Новый Мир ( № 3 2009) - Новый Мир Новый Мир

Но приглядимся к словам, которые я выделил курсивом. Наталья Гранцева тут как раз сама автоматически тиражирует общее место, имеющее, конечно, некоторое отношение к пушкинским фразам из письма к А. А. Бестужеву (конец января 1825 г.):

“Слушал Чацкого, но только один раз и не с тем вниманием, коего он достоин. Вот что мельком успел я заметить:

Драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным. Следственно, не осуждаю ни плана, ни завязки, ни приличий комедии Грибоедова. Цель его — характеры и резкая картина нравов. В этом отношении Фамусов и Скалозуб превосходны. Софья начертана неясно: не то <...>, не то московская кузина”. И т. д.

Почувствуйте разницу. Да, такова природа массового сознания в информационную эпоху.

Евгений Гришковец. “Не смог отказать издательству”. Беседу вела Юлия Бурмистрова. — “Частный корреспондент”, 2008, 17 декабря <http://www.chaskor.ru>.

“<...> театр вступает в жесткое противоречие со всем, к нему не относящимся. Если выйти из драматургии в литературу легко, то вернуться очень сложно. Тесно”.

“Я не знал, как писать роман, хотя замысел был именно романа. И я еще не всем владею в литературе. В той же самой „Рубашке” разговаривают чаще всего не больше двух человек, все действие происходит за одни сутки. Я просто не знал, как управляться с протяженным временем. После написания рассказов — а малая форма гораздо более сложная — понял, что могу написать такую книжку, как „Асфальт”. Все приходит постепенно”.

“После „Асфальта” был непереносимый вакуум, потому что привык к ежедневному труду, а все закончилось, но при этом очень хочется писать. Я понимаю, почему писатели без перерыва пишут, — потому что это очень приятное занятие. Они выпускают по три книги в год, хотя только одна тянет на литературу, а остальные — воспроизведение непонятно чего. ЖЖ отвлекает, успокаивает, имеет терапевтическое значение. Но не развивает, не оттачивает. Все равно что думать о художниках на Арбате, будто быстрыми портретами они оттачивают свое мастерство”.

Владимир Гусев. Георгий Иванов как поэтический мемуарист. — “Московский литератор”, 2008, № 23, декабрь <http://www.moslit.ru>.

“Я не специалист по Георгию Иванову и не претендую на историко-литературные открытия, касающиеся его творчества. Я хотел бы лишь затронуть некоторые вопросы этого творчества, имеющие острое значение для современной литературы. Речь пойдет о том, что в общих чертах называют невыдуманной литературой, ну и так далее. Термины, как всегда у нас, не определены. Документальность? Но дело тут чаще всего не в документах. Мемуаристика? (Это слово очень условно вынесено в название моего выступления.) Тоже неточно, как сейчас убедимся. Дневник? Но, во-первых, в последние десятилетия, став модным, это слово сильно дискредитировано морально и эстетически. Дневник у нас — это и просто дневник, и художественное произведение. <...> И уж совсем можно посочувствовать тому, кто обратится на этой почве не к прозаическому, а к поэтическому, точнее, стихотворному материалу. Здесь в плане теории просто tabula rasa . Во-первых, тот же диапазон от графомании (стихотворный, но не поэтический материал) до высокой художественности. Во-вторых, конечно, резко влияет сама специфика стихотворной речи — перед чем аналитический ум порою просто отступает. И вот, Георгий Иванов, на мой взгляд — наглядный пример тому. Но трудности начинаются тут же, немедленно”.

Данила Давыдов. Политизация и послание. — “Новое литературное обозрение”, 2008, № 93 <http://magazines.russ.ru/nlo>.

“Московский поэт Антон Очиров (р. 1978) стал заметен в середине 2000-х годов благодаря публикациям на сайте „Полутона”, в журналах „Воздух”, „Критическая масса”, „Абзац”, интернет-блогу ( kava_bata.livejournal.com ). „Ластики” — первая книга этого автора (так сказать, первая официальная: до нее были самиздатские)...”

“Однако принадлежность к характерным тенденциям времени, понятым односторонне, для таких авторов, как Очиров, — отнюдь не главный определяющий фактор. Гораздо интереснее в его творчестве противоположная тенденция. Ее можно определить как поиск — быть может, заведомо „провальный”, обреченный на неудачу. „Неудача” в рамках житейского понимания может, однако, предстать удачей экзистенциальной или эпистемологической”.

