Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Ходж Брайан

Люди меняются, некоторые — сильнее прочих, и иногда причины этого неочевидны. Беременность Мередит даже не была случайной.

— А самое худшее — что Мика думает, будто его за что-то нужно наказать, — продолжила она. — Ты видел его взгляд? Он был…

«Безнадежным», — подумал я, но тоже не осмелился произнести это вслух.

— Но ты посмотри на него сейчас. Перед тобой мальчишка, который не чувствует никакой вины, — сказал я вместо этого. И указал в сторону, на одного из детей, который раскапризничался, разревелся и оборзел настолько, что отбросил сэндвич, всунутый ему матерью. — А вот в жизни этого парня наказаний явно недостает.

Я оглядел собравшихся родителей — сплошь женщины, за исключением одного затюканного папаши.

— Я смотрю, у вас тут много горячих мамочек, — сказал я. — А свободные горячие мамочки среди них есть?

Мередит фыркнула.

— Это конфиденциальная информация. А тебе сегодня не помешал бы горячий душ.

Я подтолкнул ее плечом.

— Да перестань, не может такого быть, чтобы ты не могла меня познакомить с какой-нибудь зрелой красоткой. Ты же не хочешь, чтобы ответственность за мое развлечение все это время лежала только на вас, верно? Сама видишь, какое развращающее действие я оказываю на твоего муженька.

— Давай-ка ограничимся семейными посиделками, хорошо? Мне бы хотелось, чтобы я могла показаться на людях после того, как ты уедешь. — А потом она рассмеялась — именно этого я и добивался. — Помнишь, ты в колледже пользовался каким-то гаденьким пикаперским подкатом? Ты еще клялся, что он несколько раз сработал именно потому, что был таким жалким?

— «Позволь мне опустить твою планку»… ты об этом?

— Именно. — Она внезапно покосилась на меня. — Фу-у-у, только не говори, что ты до сих пор…

— Нет, — сказал я и окинул детскую площадку хищным взглядом. — Но разве можно придумать лучшее место для того, чтобы вывести эту фразочку со скамейки запасных?

Мередит взглянула мне в глаза, постепенно расслабляясь.

— Я знаю, что ты просто меня подначиваешь. Это у тебя теперь такое любимое развлечение, что ли. Я знаю, что ты и вполовину не такой мерзкий, каким притворяешься.

— Из твоих уст это почти похвала.

— На самом деле из тебя получился бы хороший отец, если бы ты взялся за ум и решил, что хочешь этого. Правда получился бы. Каждый раз, когда я вижу, как ты играешь с Микой, я понимаю, что это так. А знаешь почему? Ты терпеливый. Сколько бы ему ни было лет, ты всегда с ним бесконечно терпелив. Готова поспорить, ты даже не понимаешь, как это важно.

— Наверное, дело просто в травке.

— Ага. Конечно. — Судя по голосу, она мне не поверила. Этим утром мне было ее уже не обескуражить. — Продолжай себя в этом убеждать.

Мы умолкли и стали смотреть на игры детей, но время от времени я улучал момент бросить взгляд на одну из мамочек, представляя себе, какой могла бы быть жизнь с ней: хаотичные завтраки и усталые ужины, бесконечная стирка и постоянная занятость и вечное, вечное упрямое чувство вины из-за того, что она не выкладывается по полной, которое мешает ей понять, что она и так превосходно справляется. Звучало не так уж и плохо.

А теперь главный вопрос: смог бы я относиться к этому с таким терпением, которое у меня якобы было?

Это заставило меня снова вернуться к драме отшвырнувшего сэндвич мальчишки — посмотреть, как она развивается. Быть может, у моего легендарного терпения все же были границы.

Мальчишка мотал головой: нет, нет, нет. За какофонией криков и визгов я не слышал его слов, но у меня всегда хорошо получалось читать по губам.

«Я не хочу идти домой и ложиться спать, — похоже, говорил он. — Я не хочу снова вставать в угол».

Он и правда этого не хотел. Я никогда не видел настолько уверенного в своих словах ребенка.

«Меня там обижают».

«Тебя везде могут обидеть», — мог бы сказать я ему. Но это, разумеется, было бы очередной уверткой, в которых я всегда был хорош, способом не смотреть в глаза реальной проблеме, пока не станет слишком поздно.

