Осколки неба, или Подлинная история “Битлз” - Юлий Буркин

– Я хочу начать разговор со Стюарта…

– Не надо! – Джон резким движением поставил ноги на пол и наклонился вперед, приблизив свое лицо к лицу Пола. – Однажды я предупредил тебя: ни-ко-гда не касайся его имени!

– Ну дай ты мне пять минут, – взмолился Пол. – Только пять минут…

Джон поднес к глазам часы.

– Начал!

Торопливо, сбиваясь и перескакивая с одного на другое, Пол принялся рассказывать обо всех своих страхах, обо всех сверхъестественных событиях, подтверждающих мистические прозрения Стюарта. Смерть Джулии Леннон, смерть Мэри Маккартни, смерть самого Стью и его «записка с того света», смерть Брайана, истерическое поклонение всего мира, калеки, жаждущие коснуться «Битлз» для исцеления, невиданный успех их даже самых неудачных песен («Так бывает с теми, кто продал душу дьяволу» – прокомментировал он это), буря ненависти, вызванная заявлением Джона о Христе, страшные слова ритуального убийцы Мэнсона…

Внезапно, под действием ироничной улыбочки, с которой Джон выслушивал его, Пол осознал, как неубедительно все это звучит… И выкрикнул:

– Да очнись же ты! Неужели ты ничего не понял?!

Джон посмотрел на часы:

– Все. Ты перерасходовал две минуты моего драгоценного времени. Что касается сказанного… Отчего же, я все понял. Ты – мученик. Ты несешь крест за всех нас. И судился ты с нами не из-за денег, а из самых благородных побуждений. Умница. – Он поднялся. – Тебе пора, Макка. И запомни: самый страшный тип подлеца – подлец с теорией. Прощай.

Пол встал и с потерянным видом поплелся к выходу.

Прежде, чем закрыть дверь, Джон бросил:

– Да! Напоминаю. У меня есть ружье. Если ты еще раз явишься ко мне, я пристрелю тебя, как бешеного пса.

20

Последующее десятилетие каждый «экс-битл» жил собственной жизнью.

Джон окончательно перебрался в Нью-Йорк, обосновавшись с Йоко в шикарном доме под названием «Дакота». В течении пяти лет он с переменным успехом выпускал по пластинке в год, хотя так и не сумел избавиться от наваждения «Yesterday». Эта песня, признанная величайшим хитом «Битлз», была написана не им, а Полом, и он отчаялся написать что-нибудь столь популярное. Но еще тоскливее было то, что многие считали, что написал ее все-таки он, ведь на диске она, как всегда, была подписана двумя фамилиями. Он бы и рад был, если бы это было правдой, но это было неправда, и он раздраженно разубеждал заблуждающихся.

Кроме музыки Джон с головой окунулся в бурную политическую жизнь Америки, изредка радуя публику теми или иными эксцентрическими выходками. Какие только движения, партии и фонды не отхватили по жирному куску от его нажитого с Йоко состояния. Он щедро раздавал свои деньги, ощущая себя чуть ли не виноватым в том, что богат. Но никогда нельзя было сказать точно, серьезен ли тот или иной его жест бескорыстия или это – очередное шутовство, сколько бы оно ни стоило.

Его семейная жизнь с Йоко протекала не безоблачно. Периодически они оба то вновь начинали употреблять наркотики, то вновь лечились от них. Время от времени Джон «погуливал на сторону», а однажды сбежал с секретаршей Йоко миленькой китаянкой Мэй Пэнг и не показывался дома больше года. (Именно во время этого затянувшегося приключения он, кстати, вновь ославился на весь свет тем, что, будучи в стельку пьяным на концерте Джерри Ли Льюиса, кинулся целовать ему ботинки.)

Когда он возвращался, когда он, как дикий кот, приползал к ней зализывать свои раны, Йоко проявляла истинно азиатское благоразумие и принимала его без единого слова упрека.

Так продолжалось до семьдесят пятого, пока Йоко, наконец не подарила ему сына, которого они назвали Шон Таро Оно Леннон. «Подарила» в буквальном смысле этого слова, ведь она родила его девятого октября, в День рождения Джона.

С этого момента семейство Леннонов исчезло из поля зрения прессы. Джон с головой окунулся в домашние хлопоты, ухаживая за сыном, гуляя с ним по обширному, купленному на острове Лонг-Айленд, поместью… Даже финансовые дела семьи он переложил на Йоко, не без основания полагая, что у той коммерческая жилка развита более, чем у него.

