Исследование истории. Том I: Возникновение, рост и распад цивилизаций. - Арнольд Джозеф Тойнби

В таких обстоятельствах историк-следователь должен был бы не сосредоточивать свое внимание на эпилоге, а постараться точно определить, когда и как самоубийца впервые наложил на себя руки. В поисках даты он, вероятно, наткнулся бы на начало Пелопоннесской войны в 431 г. до н. э. Эту социальную катастрофу Фукидид, говоря устами одного из персонажей своей трагической драмы, считал в свое время повинной в «начале великих бедствий для Эллады». Докладывая о том, как члены эллинского общества совершили самоубийственное преступление, историк-следователь, вероятно, равным образом подчеркнул бы два составляющих пару зла — войну между государствами и войну между классами. Следуя по стопам Фукидида, он, возможно, отобрал бы в качестве особенно выдающихся примеров каждого из этих зол страшное наказание, наложенное афинянами на завоеванных мелийцев[512], и не менее страшную борьбу группировок на Керкире[513]. В любом случае он заявил бы, что смертельный удар был нанесен шестью столетиями ранее, чем предполагал Гиббон, и что рука, нанесшая его, была собственной рукой жертвы.

Если мы распространим теперь результаты нашего следствия с данного случая на иные цивилизации, которые ныне, несомненно, мертвы или явно умирают, то обнаружим, что тот же самый вердикт должен будет повториться.

Например, в процессе упадка и разрушения шумерского общества «золотой век Хаммурапи» (как он называется в «Кембриджской древней истории») представляет собой даже еще более позднюю фазу «бабьего лета», чем та, которую являет собой век Антонинов. Хаммурапи — это, скорее, Диоклетиан, нежели Траян шумерской истории[514]. Соответственно, мы не будем отождествлять убийц шумерской цивилизации с варварами, пришедшими из-за границы и обрушившимися на «царство четырех стран света» в XVIII в. до н. э. Мы обнаружим роковые удары в событиях, происходивших приблизительно девятью столетиями ранее: в классовой борьбе между Уруинимгиной Лагашским и местным жречеством[515] и в милитаризме победителя Уруинимгины Лугальзагеси[516]. Именно эти давно прошедшие катастрофы явились подлинным началом шумерского «смутного времени».

В процессе упадка и разрушения древнекитайского общества «триумф варварства и религии» представлен в основании евразийских кочевнических государств-наследников древнекитайского универсального государства в бассейне Хуанхэ около 300 г. н. э., а также в одновременном вторжении в китайский мир буддизма в его махаянской форме. Буддизм стал одной из религий древнекитайского внутреннего пролетариата в северо-западных провинциях. Но эти триумфы, подобно триумфам «варварства и религии» в Римской империи, явились лишь победами внешнего и внутреннего пролетариата умирающего общества, и они составляют не более чем последнюю главу во всей истории. Древнекитайское универсальное государство само представляет собой восстановление сил после «смутного времени», в ходе которого древнекитайская социальная система была разорвана на куски братоубийственной войной между множеством удельных княжеств, прежде составлявших единое древнекитайское общество. Роковой датой, соответствующей эллинскому 431 г.дон. э., в древнекитайской традиции является 479 г. до н. э. Это условная точка отсчета того, что традиция называет «периодом борющихся царств». Однако вполне вероятно, что эта условная точка отсчета относится ко времени примерно на двести пятьдесят лет позднее, чем действительное событие, и она была принята за начало китайского «смутного времени» просто потому, что это также и традиционная дата смерти Конфуция.

Что касается сирийского общества, наслаждавшегося своим «бабьим летом» при Багдадском халифате Аббасидов и наблюдавшего за «триумфом варварства и религии» во вторжениях тюрков-кочевников и их обращении в местную религию ислама, то мы должны вспомнить об одной особенности, которую уже установили ранее в нашем «Исследовании». Мы должны вспомнить, что процесс упадка и разрушения сирийского общества был временно приостановлен на тысячелетие эллинским вторжением и что Аббасидский халифат просто подхватил нить сирийской истории, когда империя Ахеменидов вынуждена была ее выронить в IV в. до н. э.[517] Тем самым нам придется отодвинуть наши поиски назад, в сирийское «смутное время», которое предшествовало Pax Achaemenia[518], открывающемуся правлением Кира.

