Мир Софии - Юстейн Гордер

— Честно говоря, не знаю.

— Представь себе, что ты владелец завода и не можешь свести концы с концами. Тебе грозит банкротство. И вот я спрашиваю: «Что ты можешь сделать для экономии средств?»

— Снизить зарплату?

— Отлично! Это действительно самый умный ход. Но если все капиталисты будут такими умными, как ты (а в этом можно не сомневаться), рабочие настолько обеднеют, что у них не останется денег на покупки, то есть сократится покупательная способность. Так мы попадаем в заколдованный круг. Уничтожение частной собственности предрешено, считал Маркс. Вскоре мы оказываемся перед революционной ситуацией.

— Понимаю.

— Короче говоря, дело кончается тем, что пролетарии восстают и берут средства производства в свои руки.

— И что потом?

— Некоторое время будет существовать новое «классовое общество», в котором пролетариат своей властью подавляет сопротивление буржуазии. Такую власть Маркс называл диктатурой пролетариата. Но после переходного периода диктатура пролетариата сменяется «бесклассовым», или коммунистическим, обществом. В таком обществе средства производства принадлежат «всем», то есть самому народу. Там каждый будет «трудиться по способностям» и «получать по потребностям». Кроме того, в руки народа перейдет и труд, так что с присущим капитализму «отчуждением» будет покончено.

— Все это звучит потрясающе, но что из этого вышло? Состоялась ли революция?

— И да и нет. Современные экономисты доказали, что Маркс ошибался по многим важным пунктам, в частности, при анализе кризисов капитализма. Маркс также недостаточно учитывал эксплуатацию окружающей среды, которую мы сегодня все больше осознаем. Но… и это очень серьезное «но»…

— Да?

— Марксизм привел к грандиозным переменам. Нет сомнения в том, что социализму в значительной степени удалось покончить с бесчеловечным обществом. Во всяком случае, у нас в Европе общество более справедливое — и проявляющее больше солидарности, — чем было при Марксе. Этим мы обязаны как самому Марксу, так и всему социалистическому движению.

— А что, собственно, произошло?

— После Маркса социалистическое движение разделилось на два основных направления: с одной стороны, мы получили социал-демократию, с другой — ленинизм. По социал-демократическому пути, предусматривавшему постепенный и мирный переход к социализму, пошла Западная Европа. Этот путь можно назвать «постепенной революцией», или «реформизмом». Ленинизм, сохранивший веру Маркса в то, что лишь революция способна победить прежнее классовое общество, приобрел ведущее значение в странах Восточной Европы, Азии и Африки. Эти два движения — каждое на своем фланге — фактически победили нужду и угнетение.

— Но не возникла ли при этом новая форма угнетения, например, в Советском Союзе и Восточной Европе?

— Ты, несомненно, права. Перед нами очередное свидетельство того, что во всем, к чему прикасается человек, добро перемешивается со злом. Абсурдно было бы упрекать Маркса за отрицательные стороны жизни, сложившиеся в так называемых социалистических странах через пятьдесят или сто лет после его смерти. И тем не менее он, вероятно, плохо учел одну вещь: при коммунизме управлять государством тоже будут всего лишь люди. Утопическая «страна счастья» в принципе невозможна. Человек всегда будет создавать себе новые проблемы.

— Это уж точно.

— И тут, София, мы ставим точку.

— Подожди! Ты разве не сказал, что справедливость возможна только среди равных?

— Нет, это сказал Скрудж, а не я.

— Откуда ты знаешь, что он говорил?

— Видишь ли… мы с тобой — порождение одного автора, а посему гораздо более тесно связаны друг с другом, чем это может показаться на первый взгляд.

— Тоже мне — любитель иронии!

— Притом двойной, София. Это двойная ирония.

— Но вернемся к вопросу о справедливости. Во всяком случае, ты точно сказал, что Маркс считал капитализм несправедливым обществом. А как бы ты определил справедливое общество?

— Американский философ Джон Ролз, который занимается вопросами морали, под влиянием марксизма попытался дать такое определение через следующий пример: представь себе, что тебя выбрали в облеченный высокими полномочиями совет, которому предстоит создать все законы будущего общества.

— Я была бы не прочь войти в такой совет.

— Членам совета нужно взвесить абсолютно все детали, потому что, как только они придут к согласию и подпишут законы, они тут же умрут.

— Ну и ну!

