Василий Тёркин - Петр Боборыкин

Тетя Марфа говорила ей, что отцу "до зарезу" нужно продать лес, а может быть, пойдет в продажу и усадьба.

Кто же купит?.. Все он, все этот "выскочка", как называет его тетя Павла? Что же он будет делать с таким большим домом, если поселится здесь? Женится? Пожалуй, уже женат? Кажется, нет: что-то она припоминает из рассказов Николая Никанорыча.

И выходит, что ей не придется жить здесь барыней. Вдруг как и ничего не останется от обоих имений?.. Неужели Николай Никанорыч от этого и стал так обращаться с нею? Давит ногу под столом, точно свою собственность, а смотрит совсем в другую сторону... Бесприданницы ему не нужно... Он может влюбить в себя и не такую дурочку, как она.

И опять вопрос зашевелился в ней: любит он или так только играет с нею, добивается чего-то?

Ей стало стыдно сильнее, чем за обедом, и как не бывало ни разу прежде, особенно после угощений в комнате тети Марфы. Сегодня она не выпила ни глотка наливки. Ведь она приучалась к сладкому хмелю. Нянька Федосеевна стала это замечать и еще третьего дня стыдила ее, что из нее хотят сделать "негодницу" и добиться того, чтобы отец выгнал ее... Она раскричалась на няньку и даже - в первый раз - затопала ногами. А вдруг как это правда?

Саня отошла от дерева и остановилась около запущенной куртины, где рос кустик белых маргариток.

Ей захотелось сорвать цветок. Это была садовая маргаритка, когда-то пересаженная из горшка; белые матовые лепестки шли продольными полосками с обоих краев, и желтый пухлый пестик круглился своей головкой.

- Любит, не любит! - стала выговаривать Саня и маленькими шажками прохаживалась взад и вперед вдоль куртины.

- Не любит!

Она бросила оборванный цветок, сорвала другой и начала считать старательнее, делая чуть слышные придыхания:

- Любит, не любит!..

Ей еще стыднее и обиднее!.. Она наклонилась над кустом, где на стеблях сидело еще несколько цветков.

Может быть, всегда должно выйти: "не любит". Она стала пересчитывать лепестки. На одном цветке было четырнадцать, на другом - восемнадцать, на третьем - двадцать: все - четные числа.

- Какая я...

Как же можно гадать, если всегда четное число лепестков!.. Когда выдастся с нечетным числом - должно быть, это так же редко, как орех-двойчатка или пять лепестков на цветке сирени. Начать со слова "не любит" - выйдет непременно "любит", и наоборот.

Никогда еще она не чувствовала себя такой маленькой и беспомощно-глупенькой. Две слезинки заблестели на ресницах. Щеки заметно побледнели. Она была в ту минуту очень хорошенькая. Светлая шелковая кофточка, вся в сборках, по талии перехваченная желтым кожаным кушаком, шла к ней чрезвычайно. Ноги мелькали из-под синей юбки, в атласных туфлях с бантиками... Руки почти до локтей выходили из коротких рукавов с кружевцами.

Она сорвала еще цветок, но больше не ощипывала, а загляделась на свою ручку. Ей она показалась смешной, почти уродливой. Но гость - это она заметила - раза два кинул боковой взгляд на ее руки, когда она держала ими нож и вилку.

Голоса стали приближаться. Саня подошла к тому месту, где верхняя возвышенность парка начинала идти под гору, и, стоя за деревьями, глядела вниз.

Все четверо поднимались по одной из балок, не тропинкой, а прямо по склону пригорка между дубами, направляясь к тому месту, где она стояла.

Впереди шел Теркин, опираясь на палку с ручкой из слоновой кости. На его лицо падала тень от низкой черной шляпы. Она могла свободно смотреть на него и не быть замеченной.

Какие у него большие глаза! И совсем не такие, как у Николая Никанорыча. И борода славная... Немножко с рыжиной. Но это ничего!.. А ростом он чуточку ниже отца... И плечи широкие, весь стан - величавый. Позади его Николай Никанорыч кажется жидким. И точно он у него на службе... Отец идет немного сбоку и что-то ему показывает. Лицо у него, как всегда, с достоинством; но перед гостем он - хоть и выше его - тоже старается.

Она так и выразилась мысленно: "старается".

Неужели это все одни деньги делают? А он поднимается по крутому склону большими шагами, грудь держит вперед, разговаривает свободно... Его молодой голос доносится до нее. У него такой вид, что не нынче завтра он должен стать хозяином всей этой усадьбы... Она теперь уверена, что иначе не может случиться.

Позади, как-то подскакивая, карабкается тот приказчик или землемер, что привез с собой Василий Иваныч, - она так назвала про себя Теркина, - пухленький и смешного лица... Он за столом ничего не говорил, а только поглядывал на всех своими веселыми мышиными глазками.