Что послужило причиной надлома цивилизации, которая в течение короткого предшествующего периода роста доказала свою гениальность и обнаружила свою жизненность в трех выдающихся открытиях — открытии монотеизма, алфавита и Атлантики? На первый взгляд может показаться, будто мы натыкаемся здесь наконец на подлинный пример цивилизации, пораженной ударом внешней человеческой силы. Не была ли сирийская цивилизация разрушена целым градом ударов, который наносила ей ассирийская агрессия в IX, VIII и VII вв. до н. э.? Может показаться, что была. Однако более тщательное исследование показывает, что когда «ассирийцы попали, словно волк в овчарню», в сирийский мир, он больше не был единой овчарней с одним пастухом. Попытка объединить в X в. политически, под гегемонией израильтян, группу иудейских, финикийских, арамейских и хеттских кантонов, расположенных в фарватере между вавилонским и египетским мирами, окончилась неудачей. Начавшаяся в результате этой попытки вспышка сирийской братоубийственной войны предоставила ассирийцам счастливую возможность. Надлом сирийской цивилизации должен быть датирован не первым переходом через Евфрат Ашшурнасирпала[519] в 876 г. до н. э., а падением империи Соломона после смерти ее основателя в 937 г. до н. э.

Другой пример. Часто говорят, что православно-христианское общество в его «византийском» политическом воплощении — та «Восточная Римская империя», чьи затянувшиеся испытания стали сюжетом гиббоновского огромного эпилога, была уничтожена оттоманскими турками. Как правило, добавляют, что турки-мусульмане лишь нанесли coup de grace обществу, которое уже и так было смертельно искалечено западно-христианским вторжением, нечестиво замаскированным под именем Четвертого крестового похода и лишившим Византию присутствия византийского императора более чем на полстолетия (1204-1261). Но нападение латинян, так же как и нападение их преемников — турков, исходило из источника, отличного от того общества, к которому принадлежала жертва. И если бы мы, удовольствовавшись этим, прервали здесь наш анализ, то должны были бы вынести вердикт о настоящем «убийстве» в списке смертей, которые до сих пор неизменно диагностировали как самоубийства. Тем не менее, как нам видится, роковым поворотным пунктом в православно-христианской истории не было ни турецкое нападение в XIV и XV вв., ни латинское нападение в XIII в., ни даже завоевание центральной части Анатолии более ранней волной тюркских захватчиков (сельджуков) в XI в. Им явилось сугубо домашнее событие, предшествовавшее всем этим нападениям: великая Византийско-болгарская война 977-1019 гг.[520] Этот братоубийственный конфликт между двумя великими державами православно-христианского мира не закончился до тех пор, пока одна из них не лишилась своей политической независимости, а другая не получила раны, от которых (как есть все основания полагать) так никогда и не оправилась.

Когда оттоманский падишах Мехмед II завоевал Константинополь в 1453 г., православно-христианская цивилизация не перестала существовать. По странному парадоксу, чуждый завоеватель дал завоеванному им обществу универсальное государство. Хотя христианская церковь Святой Софии превратилась в мусульманскую мечеть, православно-христианская цивилизация продолжала доживать отпущенный ей жизненный срок, точно так же как индусская цивилизация продолжала существовать под властью другого универсального государства тюркского происхождения, основанного Моголом Акбаром[521] на столетие позже, и продолжает свое существование под властью не более чуждой ей Британской империи. Однако со временем активизация разложения и начало Völkerwanderung дали о себе знать в той части Оттоманской турецкой империи, которая соответствовала владениям православно-христианского общества. Греки, сербы и албанцы явно находились в движении перед концом XVIII столетия. Почему же эти движения не привели к «триумфу варварства и религии», какой мы уже обнаруживали в конце эллинского, древнекитайского и других обществ?

Ответ заключается в том, что мощное развитие непреодолимо расширяющейся западной цивилизации наступало на пятки этим недоразвитым наследникам православно-христианского общества. Процессом, который фактически содействовал развалу Оттоманской империи, был не триумф варварства и религии, но триумф вестернизации. Вместо того чтобы принять свою естественную форму варварских княжеств в стиле «героического века», государства-преемники Оттоманской империи, как только они появились, были превращены под западным прессом в подобия национальных государств, равноправных членов, признанных западными государствами, которые как раз в это время находились в процессе своей реорганизации на основе национализма. В некоторых случаях зарождающееся варварское государство-преемник прямо превращалось в одно из этих новоиспеченных национальных государств по западной модели, например Сербия и Греция. С другой стороны, те варвары, которые еще в настолько малой степени подверглись излучению западной цивилизации, что были неспособны направить свою деятельность в западное националистическое русло, поплатились, «опоздав на автобус». Албанцы в XIX в. утратили в пользу греков, сербов и болгар то наследие, которое в XVIII представлялось более блестящим, чем наследие последних, а в XX в. им едва удалось войти в западное сообщество наций с ничтожным наследием.