Русская миссия Антонио Поссевино - Михаил Юрьевич Федоров

Но пощади меня и не передавай ему мои слова. Мы стремимся к единению с ним и другими христианскими князьями, хотя между нами и существуют некоторые различия в вере. Для того чтобы эти различия устранить, мы отправим с тобой к папе наше посольство.

— Благодарю тебя, государь, — ответил Поссевино, обрадованный, что брошенное им семя, кажется, всё же взошло.

— А теперь ты будешь говорить с моими советниками, — сообщил ему Иван Васильевич.

От неожиданности легат на мгновение онемел и не нашёлся сразу, что ответить. Он-то надеялся, что сейчас будет продолжен разговор о вере, которому уже пора бы переходить в обсуждение условий принятия Русским царством унии, об открытии в Москве и других больших городах коллегий иезуитов, должных стать теми животворными источниками, из которых святая католическая вера растечётся по всей Московии, поглотив и большие города, и малые, и совсем уж крохотные местечки. А там — кто знает? — может, и находящиеся под властью русского царя народы, ныне исповедующие магометанскую веру, тоже примут католичество? Говорят, где-то в волжских дебрях остались даже язычники — и они тоже должны стать католиками, как же иначе? Но, привыкший держать свои чувства в узде, Поссевино ничем не выдал своё разочарование и лишь сказал:

— Хорошо, государь. Сегодня я буду говорить с твоими советниками. Но не лишай меня возможности побеседовать с тобой в дальнейшем. Надеюсь, мы ещё увидимся до того, как я покину твои владения.

— Конечно. — Царь изобразил на лице нечто вроде улыбки, отвернулся и направился к выходу из Грановитой палаты.

Только сейчас Поссевино заметил, насколько тяжело даётся ему каждый шаг. Царь шёл, медленно переставляя ноги и опираясь на посох. Видно, не из прихоти он постоянно имел его при себе, этот украшенный причудливой резьбой и окованный железом посох. У царя явно сильно болели ноги, да и весь вид его говорил о том, что он сильно недужит[198]. "И как я это раньше не заметил? — удивился Поссевино. — Судя по всему, нам надо действовать предельно быстро. Не то в случае его смерти настроение при дворе может измениться в неизвестную сторону, и тогда придётся всё начинать сначала. И непонятно, как будет настроен новый царь. Фёдор, кажется".

Советников, с которыми разговаривал в тот день Поссевино, возглавлял Андрей Щелкалов. Они обсуждали дела, что вели русские с персами и ногайцами, возможность заключения союза с христианскими правителями, предстоящий мирный договор со шведами. Когда разговор зашёл о различиях католичества и православия, Поссевино оживился. Он понимал, конечно, что советники, с которыми он сейчас разговаривает, не решат, быть унии или нет, но вот если удастся убедить их в своей правоте, то… Ну не самые же бестолковые бояре ходят у русского монарха в советниках! Да и то, что возглавляет советников Андрей Щелкалов, говорит, что царь придаёт нынешнему обсуждению большое значение.

Легат попытался объяснить советникам, что различия между католичеством и православием — как в богословии, так и в обряде, — не являются непреодолимыми и легко могут быть устранены при наличии доброй воли каждой стороны. Но бояре лишь смотрели на него круглыми глазами и не могли сказать ничего. Стало понятно, что в вопросах религии они не понимают совершенно, а их напускная религиозность ограничивается совершением некоторых действий, заученных ими ещё в детстве и отрочестве. Даже Щелкалов и тот, как только Поссевино заговорил о различиях религий, посмотрел на него безразлично и заявил:

— Есть, есть различия. Как не быть? Но о том ты, посланник, станешь с Дионисием беседовать.

И легат понял, что говорить дальше не имеет смысла. А разговор с Дионисием будет совершенно бесполезным, потому что митрополит показал себя ярым противником унии. Может, взошедшие из брошенного им семени ростки скоро дадут в душе царя жизнеспособные побеги и он велит митрополиту сделать так, как предлагает Поссевино? Царь Иван может приказать. И не только приказать. История митрополита Филиппа[199] была римскому посланнику прекрасно известна.

Как ни хотелось Поссевино встретиться с царём ещё раз, но на следующий день наступил пост, и вся посольская жизнь в русской столице замерла. Легат с помощниками сидели в доме на окраине Москвы под охраной стрельцов, а Иван Васильевич неделю предавался посту и молитвам. Затем он неделю хворал, почти не вставая с постели. Третья беседа состоялась лишь четвёртого марта.

Прибытие папского посла в Кремль было обставлено как несколькими месяцами назад в Старице: тысячи москвичей высыпали на улице и стояли вдоль всего пути, что должен быть проехать в карете легат со своими помощниками. Несколько сотен стрельцов с пищалями сдерживали толпу городских обывателей, пришедших поглазеть на то, как латинский посланник будет проезжать по улицам Третьего Рима. Поссевино впервые видел в Москве, что двери церквей широко раскрыты и священники в праздничном облачении стоят внутри храмов, вознося Господу молитвы.

В Грановитой палате Поссевино вновь было отведено место вблизи царя. Как и ожидал легат, разговор наконец пошёл о различиях между католичеством и православием и о путях преодоления разногласий. Камнем преткновения стало филиокве (filioque[200]) — латинское добавление к Никео-Константинопольскому Символу веры[201], утверждающее исхождение Святого Духа "от Сына и Отца", в отличие от прежнего, допускавшего оное исхождение только от Отца.

— Филиокве добавлено вовсе не потому, что католическая церковь считает, что Бог двуедин, — терпеливо пояснял Поссевино, — это было сделано для защиты христианства от еретиков.

— Это оправдания, придуманные много позже, — гневно отвергал его объяснения Дионисий, — православные не приемлют католического богословия, потому что оно ложно.

Другие священники, косясь на царя, качали головами, соглашаясь с мнением митрополита. Со своего места заговорил Давид Ростовский.

— Да-а-а, — протянул он, — с еретиками если не бороться — они на шею сядут. Если посланник говорит, что филиокве приняли ради борьбы с ними — нам надо задуматься, братья во Христе.

Поссевино наблюдал за священниками: кто-то посматривал то на Дионисия, то на царя, кто-то сидел безучастно, а кто-то, услышав слова Ростовского архиепископа, согласно закивал.

— Что я слышу, Давид? — воскликнул Дионисий. — Ты поставлен главой епархии для окормления паствы, а сам сейчас показываешь, что не шибко стоек в вере.

Давид нахмурился:

— В вере я стоек. Но и к голосу разума прислушиваюсь. И к голосу Бога тоже.

— А точно ли это голос разума? Может, это искуситель тебе в ухо нашёптывает?

— А ты, митрополит, никак всех бесов победил? — усмехнулся Давид. — Можешь ли сказать, они тебя не искушают?

— Да ты пёс, Давид, — закричал Дионисий. — На покаяние тебя, на хлеб и воду!

— Тихо! — раздался громкий, зычный крик царя, и все сразу