Холодный дом (главы I-XXX) - Чарльз Диккенс

- А вы думаете, оно когда-нибудь будет решено?

- Ничуть в этом не сомневаюсь, - ответил Ричард.

Некоторое время мы шли молча, но вдруг Ричард заговорил со мной самым искренним, самым проникновенным тоном:

- Милая Эстер, я понимаю вас, и, клянусь небом, я хотел бы сделаться более постоянным человеком. Не только постоянным по отношению к Аде, - ее-то я люблю нежно, все больше и больше, - но постоянным по отношению к самому себе. (Мне почему-то трудно выразить это яснее, но вы поймете.) Будь я более постоянным человеком, я окончательно остался бы либо у Беджера, либо у Кенджа и Карбоя и теперь уже начал бы учиться упорно и систематически, и не залез бы в долги, и...

- А у вас есть долги, Ричард?

- Да, - ответил Ричард, - я немного задолжал, дорогая. А еще, пожалуй, слишком пристрастился к бильярду и все такое. Ну, теперь преступление раскрыто; вы презираете меня, Эстер, да?

- Вы знаете, что нет, - сказала я.

- Вы ко мне снисходительней, чем я сам, - продолжал он. - Милая Эстер, это мое большое несчастье, что я ничего не умею решать; но как могу я что-то решить? Когда живешь в недостроенном доме, нельзя решать окончательно, как в нем лучше устроиться; когда ты обречен оставлять все свои начинания незавершенными, очень трудно браться за дело с усердием - в том-то все и горе; вот как мне не повезло. Я родился под знаком нашей неоконченной тяжбы, в которой то и дело что-нибудь случается или меняется, и она развила во мне нерешительность раньше, чем я вполне понял, чем отличается судебный процесс, скажем, от процесса переодевания; и это из-за нее я становился все более и более нерешительным, и сам я ничего с этим поделать не могу, хоть и сознаю по временам, что недостоин любить свою доверчивую кузину Аду.

Мы шли по безлюдной улице, и Ричард, не удержавшись от слез, прикрыл рукой глаза.

- Ричард, не надо так расстраиваться! - проговорила я. - Натура у вас благородная, а любовь Ады с каждым днем делает вас все лучше и достойнее.

- Я знаю, милая, знаю, - отозвался он, сжимая мою руку. - Не обращайте внимания на то, что я сейчас немного разволновался, ведь я долго думал обо всем этом и не раз собирался поговорить с вами, но то случая не представлялось, то мужества у меня не хватало. Знаю, как должны бы влиять на меня мысли об Аде; но и они теперь больше не действуют. Слишком я нерешителен. Я люблю ее всей душой и все-таки каждый день и каждый час причиняю ей вред тем, что врежу самому себе. Но это не может продолжаться вечно. В конце концов дело будет слушаться в последний раз, и решение вынесут в нашу пользу, а тогда вы с Адой увидите, каким я могу быть!

Минуту назад, когда я услышала его всхлипыванья, когда увидела, как слезы потекли у него между пальцев, у меня сжалось сердце; но гораздо больше огорчило меня то самообольщение, с каким он возбужденно произнес последние слова.

- Я досконально изучил все документы, Эстер... я несколько месяцев рылся в них, - продолжал он, мгновенно развеселившись, - и, можете на меня положиться, мы восторжествуем. А что касается многолетних проволочек, так чего-чего, а уж этого, видит небо, хватало; зато тем более вероятно, что теперь мы быстро закончим тяжбу... она уже внесена в список дел, назначенных к слушанию. Все наконец-то окончится благополучно, и тогда вы увидите!

Вспомнив о том, как он только что поставил Кенджа и Карбоя на одну доску с мистером Беджером, я спросила, когда он думает вступить в Линкольнс-Инн для продолжения своего образования.

- Опять! Да я об этом и не думаю, Эстер, - ответил он с видимым усилием. - Хватит с меня. Я работал, как каторжник, над делом Джарндисов, утолил свою жажду знаний в области юридических наук и убедился, что они мне не по душе. К тому же я чувствую, как становлюсь все более и более нерешительным потому только, что вечно торчу на поле боя. Итак, - продолжал Ричард, снова приободрившись, - о чем же я подумываю теперь?

- Понятия не имею, - ответила я.

- Не смотрите на меня такими серьезными глазами, - сказал Ричард, ведь то, о чем я думаю теперь, для меня лучше всего, дорогая Эстер, - я в этом уверен. Профессия на всю жизнь мне не нужна. Тяжба кончится, и я буду обеспеченным человеком. Но тут совсем другое дело. Эта будущая моя профессия по самой своей природе довольно изменчива и потому прекрасно подходит к моему теперешнему переходному периоду, могу даже сказать - подходит как нельзя лучше. Так вот, о чем же я теперь, естественно, подумываю?

Я посмотрела на него и покачала головой.

- О чем же, как не об армии? - проговорил Ричард тоном глубочайшего убеждения.

- Вы хотите служить в армии? - переспросила я.

- Конечно, в армии. Все, что нужно сделать - это получить патент*, и вот я уже военный - пожалуйста! - сказал Ричард.