— Только не насовсем. Их ожидает скорое пробуждение — уже в новом обществе, для которого они составили законы. Суть дела в том, что члены совета не будут знать, какое место им предстоит занять в новом обществе.

— Поняла.

— Такое общество было бы справедливым, потому что образовалось бы из равных граждан.

— И гражданок!

— Разумеется. Ни один член совета не знал бы даже того, станет ли он мужчиной или женщиной. Поскольку шансы пятьдесят на пятьдесят, в том обществе одинаково хорошо жилось бы и мужчинам, и женщинам.

— Звучит привлекательно.

— Теперь скажи мне, была ли Европа во времена Маркса таким обществом?

— Нет!

— А в современном мире ты можешь назвать такое общество?

— Гмм… вряд ли.

— Вот и поразмысли, что это значит. Засим вопрос о Карле Марксе исчерпан.

— Что-что?

— Конец раздела!

ДАРВИН

…корабль, плывущий по жизни с грузом генов…

В воскресенье Хильду разбудила упавшая на пол папка с колечками. Накануне Хильда читала о том, как София и Альберто обсуждают Маркса, и заснула на спине, выпустив папку из рук. Лампа над кроватью горела всю ночь.

Зеленые цифры будильника показывали 8.59.

Хильде снились огромные заводы и закопченные города. На углу одной из улиц маленькая девочка продавала спички. Мимо, не замечая ее, скользили нарядные люди — во фраках и длинных манто.

Вставая с постели, Хильда вдруг вспомнила законодателей, которым предстояло проснуться в созданном ими обществе. Сама она была рада, что проснулась не где-нибудь еще, а в Бьеркели.

Интересно, согласилась бы она проснуться в Норвегии, не зная заранее, где именно это произойдет…

Впрочем, вопрос был не только в том, где проснуться. Вдруг бы она проснулась совсем в другой эпохе… например, в средневековье… или даже в каменном веке, десять-двадцать тысяч лет тому назад? Хильда попыталась представить себе, что сидит у входа в пещеру и занимается выделкой меховой шкуры.

Как бы чувствовала себя пятнадцатилетняя девочка до появления так называемой цивилизации? Как бы она мыслила?

Хильда надела джемпер и, подняв с пола папку, уселась в кровати читать нескончаемое отцовское послание.

Стоило Альберто проговорить: «Конец раздела!», как в дверь Майорстуа постучали.

— У нас ведь нет выбора, а? — сказала София.

— Пожалуй, ты права, — пробормотал Альберто.

На крыльце стоял глубокий старик с седой бородой и длинными седыми волосами. В правой руке он держал посох, в левой — большой лист бумаги с изображением корабля, на борту которого кишмя кишели разные звери.

— И кто же вы будете? — спросил Альберто.

— Меня зовут Ноем.

— Я так и думал.

— Между прочим, я твой предок, милый. Но теперь, кажется, не модно помнить своих предков?

— Что у тебя в руке? — спросила София.

— На этой картине изображены все животные, которые спаслись от всемирного потопа. Прими ее, доченька, в подарок от меня.

Когда София взяла у него картину, старец сказал:

— А теперь мне пора домой, поливать виноградные лозы…

С этими словами он подскочил на месте и, щелкнув в воздухе пятками, припустил в лес — так, как умеют только древние старцы в самом хорошем расположении духа.

София и Альберто вернулись в дом и опять сели у окна. София принялась рассматривать картину, но не успела ничего разглядеть, потому что Альберто властной рукой забрал у нее лист.

— Сначала нужно уделить внимание более важным вещам.

— Хорошо, рассказывай.

— Я забыл упомянуть, что последние тридцать четыре года своей жизни Маркс провел в Лондоне. Он переехал туда в 1849 году, а умер в 1883-м. Все это время неподалеку от Лондона жил и Чарлз Дарвин. Он скончался в 1882 году и был торжественно похоронен в Вестминстерском аббатстве, среди выдающихся сынов Англии. Впрочем, пути Маркса и Дарвина пересекаются не только в пространстве и времени. Маркс даже пытался посвятить Дарвину английское издание своего главного труда под названием «Капитал», но Дарвин отклонил эту честь. Когда через год после Дарвина умер Маркс, его друг Фридрих Энгельс сказал: «Подобно тому, как Дарвин открыл закон развития органического мира, Маркс открыл закон развития человеческой истории».