А также: “Одним из принципиальных (а порой даже и небезопасных) выходов становится недвусмысленное провозглашение гражданской позиции. <...> Примером преимущественно политического решения проблемы мне представляется творчество поэта и прозаика Дмитрия Черного, эволюционировавшего от авангардистских публикаций в альманахе „Вавилон” до деятельности комсомольского вожака — что сказалось и на эволюции его поэтики: от изощренных в языковом и образном отношении стихов книги „Выход в город” через „новолефовскую” поэму „Дом” Черный перешел к „радикальному реализму” романа „Поэма столицы”. Примером более эстетического по своей природе хода можно считать нынешнее творчество Натальи Ключаревой: ее переход от поэзии к прозе — своего рода изживание травмы, связанной с осознанием дефицита ценностей в нынешнем левом протестном движении России — без отказа от самой идеи общественного протеста, каковой представляется героям Ключаревой лично необходимым. Эту травму можно считать в равной мере психологической и идеологической”.

Лев Данилкин. Адресные мероприятия-43. Мария Галина. — “Афиша”, 2008,

8 декабря <http://www.afisha.ru/blog/21>.

Говорит Мария Галина: “Мне почти вся современная литература кажется какой-то излишне суетливой, что ли, какой-то торопливо охорашивающейся, желающей понравиться. Правда, я очень люблю современную отечественную фантастику. Там бывают самые настоящие прорывы, хотя человеку со стороны трудно их отыскать в потоке трэша”.

На вопрос: “Какое стихотворение вы чаще всего вспоминаете в последнее время — и почему?” — Мария Галина отвечает: “„Стихи о неизвестном солдате” Мандельштама. Наверное, потому, что все чаще возникает ощущение, что человек — это просто такое сырье. Какие-то глобальные процессы, чьи-то высшие интересы, не знаю, прокатятся по отдельным судьбам и даже не заметят. Я не знаю, как вообще в условиях современного мира утверждаться человеку как мыслящей единице. А вот поэзия, она всегда частная и индивидуальная — и одновременно бо2льшая, чем каждый отдельный читатель и сочинитель”.

Григорий Дашевский. Правила жизни Владимира Маяковского. — “Коммерсантъ/ Weekend ”, 2008, № 49, 19 декабря <http://www.kommersant.ru/weekend.aspx>.

“<...> нам, то есть современным русским читателям, интереснее читать об активной, а не о пассивной стороне любой ситуации. Поскольку нам самим в любом положении важно, кто тут главный, то нам и в прошлом интересны хозяева положения — поэтому Сталин нам интереснее, чем его жертвы, а Лили Брик интереснее, чем Маяковский. Собственно, и книга самого Янгфельдта [„Ставка — жизнь”] непроизвольно клонится в ту же сторону. Это история того, как Маяковский подчинился не взаимному, как он по-детски надеялся, уговору с Лили Брик, а ее „правилам”, которые ей давали свободу, а ему — „безумные страдания” без права ухода, — и в этой истории Лили оказывается ярче, живее, первостепеннее, чем Маяковский (кроме как в предсмертных сценах)”.

Михаил Делягин. Тоталитарный гуманист. Два подвига Солженицына, о которых мы забыли. — “Независимая газета”, 2008, № 269, 11 декабря <http://www.ng.ru>.

“Солженицын ведь совершал подвиг в Советском Союзе и для советского народа — а они исчезли, погибли. Бурьяну же нового, пробивающемуся на руинах его страны, собирающей себя по кусочкам России, и складывающемуся российскому народу — он оказался чужд и, в общем, не нужен. Похоже, эта чуждость и непонимание были обоюдными”.

Игорь Джадан. Национализм живее всех живых. — “Русский Обозреватель”, 2008, 24 декабря <http://www.rus-obr.ru>.

“Национализм — это именно то, что у русских в дефиците, а значит — это именно то, чего особенно не хватает и что должно цениться особенно высоко”.

Борис Дубин. Мистика оригинала. — “Книжный квартал”. Ежеквартальное приложение к журналу “Коммерсантъ/ Weekend ”. Выпуск четвертый, 2008 (“ Weekend ”, 2008, № 48, 12 декабря) <http://www.kommersant.ru/weekend.aspx>.

“Текст — это запись изменчивости, поскольку он должен, обречен быть прочтенным. А раз это так, то перевод становится стратегией поиска, как культура — не музеем восковых фигур, а живым и безостановочным умножением многообразия в пространстве и времени выбора. И выбор этот открыт как перед автором, так и перед читателем”.