Театр. Том 1 - Пьер Корнель

class="v">Взглянув на хладный труп, на нежный юный лик.

Но мерзостно давать такие представленья.

Назавтра выбран час для жертвоприношенья.

О царь! Подумал ты, угодно ли богам

Принять воскуренный убийцей фимиам?

Он им, бессмертным, враг. За святотатство это

И у тебя они потребуют ответа.

Нет, не рука его решила бранный спор —

Помог отечеству бессмертных приговор.

Велением богов свое возвысив имя,

Он славу запятнал, дарованную ими;

Всех доблестно затмив, по воле вышних сил

Он сразу и венец и плаху заслужил.

Мы государеву услышать жаждем волю.

Злодейства мерзостней не видел Рим дотоле,

И, чтоб небесный гнев не поразил всех нас,

Убийце отомсти, благих богов страшась.

Тулл.

Гораций, говори!

Гораций.

Мне не нужна защита!

Ведь то, что сделал я, ни от кого не скрыто,

И если для царя вопрос уже решен,

То слово царское — для подданных закон.

Невинный может стать достоин осужденья,

Когда властитель наш о нем дурного мненья,

И за себя стоять нельзя нам потому,

Что наша кровь сполна принадлежит ему.

Пусть роковым для нас его решенье будет —

Наш долг святой считать, что он по праву судит.

Тебе достаточно, о царь мой, приказать.

Иные любят жизнь, я ж рад ее отдать.

Законная нужна Валерию расплата:

Он полюбил сестру и обвиняет брата.

Одну мольбу я с ним к престолу возношу:

Он смерти требует, и я о ней прошу.

Одна лишь разница: хочу законной мести,

Чтобы ничто моей не запятнало чести,

И вот стремимся мы по одному пути,

Он — чтоб ее сгубить, я — чтоб ее спасти.

Бывает редко так, чтоб сразу проявила

Все качества свои души высокой сила.

Здесь ярче вспыхнуть ей удастся, там — слабей,

И судят оттого по-разному о ней.

Народу внешние понятней впечатленья,

И внешнего ее он жаждет проявленья:

Пусть изменить она не думает лица

И подвиги свои свершает без конца.

Плененный доблестным, высоким и нежданным,

Он все обычное готов считать обманом:

Всегда, везде, герой, ты должен быть велик,

Хотя бы подвиг был немыслим в этот миг.

Не думает народ, когда не видит чуда:

«Здесь той же доблести судьба служила худо».

Вчерашних дел твоих уже не помнит он,

Уничтожая блеск прославленных имен.

И если высшая дана тебе награда, —

Чтоб сохранить ее, почить на лаврах надо.

Хвалиться, государь, да не осмелюсь я:

Все ныне видели мой смертный бой с тремя.

Возможно ль, чтоб еще подобное случилось,

И новым подвигом свершенное затмилось,

И доблесть, гордые творившая дела,

Подобный же успех еще стяжать могла?

Чтоб доброй памяти себе желать по праву,

Я должен умереть, свою спасая славу.

Как жаль, что я не пал, победу завершив:

Я осквернил ее, когда остался жив!

Тому, кто жил, себя для славы не жалея,

Перенести позор — стократ всего страшнее.

Спасенье верное мне дал бы верный меч,

Но не дерзает кровь из жил моих истечь.

Над нею властен ты. Я знаю: преступленье —

Без царского ее пролить соизволенья.

Но, царь мой, храбрыми великий Рим богат:

Владычество твое другие укрепят.

Меня ж от ратных дел теперь уволить можно,

И, если милости достоин я ничтожной,

Позволь мне, государь, мечом пронзить себя,

Не за сестру казнясь, а только честь любя.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Те же и Сабина.

Сабина.

Супруга и сестра у ног твоих — Сабина.

Двойная, государь, в душе моей кручина,

И внять речам моим, о царь, молю тебя,

За милого страшась, о родичах скорбя!

Стремленья нет во мне слезой своей лукавой

Того, кто виноват, спасти от казни правой.

И чем бы он сейчас ни услужил стране, —

Карай, но пусть вину он искупит во мне,

Но пусть за кровь его прольется кровь Сабины.

Свершится та же казнь: мы оба с ним едины,

И ты отнимешь то, не пощадив его,

Что он в самом себе любил сильней всего.

Столь тесно связаны мы цепью Гименея,

Что он живет во мне и ярче и полнее,

И если дней моих сейчас прервется нить,

Его ничем иным нельзя верней казнить.

Молю и требую смертельного удара:

В нем — избавленье мне, ему же — злая кара.

Пусть ныне видит царь, как жизнь моя страшна

И на какой разлад душа обречена!

Смогу ли, скорбная сестра, теперь обнять я

Того, от чьей руки мои погибли братья?

Но и посмею ли кощунственно проклясть

Того, кто сохранил твою над Римом власть?

Убийцу родичей любить неколебимо!

Отвергнуть милого, что дал победу Риму!

Мне избавленье — смерть: любя его иль нет,

Священный все равно нарушу я завет.

Свой смертный приговор приму я, торжествуя:

Да, то, о чем прошу, сама свершить могу я,

Но сладко было б мне, разящий встретив меч,

Супруга милого от казни уберечь;

Разгневанных его суровостью чрезмерной,

Бессмертных утолить вот этой кровью верной

И жалостную тень сестры его младой,

Чтоб до конца служил отечеству герой.

Старый Гораций.

С Валерием, увы, мои согласны дети,

И отповедь в моем получит он ответе.

Стараются они, безумцы, об одном:

Пусть обескровленный совсем угаснет дом!

(Сабине.)

О ты, которую неправая обида

За братьями влечет к обителям Аида!

Их тени славные тебе дадут совет:

Кто пал за родину — для тех обиды нет.

Богами приговор назначен их отчизне;

Но если чувства есть не только в этой жизни,

Победу римскую им легче перенесть,

Когда своя родня стяжала эту честь.

Твое жестокое они осудят горе,

И вздохи тяжкие и скорбь во влажном взоре,