Крестный отец (перевод М.Кан) - Марио Пьюзо

― Надо бы сходить в деревню, разведать, кто такая. Почем знать, может, к ней легче подступиться, чем мы думаем. Кого хватило громом, для того один только способ исцеления ― верно, Кало?

Его товарищ с серьезным видом кивнул головой. Майкл промолчал и двинулся вслед за пастухами по дороге в деревню, где скрылась стайка девушек.

В центре деревни была, по обыкновению, площадь с непременным фонтаном. Однако сама деревня стояла на большой проезжей дороге, поэтому здесь же находились несколько лавчонок, винный погребок и маленькая харчевня; снаружи ее, на узкой веранде, теснились три столика. Пастухи уселись за один из них, Майкл ― тоже. Девушки исчезли бесследно, будто растворились. Вокруг было пустынно: слонялся без цели одинокий ослик, какие-то карапузы возились в пыли.

Из дверей харчевни показался хозяин, очень коротконогий, коренастый, ― оживленно поздоровался, поставил на стол миску турецкого гороха.

― Вы, я вижу, нездешние, ― сказал он, ― так что послушайте меня. Отведайте моего вина. Виноград сам выращиваю, вино делают сыновья. Апельсины в него добавляют, лимоны. Такого вина нет во всей Италии.

Они послушались. Хозяин вынес им кувшин с вином ― выяснилось, что оно даже лучше, чем он сказал, густо-красное, крепкое, как коньяк. Фабрицио заговорил с ним:

― Вам тут небось все местные девушки знакомы. По дороге встретились нам красавицы из вашей деревни, и нашего друга из-за одной хватило громом.

Трактирщик оглядел Майкла с сочувственным интересом. Лицо со следами увечья представляло картину столь обыденную, что не возбуждало ни малейшего любопытства. Другое дело ― человек, которого хватило громом.

― Тогда, приятель, я бы на вашем месте и домой взял две-три бутылки. А то, поди, не уснуть вам нынче ночью.

Майкл сказал:

― Кудрявая такая ― не знаете? Матовая кожа и очень большие глаза, очень темные. Есть похожая в вашей деревне?

Трактирщик отрывисто бросил:

― Нету. Не знаю я ничего. ― И скрылся в доме.

Неторопливо потягивая вино, они втроем прикончили кувшин, крикнули, чтобы им принесли еще. Никто не отозвался. Фабрицио пошел за хозяином и быстро вернулся назад, досадливо крутя головой.

― Так я и знал ― это, оказывается, о его дочери мы разговорились. Сидит теперь там, весь кипит и не прочь учинить нам какую-нибудь пакость. Надо, по-моему, поворачивать оглобли в Корлеоне, как бы чего не вышло.

Майкл, прожив столько месяцев на острове, до сих пор не мог привыкнуть к повышенной чувствительности сицилийцев в таком вопросе, как отношения полов, ― здесь, однако, даже по сицилийским меркам, был несомненный перегиб. Но пастухи приняли такую реакцию как должное. Вполне готовые уйти, ждали только его. Фабрицио веско прибавил:

― Старый хрыч намекнул, что двое взрослых сыновей у него силушкой не обижены ― ему их только свистнуть. Айда отсюда, братцы.

Майкл ответил ему холодным взглядом. До сих пор перед ними был безобидный, мягкий молодой человек, типичный американец ― хотя и способный, по-видимому, на поступки, достойные мужчины, раз вынужден был скрываться на Сицилии. Сейчас ― впервые ― пастухи увидели, что такое взгляд Корлеоне. Дон Томмазино, зная, кто Майкл таков на самом деле и что он совершил, всегда вел себя с ним очень аккуратно и обращался как с человеком «уважаемым», к каким принадлежал и сам. Пастухи, в простоте, составили о нем собственное мнение ― и просчитались. Каменное, побелевшее лицо обдало их гневом, как обдает морозным паром глыба льда; под пристальным, холодным взглядом их улыбки погасли, панибратскую вольность обращения смело прочь. Майкл, прочтя на их физиономиях должную степень почтительного внимания, проговорил:

― Приведите мне сюда этого человека.

Они мгновенно повиновались. Вскинули на плечо лупары, шагнули в прохладную темноту харчевни и через полминуты появились, ведя хозяина. Видно было, что приземистый сицилиец ничуть не испуган, ― к его недружелюбию прибавилась настороженность, и только.

Майкл откинулся на спинку стула и несколько мгновений молча изучал его. Потом очень спокойно сказал:

― Насколько я понимаю, я оскорбил вас вопросом о вашей дочери. Приношу вам свои извинения. Я чужой в этой стране, плохо знаю обычаи. Скажу одно ― я не хотел обидеть ни ее, ни вас.

На пастухов-телохранителей эта речь произвела впечатление. Никогда в разговорах с ними голос Майкла не звучал как сейчас ― повелительно, властно, противореча извинительному смыслу его слов.

