Походы и кони - Сергей Мамонтов

Это исполнили молча.

— Расседлайте и разнуздайте. Мы оставляем лошадей.

Что?! Покинуть лошадей? Невозможно будет их взять. Может быть, только Дуру и моих коренников?

— Немыслимо. Нету достаточно места для людей. Будет счастье, если нам всем удастся влезть на пароход. Посмотрите на эту толпу.

Я отвел Дуру в большой сад покинутой виллы. Там была трава и неглубокий бассейн с водой. С тяжелым сердцем я присоединился к цепочке наших, которые с седлами на плечах следовали гуськом за полковником Сапегиным. Пройти к пароходу было невозможно из-за толпы. Пришлось идти вдоль горящих ангаров. От них полыхало жаром. Мы прикрывались седлами.

Юдин, ездовой, заступил мне дорогу.

— А коренники?

Что ему сказать? Ведь он их так любит.

— Веди их. Может, все же удастся.

Он повел их за мной. Наконец мы достигли пристани и увидели пароход. Жуткий страх и беспокойство сжали сердце. Конечно, нечего и думать погрузить лошадей. Пароход был маленький, и люди стояли на нем впритык друг к дружке.

— Юдин, оставь коренников. Напрасно тащить их дальше.

— Как, их оставить?

— Ты же сам видишь, что делается.

Юдин разнуздал лошадей, погладил и заплакал. Я отвернулся, чтобы скрыть свои слезы. Он пошел за мной рыдая, потом махнул рукой в направлении парохода и вернулся к своим коренникам. Больше я его не видел.

Мы дожидались на пристани около парохода весь день. Настал вечер.

— Я больше не могу никого взять. Нет места, — крикнул в рупор капитан.

У меня тут шестьдесят артиллеристов, — ответил Сапегин. — Вы их всех возьмете, даже если места нет.

— Невозможно. Судно перевернется. Вы же видите.

— Вы нас всех возьмете, — повторил Сапегин очень решительно. — А если места нет, то я его создам.

Он снял свой карабин из-за спины. Сейчас же мы все положили седла и с карабинами в руках сгруппировались вокруг Сапегина, стоявшего на груде мешков. Кругом воцарилось молчание. Защелкали затворы. Несчастный юнкер у сходен съежился. Что он мог сделать?

— Я даю вам три минуты на размышление. Потом я буду стрелять, — очень спокойно, но твердо сказал Сапегин.

Мы бы стали стрелять. Дело шло ведь о жизни и смерти. Кроме того, на пароходе набились всякие тыловики, эгоисты и трусы, из-за которых мы войну проиграли. И эта сволочь хотела уехать, а нас, армию, оставить! Так нет же! Конечно, если были бы войска или раненые, то стрелять не стали бы, но эти тыловые крысы не возбуждали в нас никакого сожаления.

Прошла томительная минута молчания.

... Ладно... Возьмем артиллеристов, но без седел и багажа. В добрый час... И смотрите без предательства. Я буду следить. Артиллеристы, бросьте седла в море... Без колебаний. Я вам приказываю... Но сохраните карабины — они могут вам пригодиться.

Один за другим мы входили на баржу и потом на пароход. Наконец настал мой черед. По доске я добрался до баржи, так наполненной людьми, что пришлось идти по плечам, чтобы попасть на пароход. Там меня подхватили на руки, как пакет, и передавали друг другу. Мелькнула мысль: не сбросят ли они меня в море? Но нет. Меня опустили на палубе у противоположного релинга. Я за него схватился и мог поставить одну ногу на палубу. Для другой места не было. За плечами был карабин и на плече переметные сумы, которые я снял с седла. В это мгновение я был эгоистически счастлив: спасен!!! Или почти... Конечно, ужасно, что столько народу не может уехать и попадут к большевикам. Катастрофа белого движения непоправима. Потеря батареи, Дуры и моих коренников — большое несчастье... Но я на пароходе, и это главное... Я облокотился на поручни и, сдавленный соседями, крепко заснул, стоя на одной ноге.

Сильный военный флот западных держав находился в бухте. Несколько очень крупных английских судов, одно французское, одно итальянское и даже одно американское. Нам казалось, что под охраной столь могучего флота ничего неприятного с нами произойти не может. У этого флота ведь такая могучая артиллерия, и в случае нужды он мог взять свободно десять тысяч человек и даже больше... Он взял пятьсот—восемьсот человек, чтобы сохранить видимость и не очень загрязнить свои светло-серые палубы.

Я спал беспросыпно и без сновидений всю ночь. Утром меня разбудили орудийные выстрелы. Две красные трехдюймовые пушки, очевидно, взвод конной батареи, обстреливали бухту. Конечно, их внимание привлек самый большой дредноут, которому их снаряды никакого вреда причинить не могли. Их притягивала светлая окраска и элегантные формы “Императора оф Индией”. Это было наше счастье, потому что для простых транспортов их снаряды были бы гибельны. Но мы были темные, неказистые, и они на нас не обратили внимания.

Снаряды, падая в воду, поднимали высокие столбы воды, как на старинных картинах. Я с интересом наблюдал это зрелище, удивляясь как артиллерист, что они в суда не попадают. Должно быть, страшно волнуются.

Эта стрельба вызвала на нашем пароходе “Аю-Даг” короткую панику среди стиснутых людей. Но властный голос капитана ее успокоил.

— Я прикажу выкидывать за борт всех, кто волнуется. Стойте неподвижно, чтобы пароход не перевернулся.

Палуба была нагружена сверх меры, а трюм недостаточно.

Несколько снарядов упало поблизости “Императора оф Индией”, и, к нашему изумлению, громадный дредноут задымил и пустился наутек, увлекая за собой весь военный флот.

У нас, конечно, нашлись специалисты: - Подождите, они только отходят, чтобы открыть огонь, который опрокинет горы.

Но флот просто и постыдно бежал перед двумя красными трехдюймовками. Два года спустя этот же флот так же бежал перед турецкими пушками Кемаль-Паши.

Это неожиданное бегство посеяло панику среди транспортов. Все подняли якоря. Два пустых транспорта только что вошли в бухту. Они тоже стали заворачивать. Крик отчаяния поднялся из толпы на пристанях. Как живая река, толпа устремилась вдоль берега в направлении Туапсе. Но уже на южной оконечности бухты застрекотал красный пулемет. Дорога на Туапсе была отрезана. По бухте плыли гребные лодки. Некоторые смельчаки пытались добраться до пароходов вплавь.

Наш пароход “Аю-Даг” бежал как другие. Он вел на буксире баржу. Кабель лопнул, и, несмотря на крики людей на барже, он продолжал бегство.

Я думаю, что было бы лучше для нас, если бы интернациональный военный флот вовсе не приходил в Новороссийск. Мы слишком надеялись на его защиту, и его неожиданное бегство посеяло панику среди пароходов. Роль этого могучего флота осталась для меня тайной. Почему он стрелял накануне без всякой видимой надобности по Тоннельной и почему он не стрелял сегодня, когда это было необходимо? Не могу поверить, что флот испугался двух трехдюймовок. Тогда зачем он находился в Новороссийске? Чтобы бежать при первом выстреле и уничтожить легенду “могущества Запада” и у русских красных и белых, и у турок, и у многих других, кто раньше в него верил?