чем не уступающем ему. Он что думал, что я по уши влюблюсь в первого парня, с которым у меня будет секс, и сбегу в Европу? Если так, то он не так уж хорошо знал меня, как ему казалось.

— Нет. — Я ни в коей мере не желала отдавать себя человеку, с которым только что познакомилась, и чье прикосновение уже дважды отправляло меня в кошмар.

— Тогда, возможно, Рафаэль? Ты знаешь, он относится к тебе как к дочери, но сделает это для тебя, если ты пожелаешь. — Я покачала головой. Я ни за что не поставила ни себя, ни Рафаэля в такую ситуацию. Мне претило заставлять это делать кого-то, кто воспринимал бы это как обязанность, которую нужно перетерпеть. Мирча развел руками. — Но с таким же успехом это могу быть я. Теперь ты видишь, в какой ситуации мы оказались. Если ты отклонишь нас всех, то Консул прикажет разобраться с этим вопросом кому-нибудь из своих слуг, и я не думаю, что это тебе доставит удовольствие. Других альтернатив нет. Твои способности слишком важны. Власти нельзя позволить перейти к кому-то еще просто, потому что у меня не хватило времени ухаживать за тобой должным образом.

Я выгнула бровь, глядя на него.

— А что ты выиграешь от этого, Мирча? Только безопасность? Или Консул согласилась подтвердить твои права, если это произойдет? Ты тоже хочешь использовать меня?

Мирча протяжно вздохнул.

— Никто не может управлять Пифией, Кэсси. Если власть перейдет к тебе, то я не смогу удержать тебя. Я всегда это знал.

— Тогда, почему охранял меня все эти годы? Зачем делаешь это теперь? — Мирча был прав; я действительно знала, механизм действия политики вампиров. Он потратил много времени и энергии, чтобы защитить меня, и я сомневалась, что это было только ради того, чтобы получить себе придворного ясновидца. Особенно не в случае, когда, как только я стану Пифией, он полностью потеряет контроль над моим даром. Здесь крылось нечто большее, чем он рассказывал мне.

Это не доставило ему радости, но все же ответил мне. Его привычная радушная маска ушла, сменившись выражением неизмеримой боли.

— Ты ведь знаешь, что такое потерять семью, dulcea ţă. Поэтому возможно сможешь оценить, что значит для меня Раду, единственный оставшийся в живых из моей семьи, и он… я рассказывал тебе, что с ним сделали.

— Да.

— Единственное, что я не сказал тебе тогда, поскольку редко упоминаю об этом, да, и ты была еще совсем ребенком, что он все еще страдает. Каждую ночь, когда он пробуждается, то для него это все будто повторяется вновь и вновь. Они сломали его разум, тело и дух, dulcea ţă. Даже теперь, спустя сотни лет после того, как его мучители мертвы, он кричит от боли, причиненной их кнутами и раскаленным железом. Каждую ночь тысячи мук повторно переживается им снова и снова. — Глаза Мирчи внезапно отразили всю грусть накопленную веками; они сказали мне, что Раду был не единственным, кто пострадал так. — Я много раз думал о том, чтобы убить его, ради его же блага, но не могу. Он — все, что у меня осталось. Но я уже больше не верю, что однажды ночью он вырвется из своего кошмара.

— Мне очень жаль, Мирча. — Я сопротивлялась своему побуждению подойти к нему, пригладить его взлохмаченные волосы и успокоить. Но сейчас было не время для этого. Годы опыта научили меня выяснять всю историю целиком прежде, чем проявлять сочувствие. — Но я не понимаю, какое это имеет отношение ко мне.

— Ты отправишься в Каркасон.

Минута ушла у меня на то, чтобы понять о чем он говорит, и даже тогда я не видела в этом смысла.

— Ты освободил Раду из Бастилии.

— В 1769 году, да. Но столетием ранее, его там не было. Много лет его удерживали и мучили в Каркасоне. — Он выплюнул это название, словно оно являлось оскорблением, хотя для него, вероятнее всего, так и было. — Ты знаешь как еще именуют Пифию, Кэсси? — Я испуганно покачала головой. — Ее называют Хранительницей Времени. Ты — мой самый лучший шанс, мой единственный шанс. Но если Пифия умрет, и ты потеряешь позаимствованную у нее силу, потому что еще не стала пригодным сосудом, чтобы удержать ее, то я потеряю единственное окошко во времени, которое когда-либо находил.

Ситуация прояснилась.

— Консул обещала тебе предоставить возможность помочь Раду. Это — твоя оплата за то, что добьешься меня и решишь их меленькую проблему.

Он склонил голову.

— Она согласилась позволить мне стать третьим в нашей группе. Я пойду с тобой, когда ты переместишься. Пока ты с Томасом будете предотвращать попытку покушения на Луи-Сезара, я спасу своего брата. — Глаза Мирчи были печальны, но крайне серьезны. В это мгновенье я поняла, что если даже он не сможет сам принудить меня, то будет стоять в стороне и наблюдать, как кто-то это делает за него. Ему это не доставит удовольствия, но он будет рад облегчить судьбу Раду без убийства. Мне хотелось ненавидеть его за это, но я не могла. Все дело было в жалости — мне трудно было представить каково это, заботиться в течение сотен лет о ком-то, кто был опасно безумен, мучить себя, день за днем наблюдая за ним, сознавая при этом свое полное бессилие что-либо изменить. Но что для меня было наиболее важным — это, то, что вопреки вполне веским основаниям Мирча не лгал. Он был прав; я могла простить почти все, кроме этого.