Трактирщик пожал плечами, настораживаясь еще больше; он уже понимал, что имеет дело не просто со случайным прохожим из дальней деревни.

― Откуда вы, чего вам надо от моей дочери?

Майкл отвечал не колеблясь:

― Я американец, прячусь здесь от нашей полиции. Зовут Майклом. Можете донести на меня ― заплатят хорошо, только ваша дочка потеряет на этом отца, а могла бы найти мужа. Во всяком случае, я хочу с ней познакомиться. С вашего согласия, в присутствии вашей семьи. По всем правилам приличия. С полным уважением. Я порядочный человек, у меня в мыслях нет опозорить вашу дочь. Хочу с ней встретиться, поговорить ― если окажется, что мы подходим друг другу, мы поженимся. Если нет, то вы меня больше не увидите. В конце концов, я ей могу прийтись не по душе, а это случай, когда любой мужчина бессилен. Но если да, я в нужное время сообщу вам о себе все, что положено знать отцу жены.

Трое мужчин смотрели на него во все глаза. Фабрицио благоговейным шепотом заключил:

― Без дураков хватило громом, точно.

Трактирщик первый раз за все время, казалось, дрогнул, в нем убавилось презрительного осуждения, уверенности, что его гнев оправдан.

― Вы что, друг друзей? ― спросил он наконец.

Поскольку рядовой сицилиец никогда не скажет вслух слово «мафия», трактирщик только так и мог спросить, состоит ли Майкл ее членом. Форма вопроса была общепринятой, хотя обычно прямо в лицо человеку его не задавали.

― Нет, ― сказал Майкл. ― Я чужой в этой стране.

Трактирщик снова оглядел его: глубокую вмятину на левой щеке, длинные ноги, какие редко встретишь у сицилийца. Покосился на двух пастухов, открыто, без боязни носящих свои лупары, вспомнил, как они ввалились к нему и объявили, что с ним желает говорить их padrone. Он тогда рявкнул в ответ, чтобы мерзавец проваливал с его веранды, на что один из пастухов заметил:

― Выйдите поговорите с ним сами ― для вас же лучше будет, верьте слову.

И смутное чутье заставило его поверить. Теперь чутье подсказывало ему, что с этим чужаком лучше не ссориться. Он нехотя проворчал:

― Приходите в воскресенье, к концу дня. Мое имя Вителли, живу вон там, на горе за деревней. Но вы приходите сюда, подниметесь потом вместе со мной.

Фабрицио хотел было сказать что-то, но Майкл бросил на него взгляд, и пастух мигом прикусил язык. Что не укрылось от внимания Вителли. И когда Майкл поднялся и протянул трактирщику руку, тот пожал ее с улыбкой. Он наведет справки, и, если что-то его не устроит, гостя всегда можно встретить в сопровождении двух сыновей с дробовиками. Хозяин харчевни был человек не без связей среди тех, кого называли друзьями друзей. Но внутренний голос нашептывал, что вот она, сумасшедшая удача, выигрышный билет, на который всегда уповает сицилиец, ― что красота его дочери обеспечит ей счастливую судьбу, а ее семье ― достаток. И очень вовремя. За ней, слетаясь, точно мухи на мед, уже начинали увиваться местные парни, и этот чужеземец с изувеченным лицом выполнит необходимую задачу их отвадить. В знак своего расположенья Вителли отпустил незнакомцев с бутылкой наилучшего своего, холодного как лед вина. Расплачивался с ним, как он отметил, один из пастухов. Это подействовало на него еще сильнее, окончательно укрепив в мысли, что Майкл ― иного полета птица, нежели двое его спутников.

Прогулка на побережье Майкла уже не занимала. В местном гараже нашлась машина, которая отвезла их назад в Корлеоне, где пастухи перед ужином, по-видимому, нашли время уведомить о случившемся доктора Тазу. И доктор Таза вечером, сидя в саду, обратился к дону Томмазино со словами:

― А нашего друга нынче хватило громом.

Дон Томмазино, казалось, не удивился. Проворчал только:

― Хоть бы кого из этих сосунков в Палермо хватило громом, я бы, может, тогда вздохнул спокойно. ― Имея в виду главарей нового образца, которые росли как грибы в столичном городе Палермо и угрожали власти стойких приверженцев старых традиций вроде него самого.

Майкл сказал:

― Велите вашим пастухам, чтобы в воскресенье пасли своих овец, а не меня. Я иду к этой девушке на семейный обед, им не для чего болтаться рядом.

Дон Томмазино покачал головой:

― И не проси. Я за тебя отвечаю перед отцом. И еще. Говорят, ты даже о женитьбе заикался. До тех пор пока я не пошлю кого-нибудь переговорить с доном Корлеоне, я этого разрешить не могу.