И тут он принялся доказывать мне при помощи сложных подсчетов, занесенных в его записную книжку, что если он, не будучи в армии, за полгода задолжал, скажем, двести фунтов, а служа в армии, полгода не будет делать долгов, - что он решил твердо и бесповоротно, - то это даст ему четыреста фунтов в год экономии, а за пять лет две тысячи фунтов - сумму не малую. Затем он так чистосердечно, так искренне начал говорить о том, какую жертву приносит, временно расставаясь с Адой, как жаждет он любовью вознаградить ее за любовь и дать ей счастье (а он действительно этого жаждал всегда, что мне было хорошо известно), как стремится побороть свои недостатки и развить в себе настоящую решимость; а я слушала, и сердце мое горестно сжималось. И я думала: чем все это кончится, чем все это может кончиться, если и мужество его и стойкость были так рано и так неисцелимо подорваны роковым недугом, который губит всех, кто им заражен?

Я стала говорить с Ричардом со всей страстностью, на какую была способна, со всей надеждой, которой у меня почти не было; стала умолять его хоть ради Ады не возлагать упований на Канцлерский суд. А Ричард, охотно соглашаясь со мной, продолжал витать со свойственной ему легкостью вокруг Канцлерского суда и всего прочего, расписывая мне самыми радужными красками, каким он станет решительным человеком... увы, лишь тогда, когда губительная тяжба выпустит его на волю! Говорили мы долго, но, в сущности, все об одном и том же.

Наконец мы подошли к площади Сохо *, где Кедди Джеллиби обещала ждать меня, считая, что это наиболее подходящее место, так как здесь было не людно, да и от Ньюмен-стрит близко. Кедди сидела в садике, разбитом посреди площади, и, завидев меня, поспешила выйти. Весело поболтав с нею, Ричард ушел, оставив нас вдвоем.

- У Принца тут, через дорогу, живет ученица, Эстер, - сказала Кедди, и он добыл для нас ключ от садика. Хотите погуляем здесь вместе - мы запремся, и я без помехи расскажу вам, почему мне хотелось увидеть ваше милое, доброе личико.

- Отлично, дорогая, лучше не придумать, - сказала я.

И вот, Кедди, ласково поцеловав мое "милое, доброе личико", как она сказала, заперла калитку, взяла меня под руку, и мы стали с удовольствием прогуливаться по саду.

- Видите ли, Эстер, - начала Кедди, глубоко наслаждаясь возможностью поговорить по душам, - вы находите, что мне не следует выходить замуж без ведома мамы и даже скрывать от нее нашу помолвку, и хоть я не верю, что мама интересуется моей жизнью, но, раз вы так находите, я решила передать Принцу ваши слова. Во-первых, потому, что мне всегда хочется поступать, как вы советуете, и, во-вторых, потому, что у меня нет тайн от Принца.

- Надеюсь, он согласился со мной, Кедди?

- Милая моя! Да он согласится со всем, что вы скажете. Вы и представить себе не можете, какого он о вас мнения!

- Ну, что вы!

- Эстер, другая на моем месте воспылала бы ревностью, - проговорила Кедди, смеясь и качая головой, - а я только радуюсь - ведь вы моя первая подруга, и лучшей подруги у меня не будет, так что чем больше вас любят, тем приятнее мне.

- Слушайте, Кедди, - сказала я, - все вокруг как будто сговорились баловать меня, и вы, должно быть, участвуете в этом заговоре. Ну, что же дальше, милая?

- Сейчас расскажу, - ответила Кедди, доверчиво взяв меня за руку. - Мы много говорили обо всем этом, и я сказала Принцу: "Принц, если мисс Саммерсон..."

- Надеюсь, вы не назвали меня "мисс Саммерсон"?

- Нет... Конечно, нет! - воскликнула Кедди, очень довольная и сияющая. - Я назвала вас "Эстер". Я сказала Принцу: "Если Эстер решительно настаивает, Принц, и постоянно напоминает об этом в своих милых письмах, - а ты ведь с большим удовольствием слушаешь, когда я читаю их тебе, - то я готова открыть маме всю правду, как только ты найдешь нужным. И мне кажется, Принц, - добавила я, - Эстер полагает, что мое положение будет лучше, определеннее и достойнее, если ты тоже скажешь обо всем своему папе".

- Да, милая, - проговорила я, - Эстер действительно так полагает.

- Значит, я была права! - воскликнула Кедди. - Однако это сильно встревожило Принца, - конечно, не потому, что он хоть капельку усомнился в том, что о нашей помолвке нужно сказать его папе, но потому, что он очень считается с мистером Тарвидропом-старшим и боится, как бы мистер Тарвидроп-старший не пришел в отчаяние, не лишился чувств или вообще как-нибудь не пострадал, услышав такую новость. Принц опасается, как бы мистер Тарвидроп-старший не подумал, что он нарушил сыновний долг, а это было бы для него жестоким ударом. Ведь вы знаете, Эстер, у мистера Тарвидропа-старшего исключительно хороший тон, - добавила Кедди, - и он необычайно чувствительный человек.