Осколки неба, или Подлинная история “Битлз” - Юлий Буркин

Юлий Буркин, Константин Фадеев

Осколки неба

или

Подлинная история «Битлз»

(Мистическая быль)

«Ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них».

Книга первая

Пророчество Тети Мими

(Хроника блистательного взлета)

«„Битлз“ и весь остальной рок-н-ролл близки не больше, чем божество и изображения божества.

И никому с этим ничего не сделать».

1

1948 год. Небольшой двухэтажный дом на Менлав-авеню в ливерпульском районе Вултон. Утро. Джону Уинстону Леннону – восемь лет.

– Мим! Скорее! Опоздаем! – кричит он, заслышав бравурные звуки духового оркестра за окном.

– Что случилось? – спрашивает тетя Мими, хотя прекрасно знает, чему он так рад. Просто ей приятно наблюдать восторг обожаемого племянника, и она продлевает удовольствие.

– Праздничная ярмарка! – выкрикнул Джон и принялся лихорадочно натягивать куртку. – Быстрее! Ну, Мим!..

Своих детей у Мэри Элизабет Смит не было, и всю свою любовь она и ее муж молочник, владелец небольшой сыроварни Джордж дарили юному Джону. Его мать Джулия – сестра Мими – любила своего сына и нередко навещала его, но жить семейной жизнью не умела.

Минут через пятнадцать тетя и Джон были в саду приюта «Строуберри Филд». Армия Спасения регулярно устраивала тут концерты, сборы от которых шли в фонд этого приюта.

Здороваясь со знакомыми, они, под звуки оркестра, чинно прошлись по саду, купили лимонад и мороженое… Неожиданно наступила тишина. Посетители потянулись к сцене, где выстроился детский хор.

Седенький священник-дирижер взмахнул рукой, и ребята запели: «Боже, благослови Англию…» Их высокие голоса звучали так ясно и звонко, что Джон остолбенел и почувствовал комок в горле. Он во все глаза смотрел на чистеньких хористов и даже открывал вместе с ними рот, эхом повторяя слова гимна. И не он один был в восторге от этих звуков. Взрослые, в умилении, даже перестали жевать и болтать друг с другом.

Пение закончилось, и сироты были вознаграждены искренними аплодисментами. Джон был потрясен. Многих из этих ребят он хорошо знал, но до сей поры относился к ним с пренебрежением. Теперь же ему захотелось показать свою причастность к происходящему:

– Мим, а вон тому рыжему я в прошлом году фингал под глаз поставил! А вот этого жирного зовут Боров, ему в обед дают сразу две порции, а он все равно у других ворует…

– Ты говоришь ужасные вещи, Джон. Они так прекрасно поют…

– Подумаешь! Вон ту девчонку мы один раз заперли в сарае, вот там она орала так орала. А я, между прочим, тоже неплохо пою. Лучше их всех!

– Тогда почему же ты бросил занятия в хоре церкви святого Петра?

– Глупо петь в хоре! Там тебя никто не замечает! Если уж петь, то одному. Я буду знаменитым певцом!

– Самоуверенность, Джон, еще никого ни до чего хорошего не доводила… – чопорно поджала губы тетя.

– Хотя нет, – рассудил Джон. – Лучше я буду епископом. Он главнее.

Дома Джон заперся в своей комнате, надел очки, которых на людях страшно стеснялся, и принялся было за рисование акварелью в альбоме, но это занятие ему быстро наскучило. Тогда он достал из-под кровати заветную тетрадку, подписанную «Редактор и оформитель Дж. У. Леннон», ручку и чернильницу.

Ему было только пять лет, когда тетя Мими определила его в начальную школу «Давдейл Праймэри Скул», и ей казалось, что слава вундеркинда ему обеспечена. Во всяком случае, учителя говорили, что он – мальчик одаренный. Уже через пять месяцев он свободно читал и писал, и с той поры дядя Джордж стал то и дело находить под своей подушкой маленькие записочки иногда конкретного, а иногда и довольно абстрактного содержания: «Дорогой дядя, не хочешь ли Ты пойти со мной в „Вултон-синема“?», «Дорогой Джордж, слышишь ли Ты голоса вокруг себя?», «Дорогой Джордж, не мог бы сегодня вечером меня помыть Ты, а не тетя Мими?» или «Не бойся, Джордж»…

В канун Рождества дядя водил Джона на представление в «Ливерпул Эмпайр», и посещение театра чрезвычайно волновало мальчика. Под впечатлением увиденного он писал маленькие рассказы, четверостишия и рисовал картинки. Особенно гордилась тетя Мими его притчей под названием «Кто сильнее?»