Тем вечером Мика вновь оказался в углу через полтора часа после того, как лег спать. Родители заставили его выпить детского снотворного в надежде, что оно вырубит его до утра, и до тех пор, пока мы не заснули сами, это работало. Но позже меня разбудил громкий плач, и я понял, что Мередит вновь нашла Мику там, где он не должен был находиться; взглянув на телефон, я обнаружил, что было восемнадцать минут четвертого.

Я поднялся. Кому вообще нужно больше трех часов сна?

— Я за ним послежу, — пообещал я сестре. — Ложись спать. Я посижу здесь и присмотрю за ним.

Я сидел в кресле, в комнате, освещенной лишь тусклой ночной подсветкой, следил за беззвучно спящим маленьким мальчиком — и мне казалось, что проблемы здесь у меня.

Глядя на неподвижного Мику, глядя на его часы, на которых не сменялось время, я задавался вопросом о том, как можно потеряться в кресле. Тишина в комнате, тишина в доме как будто росла и ширилась. Она была не просто отсутствием деятельности. Она казалась мне подлинной пустотой, в которой не было ничего яркого и теплого. Не осталось никаких соседей, а когда по улице проехала машина, свет ее фар показался мне проблеском из иной галактики. Я больше не был уверен, что смогу, выйдя отсюда, попасть в тот мир, где обитают Мередит и Итан.

Через несколько минут Мика встал. Опять.

Он проснулся, вздрогнув, как будто кто-то его растолкал. Резко уселся на краю постели, вздохнул — это был самый усталый вздох, который я когда-либо слышал, — и поплелся в угол. Чтобы ждать. Ждать столько, сколько будет нужно. Я позволил ему остановиться в углу, прежде чем подойти к нему.

— Мика, — прошептал я ему на ухо. — Что происходит?

Мой вопрос дошел до него не сразу, как будто увязнув в слизи. Потом Мика приложил палец к губам. Тсс.

— Они тебя услышат, — прошептал он в ответ.

— Кто?

Как и прошлой ночью, он не ответил. Теперь мне казалось, будто дело не в том, что он не услышал вопроса, а в том, что у него не было слов, чтобы ответить.

Я вспомнил мальчишку с детской площадки.

— Тебя там обижают?

— Да, — ответил он. — Они всех ненавидят.

— Это они заставляют тебя приходить сюда и ждать?

Он кивнул.

— А если ты их не послушаешь?

Ответа на этот вопрос снова пришлось подождать. После чего Мика сказал:

— Тогда будет еще хуже.

— Давай-ка я тебя прокачу, — предложил я. — Устроим лагерь внизу.

Я посадил его на плечо, отнес в гостиную и уложил на диван. Я планировал обнять его, не давая ему выбраться, чтобы мы оба смогли проспать до утра. Но сначала мне хотелось подняться обратно в комнату Мики, встать там, где стоял он, подождать там, где ждал он, и просто… посмотреть, не почувствую ли я хоть что-нибудь.

Став взрослым, я совсем забыл: ты не столько стоишь в углу, сколько прижимаешься к нему — правое плечо к правой стене, левое к левой. Твоя грудь и стены образуют треугольник, подобный замкнутой цепи. Я забыл о том, каким слышным становится собственное дыхание. У твоих ног смыкаются три плоскости: стена, стена и пол. И над головой похожая история. Вот только в комнате было так темно, что я ничего не видел — по крайней мере под ногами.

А вот наверху…

Кажется, свет внезапно стал ярче? Или мои глаза просто привыкли к полумраку? Я пялился на ту смутную, скрытую тенями точку, в которой смыкались плоскости и сходились линии — ось x, ось y, ось z, — образуя угол куба. Мне пришло в голову, что на этом они не заканчивались. Каждая ось уходила за пределы стен и потолка, в другое измерение.

Возможно, это тоже был эффект травки.

Но ощущение не отпускало меня. Здесь накапливались не только тени. Давление нарастало, и ограниченное углами пространство искажалось, как деформируется один бок воздушного шарика, если сдавить другой.

А потом, всего лишь на мгновение, я увидел, как точка пересечения вспучилась, обращаясь чем-то вроде круга, как будто угол куба пересекла сфера, открыв… я мысленно назвал это глазом, и лишь позже понял, что, скорее всего, это именно он и был. Не потому, что он выглядел как те глаза, которые я привык видеть и с помощью которых привык видеть. На них он как раз не походил. Это была многогранная система шестиугольников, фасеточный глаз. Но еще не осознав этого, я уже называл эту штуковину глазом, потому что мне показалось, будто то, чему он принадлежал, меня увидело. А потом он исчез.