Джон не отходил от Шона ни на шаг. Больше всего он боялся, что тот вырастит потребителем. И боролся с этим достаточно своеобразно: покупал ему все, чего бы тот ни пожелал, иногда тратя за один поход в магазин игрушек по нескольку тысяч долларов. Как ни странно, он добился желаемого результата: единственным предметом гордости сына были не электрические автомобили и поезда, которые ему быстро надоели, а собственноручно собранная коллекция ракушек и камушков…

А Йоко ежедневно рано утром удалялась в офис и до позднего вечера занималась делами: куплей-продажей ценных бумаг, недвижимости и даже стад крупнорогатого скота.

Джон вспомнил, как позавидовал однажды булочнику Питу Бесту. И научился печь хлеб. Этот процесс увлекал его теперь больше, чем оставленное сочинительство. А еще большее наслаждение доставляло ему наблюдать, как собственноручно им испеченные караваи едят Йоко и Шон.

Чуть ли не главной целью, которую поставил перед собой Джон, воспитывая сына, было сделать так, чтобы тот не чувствовал себя «ребенком звезды». Пожалуй, он даже переусердствовал в этом.

Когда Шону шел пятый год, соседи показали ему на Рождество «Желтую подводную лодку». Мальчик ворвался в дом с восторженным криком:

– Папа! Я знаю! Ты – один из «Битлз»!

– Верно, – признался Джон. – Был. Давай-ка за стол, Рождество надо встречать дома.

Но счастливый блеск в глазах сына заставил его пересмотреть свой взгляд на прошлое. Вдруг ему захотелось, чтобы тот гордился им. И не былыми заслугами, а тем, что он есть сейчас. Ему вдруг подумалось, что роль папы-домохозяйки, которой сам он так кичится, вряд ли может удовлетворить честолюбие нормального мальчика.

И он решил привнести в воспитание сына элемент мужественной романтики. В августе восьмидесятого, взяв с собой Шона, Джон отправился на своей яхте «Изида» в путешествие на Бермудские острова, правда, в качестве кока. Но по пути они попали в шторм, половина команды свалилась с морской болезнью, и Джон встал за штурвал сам.

Шон, мокрый до нитки, не слушаясь приказа Джона спрятаться в каюте, стоял рядом, крепко держась за поручни и, время от времени, влюбленно поглядывая на отца. Его папа вовсе не домохозяйка, и даже не только один из «Битлз», нет, он – бесстрашный морской волк!..

Смена жизненного ритма, красота Бермудов и необходимость быть сильным заставили Джона о многом подумать… Там, на яхте, он впервые за пять лет снова начал писать песни… Одна из них называлась: «Just Like Starting Over»[155]. И он решил начать запись нового альбома. Даже придумал название – «Двойная фантазия», во-первых, потому что он будет состоять из двух пластинок, а, во-вторых, потому что Йоко выступит в нем таким же полноправным автором, как и он.

Уничтожив «Битлз», Пол понимал, что ему будет трудно. Но он не предполагал, что будет так трудно.

Больно, когда от тебя отрывают кусок живого мяса. Но еще больнее, когда ты сам – кусок оторванный от чего-то большего. И выжить тогда практически невозможно.

Его растерянность граничила с безумием. Он перестал работать. Он перестал бриться, да и вообще перестал заботиться о своей внешности. Он перестал интересоваться сексом. Даже с Линдой. Чувство вины и безысходности не оставляло его ни на миг.

Когда-то он с брезгливостью отнесся к увлечению Джона героином. Теперь, спрятавшись с Линдой на своей шотландской ферме в Суссексе, он сам погрузился в эту радужную трясину.

Они жили в крестьянской лачуге, которую Пол хотел когда-то переоборудовать под студию, поставив рядом настоящий дом. Они спали на старых, пропахших сыростью матрацах, брошенных прямо на цементный пол. По утрам Линда, прихватив деньги, отправлялась к соседям и покупала у них провизию – домашних сыр, домашний хлеб, яйца и молоко. Пол просыпался часа в три-четыре дня, но долго еще лежал в тяжелой полудреме. Когда он, наконец, вставал, Линда насильно кормила его.

Так продолжалось несколько месяцев. Однообразные муторные дни прерывались сюрреалистическими эпизодами. Как-то, например, к ним на ферму явился журналист и потребовал от Пола доказательств, что он – не фальшивый. Придя в бешенство, тот вылил на репортера стоявшее у порога ведро воды и в шею вытолкал из дома.

В другой раз, проснувшись среди ночи, Пол увидел в пробивавшемся сквозь ставни тусклом свете луны, что между ним и Линдой храпит какой-то худой, заросший оборванец. Пол растормошил его:

– Ты откуда? – спросил он.

– Я? – удивился тот. – Я уже неделю тут живу, парень! – незнакомец раздвинул в улыбке полный гнилых зубов рот. – Ты еще сказал мне: «Будешь жить со мной, Эд, все будет в порядке. Я написал „Yesterday“, и героин у нас будет всегда…»

Пол вытолкал и его.