Походы и кони - Сергей Мамонтов

ПЕРЕУТОМЛЕНИЕ

Под вечер мы пришли в станицу Ново-Мышастовскую. Притащились ценой сверхнапряжения. Кавалерия ушла утром. Мы решили хорошенько накормить лошадей и идти всю ночь без ночевки.

По пути я пробовал запрягать четыре и даже пять выносов (десять лошадей) в орудия. Но пришлось эту систему покинуть и вернуться к основным трем выносам (шесть лошадей). Тянули хорошо на прямой, но при малейшем повороте дороги средняя лошадь падала. Ее внезапно дергало в бок, а ноги удерживала грязь. Орудийный ездовой — это трудное ремесло, не всякий может. Мобилизованные мною казаки этого не могли. Пришлось отставить.

Когда наша колонна остановилась в станице, то вместо отдыха для нас с Казицким началась работа и забота. Обойти всех лошадей, убедиться самому, что железо вынуто изо рта, что подпруги отпущены, что есть сено. Через два часа нужно лично убедиться, что лошади напоены, что они получили достаточно ячменя. Все лично, верить никому нельзя — все отупели от усталости. Скажут “слушаюсь” и не исполнят. Нужно найти несколько подвод, чтобы заменить самых слабых лошадей, которые нас в пути все время задерживают. Снимаем с повозок больных и раненых, кормим их, перевязываем, ассистируем при необходимости. Никому поручить нельзя — не сделают. Даже хорошо, что все люди повалились и спят. Пусть немного отдохнут.

Скорняков передал мне деньги, оставшиеся от знаменитой пачки. Покупка фуража происходит следующим образом: обращаюсь к хмурому казаку.

Мне нужно сена и ячменя для батареи. Нема ячменя. Слушай, я заплачу деньги. Если же ты откажешь, то будем сами искать и тогда ничего не заплатим.

Казак видит, что мне не до шуток, после некоторых колебаний он соглашается продать. Красные же все равно все отберут.

Я больше забочусь о лошадях, чем о людях. От состояния лошадей зависит наше движение вперед. Мы требуем от лошадей работы, превышающей их силы. Мы задержались дольше двух часов, но зато лошади хорошо накормлены и некоторое время задержек не будет. А через час-другой опять начнутся застревания.

Когда батарея выступила, мы с Казицким вовсе не отдохнули. На этот раз я нахожусь сзади. Я пропустил всю батарею, пересчитал повозки и последовал за последней. Ночь быстро наступала, было почти темно.

Я не заметил, как я крепко заснул, и Дура тоже заснула и остановилась. Не знаю, как долго я спал. Проснулся я от тишины, но проснулся у себя в комнате в Москве, сидя в кожаном кресле. Было совсем темно, кто-то потушил электричество. Должно быть, мать — не хотела меня будить. Очевидно, очень поздно, потому что так тихо, на улице ни звука. Надо идти ложиться спать. А как хорошо сидеть на этом удобном кресле... Я хотел опереться на локотники кресла, но локотников не было. Ничего не понимая, я ощупал сиденье. Безусловно, это кожа, но вовсе не кресло. В чем дело? Что со мною происходит? Мои пальцы нащупали что-то мохнатое и теплое подо мной, и оно зашевелилось. Я пришел в ужас. Боялся двинуться и ничего не понимал. Вдруг, как молния, проснулось сознание: война... революция... гражданская война... отступление... Кубань... Дура…

Дура тоже проснулась. Кругом нас черная ночь и тишина.

Где батарея? Сколько времени я спал? Не прошли ли мимо меня красные, пока я спал? Где дорога? Ни одной звезды, чтобы ориентироваться, — сплошная чернота. Я слез, надеясь ощупью найти дорогу. Всюду грязь, грязь и только грязь. Тогда я снова сел в седло и тихонько толкнул Дуру. Отпустил ей повод. Она пошла в ночь. Но я был уверен, что она следует за батареей.