«В прадревние прадряхлые времена жил-праживал один пра-прамальчик. И решил он стать добрым-предобрым преволшебником. Он взял мешок, положил в него книжки-малышки, игрушки-погремушки, хлопушки-хохотушки и шарики-надуварики. И пришел он на высокий-невысокий обрыв над рекой. И сел-присел. А на другой берег вышел пра-прамальчик-зазнальчик. У него в мешке были книжки-дразнилки, всю-ночь-звонилки-разбудилки, кряхтелки-пыхтелки и мерзкие дребезжалки. Он хотел стать самым-пресамым, таким-претаким, чтобы все-привсе от него ого-го! Как вы думаете, кто сильнее?»

Ну, а сегодняшний свой рассказ он назвал «Город болтунов-хвастунов»:

«Вокруг города хвастунов были самые красивые луга, текли самые чистые реки и стояли самые крепкие стены. Правил городом король Хваст Шестой с Половиной. Почему с половиной? Потому что король был женат. Один раз он проснулся, вышел на балкон и сказал: „Ого-го! Уже утро. Вот это я заработался!“ И отправился ужинать. На его столе стояла самая вкусная пища: самые крутые яйца и самая овсяная кашка. У его епископа были самые четкие четки, а у его собаки была самая собачья жизнь. А жена у него была самая замужняя. Ну чем не что?..»

Может быть рассказ этот был бы и длиннее, но Джона позвали обедать.

За столом дядя Джордж не без иронии спросил его:

– Итак, говорят, ты решил стать епископом?

Джон укоризненно покосился на тетю и решительно заявил:

– Нет. Я буду Иисусом Христом. Он главнее.

Коротышка Смит растерянно посмотрел на жену. С мальчиком явно что-то не ладно.

Половина ливерпульцев – ирландцы. Славятся они своим задиристым нравом и смешным акцентом. Именно в Ливерпуле были построены первые в истории мореплавания доки. Возвращаясь домой, моряки везли сюда табак, наркотики, проституток всех национальностей, крепкие словечки, а в последнее время и блюзовые пластинки. Здесь же, между прочим, был построен и печально знаменитый «Титаник».

Это грубый мир. И Джон становился истинным сыном своего города. Дома, в атмосфере любви, он бывал «мягким и пушистым». Но стоило ему в одиночку переступить родной порог, как он тотчас же ощетинивался прочными злыми иглами.

Два года спустя.

Джон отправляется в гости к своему школьному другу Питу Шоттону. Не менее дерзкому и свободолюбивому. Хулиганили они только вместе. «Одна голова – плохо, а две хуже», – со знанием дела говорил Пит. Тетя Мими считала, что он дурно влияет на Джона. Родители Пита считали, что это Джон дурно влияет на их сынка. И они действительно дурно влияли друг на друга, причем, с превеликим удовольствием.

Двигаясь в сторону дома Пита, Джон внимательно смотрел под ноги. Без очков он не видел на расстоянии и двух ярдов. Возможно, как раз этот физический недостаток и делал его таким раздражительным и заносчивым со сверстниками. А может быть, дело было в том, что в каждом случайном взгляде, в каждом нечаянно брошенном слове он читал презрительное или, что еще хуже, жалостливое определение «безотцовщина».

Многие его сверстники потеряли отцов на войне, но его-то родители были живы и здоровы, они просто «бросили» его. Как ни любил Джон тетю Мими и дядю Джорджа, о последнем обстоятельстве он не забывал никогда. Он часто дрался – по поводу и без повода, а если чувствовал, что противник сильнее его, он, умело блефуя, цедил сквозь зубы: «Ну, теперь-то тебе конец…» И ему верили на слово.

Иногда ему становилось даже страшно за свои выходки, он боялся, что Мими что-нибудь проведает. Но как раз она-то считала его воплощением добродетели, и не верила тому, что говорили ей о племяннике соседи.

Неторопливое шествие Джона по Пенни-Лейн прервал незнакомый взрослый голос:

– Эй, мальчуган!

Джон увидел нищего, сидящего у облезлой стены. Лицо старика показалось Джону знакомым, он уверенно подошел, но, убедившись, что видит этого человека впервые, надменно спросил:

– Ну? Чего тебе? – именно так он всегда разговаривал с теми, кого считал ниже себя.

– Первый, – глядя сквозь мальчика, непонятно сказал нищий.

– Что «первый»? – Джону отчего-то стало не по себе.

– Ты – первый.

– А ты – последний, – съязвил Джон, преодолевая смущение. – Оригинально ты просишь милостыню! Я дам тебе монету. Если конечно ты встанешь на колени и попросишь: «Дядя, дай денежку».

Нищий молча опустил голову. Тут за спиной Джона раздался звук проезжающего «Кадиллака», и он на миг отвлекся, провожая восхищенным взглядом роскошную машину. А когда обернулся, старика уже не было. Джон огляделся по сторонам. Нищий исчез.