Кисть ее руки. Книга 2 - Содзи Симада

роз, цветущих на залитой лунным светом обочине дороги. Холодное звездное небо было покрыто мерцающей звездной пылью, которая, казалось, дышала.

Горная дорога была усыпана крупными и мелкими камнями, посередине ее шла промоина от потоков, стекавших с горного склона. Муцуо тяжело дышал, идя по этой тропе. Он пришел в полное изнеможение. Его ноги и руки стали тяжелы, как камень, а в груди время от времени возникала сильная боль, которая заставляла Муцуо останавливаться. Когда он, тяжело дыша, согнулся и положил руки на колени, в глубине горла раздался отвратительный булькающий звук, и вместе с сильным кашлем хлынула кровь. Но сидеть сложа руки и расслабляться было нельзя. Преследователи, должно быть, уже рядом.

Ему нужно было хотя бы немного времени, чтобы написать прощальную записку. Глядя на кровь, которой он только что кашлял, он понимал, что ему все равно суждено умереть. Зайдя так далеко, он ни в чем не раскаивался. Единственное, о чем он сожалел, это о том, что в приступе гнева убил невинного ребенка и что так и не удалось убить Кимиэ и Кику.

После долгих усилий он наконец достиг вершины. Пробираясь между деревьев, Муцуо оказался на поляне, где решил умереть. Там ему всегда нравилось, и он часто отдыхал в этом месте, утомившись после упражнений в стрельбе.

Это был луг размером примерно в десять цубо[33]. Придя туда, он сел на сухие листья, отложил ружье и некоторое время тяжело дышал, чтобы успокоиться и дождаться, пока пройдет сердцебиение. Почувствовав себя немного легче, он поднял тяжелые, как камень, руки, развязал повязку на голове и положил оба фонарика на листья. Затем он развязал веревку, охватывавшую грудь, протянул ее через шею и отложил в сторону фонарь «Националь», который больше не светил. Он снял патронташ, отсоединил от пояса меч и кинжалы, развязал пояс и шнуры. Потом ослабил воротник, от чего почувствовал себя немного комфортнее.

Он долго сидел в оцепенении. Все его тело болело, и от этого мысль о скорой смерти не вызывала страха. Наоборот, он жаждал смерти, которая избавила бы его от страданий. Это чувство жило в нем всегда с момента, когда он узнал о заболевании легких. После этого он всегда ждал, что может умереть. Смерть могла наступить в любое время. На самом деле он прожил слишком долго. Из-за этого он испытал много стыда, которого мог бы избежать.

Муцуо не покидали мысли о том, как же исправить отвратительные нравы жителей Каисигэ. Разве нельзя обойтись без издевательства над слабыми? Разве не могут деревенские женщины прожить, не говоря гадости о других?

Под воздействием таких мыслей у него появилось сильное желание написать обо всем этом, чтобы поднять себе настроение. Ладно, подумал Муцуо и достал из кармана вырванные из блокнота листы бумаги и карандаш. Некоторое время назад их дал ему Сумио Тарумото. Муцуо действительно любил писать. Он уже написал завещание и оставил его в своей комнате, но перед лицом смерти все равно чувствовал себя обязанным написать что-нибудь еще. Он хотел жить и стать великим писателем, стать человеком, которым Инэ могла гордиться, но в итоге эта мечта так и не сбылась.

Рукописи «Юдзу Кайомару» и «Небесной кары 1932 года» уже были переписаны и спрятаны в чайном ящике в его комнате на чердаке. Он думал представить «Юдзу» на конкурс оригинальных сценариев для патриотического фильма, а «Кару» послать неожиданно исчезнувшей Кимиэ Сэре, но он не знал адресов, и к тому же эти идеи показались ему глупыми, так что он от них отказался.

Он положил бумагу на листья, взял фонарик, включил его и попытался в его свете сочинить предсмертную записку. Однако оба уже не горели.

Муцуо отбросил фонарик. Он обхватил себя за колени и некоторое время размышлял, как быть дальше. Вокруг было много деревьев, и из-за отбрасываемой ими тени свет луны почти не доходил до поляны, на которой сидел Муцуо.

Пока он сидел, обнимая колени и терпя постоянную боль и озноб, которые терзали его разум и тело, ночь постепенно прошла. В мае светает рано. Вскоре вокруг стало светлее, и в тумане бледного утра далеко внизу дома Каисигэ стали видны как на ладони.

Посреди этой до боли крохотной деревни он видел и крохотный двор начальной школы Каисигэ. Годы, которые он провел в ней, были самым ярким временем в его жизни. Его называли вундеркиндом, и в день, когда его назначили старостой класса, Инэ ходила по деревне и гордо рассказывала об этом соседям. В то время бабушка была единственным источником средств к его существованию.

Слезы внезапно полились из глаз Муцуо. Они никак не хотели останавливаться, стекая по щекам, подбородку и шее.

Инэ не могла жить без него. Когда он сказал ей, что хочет поступить в среднюю школу в Окаяме, она заплакала. Если бы она осталась одна после того, как ее внук совершил такое преступление, она просто сошла бы с ума от горя, а потом умерла. Муцуо думал, что было бы слишком жестоко заставлять Инэ пройти в старости через такие страдания.

Подтянув к себе бумагу, Муцуо взял в правую руку карандаш. Рассвело, поэтому теперь он все ясно видел вокруг.

«Я скоро умру, и хочу перед этим написать записку».

С этих слов он начал. Затем он вытер слезы и стал ждать, пытаясь успокоиться. Но это оказалось трудно. Он решил подождать, сколько понадобится. Он уже написал главное в своей комнате.

«Я решил действовать, но из-за нехватки времени не убил тех, кого должен был убить, а убил человека, которого убивать не хотел.

Мне жалко мою бабушку. Я не должен был убивать бабушку, которая воспитывала меня с двух лет. Мне не следовало этого делать, но я думал о том, как она будет страдать после всего этого, поэтому сделал то, что сделал. Я думал, что легко умру, и сделал что-то ужасное. Мне искренне жаль. Слезы, слезы, слезы сожаления не останавливаются.

Мне также жаль мою сестру. Прошу меня простить. Я был никчемным младшим братом. Поскольку я сделал это (хотя и говорю, что это было из-за моей обиды), можешь меня не хоронить. Я хочу сгнить среди дикой природы.

В течение всех четырех лет болезни я все время плакал от холодности и безразличия людей. Я плакал, потому что у меня было мало родных и я знал так мало любви. Люди должны проявлять хоть немного сочувствия к человеку, у которого нет родных, больному туберкулезом. Меня наказали за слабость. Но в следующий