Через довольно долгое время я услыхал крики вдали -впереди вытаскивали повозку. Наши или красные? Вскоре я догнал колонну в походе. Но спросить боялся, все надеялся, что узнаю голоса. Как на грех, все молчали. Наконец я различил в темноте светлое пятно. В нашем обозе была белая лошадь. Я поднялся выше по колонне и по звуку узнал шум орудий в походе. И тогда осмелился спросить:

— Шакалов, ты тут?

— Здесь, господин поручик.

Я вздохнул с облегчением и спросил, все ли слава Богу.

К СЛАВЯНСКОЙ

Дороги были непроходимы, грязь нас держала, люди и лошади совершенно измучились. Но батарея медленно, постоянно застревая, двигалась вперед. Наконец стало светать.

Слева сбоку к нам подходил разъезд человек в двенадцать всадников.

— Красные, господин поручик.

— Почему ты так думаешь?

—Пик нету, винтовки на изготовку держат и фуражки ихние.

— Верно, пожалуй, ты прав... Эй, ребята, приготовьте-ка винтовки и цельтесь не торопясь. Зря не стрелять.

Пулемет, конечно, куда-то запропастился. Я снял карабин из-за спины и поехал по колонне, приказывая взять винтовки на изготовку.

Разъезд подошел шагов на двести—триста и остановился, видимо, не зная, на что решиться. Я знал, что мои люди, отупевшие от усталости, не окажут сопротивления. Я мог рассчитывать на Казицкого и на двух-трех солдат моего орудия. В лучшем случае наши разбегутся, бросив все. Я заметил, что ездовой третьего орудия сорвал погон.

— Нечего кукситься, не дрейфте, из-за грязи они нас атаковать не смогут. Пойдут шагом, и мы их не спеша всех перестреляем.

Как ни странно, упоминание грязи несколько ободрило наших. Только один солдат третьего орудия схватился за шашку с блестящими глазами.

— Атакуем их, господин поручик!

— По грязи не очень атакуешь, — сказал я ему и улыбнулся.

А сам подумал: мы будем трое атаковать — ты, Казицкий и я. Другие не двинутся.

Ситуацию разрешил Байбарак, который все всегда делал невовремя. Он вдруг запел. Пел он фальшиво, но громко и спел на этот раз очень кстати: не нападают на батарею, люди которой поют, то есть веселы и беззаботны. Разъезд постоял, закинул винтовки за плечи и ушел. А мы были легкой добычей, совершенно измотаны. Но, вероятно, они были тоже измотаны.

Перед нами калмыки прогнали, уходя от красных, бесчисленные стада овец. Овцы истоптали грязь. Образовался как бы матрац, который прогибался, но выдерживал даже орудие. Мы этим воспользовались и продвинулись вперед без застреваний. Выглянуло солнце, грязь как будто уменьшилась. Часов в двенадцать дня мы догнали нашу конно-горную батарею, которая где-то ночевала. Настроение наше сразу поднялось, мы не были больше одни. Под вечер увидали очертания кавказских гор и с офицерами конно-горной стали вспоминать стихи Лермонтова: “Как-то раз перед толпою соплеменных гор...”

Наконец, недалеко от станицы Славянской мы вышли на шоссе. Подумайте, какая радость — шоссе! Кончилась власть грязи, идем, как по паркету. Мы влились в общую колонну отступающих обозов. Железнодорожный мост был взорван, но все же пройти по нему было возможно. Повозки переходили одна за другой. Справа от шоссе была высокая железнодорожная насыпь. Там за ней шел бой. Была слышна стрельба, и изредка лопались красные шрапнели. Но никто не обращал на это внимания. Наша цель была перейти мост, а он был рядом. Двигались пять шагов, остановка, пять шагов, остановка. Хорошо, что мы не остались ночевать в Ново-Мышастовской. Завтра было бы поздно. Красные вечером займут мост. Как раз в последний момент пришли.