Если он землемер, так, значит, Николай Никанорыч - то же, что и он... А этот вроде управителя или приказчика. Тот - "ученый таксатор"; даже и тетка Павла так его называет.

Не все ли это равно?.. Саня не ответила себе на вопрос и так засмотрелась вниз на Теркина, что он увидал ее снизу, снял шляпу и крикнул:

- Как у вас здесь хорошо!.. Позвольте к вам взбежать.

И пустился бегом по спуску, прямо на нее.

XVIII

В беседке пахло цветом каприфолии. Растение вилось по переплету из березовых палок, и розовато-желтые лепестки и усики осыпали нежную зелень. Никогда еще так рано не цвело оно, как в этом году.

Они остались вдвоем. Иван Захарыч ушел показывать планы Хрящеву и увел с собой Первача.

Теркин сидел сняв шляпу, вполоборота к Сане, глядел на ее розовато-бледное лицо, на косу, заплетенную по-крестьянски, и на ее удивительные ручки. Он сам попросил позволения посидеть с ней. Саня застенчиво провела его в беседку.

- Там пахнет чудесно! - сказала она совсем по-детски.

И сам он начал как будто испытывать приятную неловкость и почему-то жалость к этой барышне-девочке. После осмотра парка и всех строений усадьбы у него было такое чувство, точно он у пристани и его вводят во владение родовым имуществом.

Дом был запущен; в верхнем этаже штучный паркетный пол вынут в нескольких комнатах; мебели - никакой, стены облупились; да и в нижнем этаже, кроме кабинета хозяина, все остальное пахнет дворянской грязцой и скудостью. Но парк наполнил его стародавним чувством, которое заново воскресло и еще ярче, чем на колокольне села Заводного, когда он по приезде туда лазил на нее, о вечернях.

И теперь, около этой миловидной свежей девушки, законной наследницы этого имения, уже обреченного на продажу, ему захотелось поскорее стать собственником усадьбы, не допускать других покупщиков. А вместе с тем как бы и совестно было перед нею...

Глаза его с тихой улыбкой любовались ее головой и станом, и он хотел бы поговорить с ней как можно мягче, поскорее вызвать в ней искренность Ему ее тетки, отец, этот шустрый и плутоватый таксатор весьма и весьма не нравились, и она среди них казалась ему горлинкой в гнезде воронов или нетопырей.

- Чудесный у вас парк...

- Да, - вдыхая в себя, сказала Саня, как делала всегда и в институте, когда бывала чем-нибудь стеснена.

Но тотчас же ей стало ловко с ним, и она, обернув к нему голову, спросила:

- Вы у нас все это купить хотите, Василий Иваныч?

"Василий Иваныч" прозвучало для него с ласкою вздрагивающего голоска. Губы своего рта она раскрывала как-то особенно мило.

- А вам жалко будет?

- Разумеется, жалко.

- Не знаю. Папаша все равно хочет продать.

- Да? - грустно переспросила она.

Ему показалось, что на ресницах ее слезинки.

"Зачем я ей это рассказываю? - остановил он себя. - Бедняжка!"

- А вы для себя? - спросила она повеселее.

- То есть как для себя?

- Будете здесь жить... Вы женаты?

- Нет.

Она совсем обернулась к нему, и ручки ее упали на колени своеобразным движением.

- Вас всякий бы принял скорее за женатого. А я...

Досказать ей сделалось стыдно.

"Какие я... глупости! Разве можно?" - подумала она, зная, что вот-вот покраснеет.

- А вы?..

- Ах нет! Ничего!..

Обе ручки протянулись к нему.

- Василий Иваныч! Право, я не то хотела сказать.

- Да вы еще ничего не сказали. Ежели я для вас женатым не смотрю, значит, еще не так постарел... тем лучше.

Ему хотелось пошутить с ней и утешить ее как можно скорее.

- Видите ли, - он пододвинулся к ней, - я покупаю леса от имени общества.

- Какое это общество? Я ведь ничего не понимаю.

- Компания по лесной части. Я - ее главный директор.

- А говорят, что вы главный миллионщик?

Смех ее, высокий и дробный, задрожал в теплом вечернем воздухе и отдался в груди Теркина.

Он протянул ей руку.

- Хорошая вы барышня! Так у вас все как на ладоньке.

"Нет, не все, - поправила она про себя, - если б он знал!"

- Так вы не миллионщик?

- Какое... Большими делами заведую, это точно, но капиталы не мои.

- Стало быть, компании понадобились наш дом и парк? И она даст цену больше других? - Саня добавила грустно: - Вот папа и отдаст.

- Сказать вам всю правду, Александра Ивановна? Мне самому очень по душе ваш парк и все положение усадьбы. Давно я их знаю. Еще как деревенским мальчишкой с отцом в село Заводное попал.