И один в поле воин - Юрий Дольд-Михайлик

– Обратите внимание: дорога не прямая, она круто поворачивает то вправо, то влево, и эти повороты…

– Да, да, понятно, – поспешно согласился Пфайфер. Может быть, действительно, нам лучше вернуться в Шамбери?

Генриха разбирал смех. Он вспомнил, как самоуверенно держался прославленный оратор днём, вспомнил провозглашённые им на митинге слова: «Немцы боятся только бога, и никого иного».

– Можно, если хотите, вернуться, но как это расценят ваши слушатели в Шамбери? Мы же не дети, чтобы бояться, как вы сказали, темноты. Да и возвращаться уже поздно: маки́ могут быть сзади так же, как и спереди.

Пфайфер замолчал.

– А тут действительно опасно? – испуганно прошептала Бертина.

– Очень!

– Боже мой, а я в военной форме.

В машине наступила та напряжённая тишина, какая возникает среди людей, думающих об одном, но не решающихся вслух высказать свои мысли.

– Вы должны были всё это объяснить мне в Шамбери, а не здесь, посреди дороги! – вдруг пискливым голосом выкрикнул Пфайфер и угрожающе взглянул на Заугеля.

– Я вам говорил, но вы высмеяли меня перед всеми присутствующими! – огрызнулся Заугель.

– Чёрт знает что, поручают охранять тебя каким-то мальчишкам и даже не предупреждают об обстановке!

Машина на полном ходу пролетела маленький населённый пункт Монт-Бреоль, и дорога начала круто подниматься вверх.

– Может быть, заночуем в этом селении? – спросил Пфайфер, обращаясь к Генриху.

– Здесь нас наверняка перестреляют, как цыплят, – ответил тот. Ему хотелось нагнать страх, на этого толстого труса, который в Шамбери призывал других к храбрости.

Поворотов становилось всё больше, машины сбросили скорость до минимума и ехали почти впритык друг к другу.

– Дайте сигнал автоматчикам, пусть едут быстрее! В случае чего мы даже не сможем повернуть назад! – раздражённо воскликнул Пфайфер.

– На этой дороге машину повернуть нельзя, – спокойно пояснил Генрих.

Моторы ревели. Шофёры, не имея возможности разогнать машины, нажимали на газ, и рокот разносился среди гор.

– Теперь нас слышно километров за пять, – словно ненароком бросил Генрих.

– А не лучше ли остановить машину, приглушить мотор и переждать здесь ночь? – голос прославленного оратора утратил басовые нотки.

– Нет, мы сейчас в самом опасном месте.

Все молчали. Бертина дрожала, её била лихорадка. В полном молчании проехали километров десять. Поворотов стало меньше, и автоматчики, отъехали на указанную дистанцию, метров за сорок от легковой машины. Вот они уже приблизились к скале, которую огибала дорога.

Как неприятно ехать и ехать под нависшими каменными глыбами. Поскорее бы свернуть, увидеть, что впереди нет засады! Идущая впереди грузовая машина уже полускрылась за поворотом… вот исчезла совсем. У всех вырывается вздох облегчения.

И вдруг точно гром прокатился над горами. Скала словно раскололась надвое, загородив дорогу машинам, а откуда-то сверху на дорогу с грохотом посыпались каменные глыбы, заглушив слабые звуки пулемётных очередей.

Шофёр легковой машины на полном ходу затормозил, Генрих почувствовал, как его швырнуло вперёд, и он больно ударился подбородком о переднее сидение. Рванув дверцу машины, Генрих выскочил на дорогу.

Прячась за машину, Генрих прополз до склона шоссе и скатился в кювет. Длинная пулемётная очередь веером трассирующих пуль прошла над ним. Не поднимая головы, Генрих повернулся лицом к скале и вытащил свой крупнокалиберный пистолет, потом осторожно выглянул. Впереди, поперёк дороги, припав на задний спущенный скат, стояла грузовая машина. Через её борт, лицом вниз, перегнулся убитый солдат. Три неподвижных тела лежали у грузовика. И только впереди, возле небольшой глыбы, загородившей дорогу, из кювета зло огрызался немецкий автомат. Прижавшись лицом к земле, Генрих посмотрел налево. В нескольких метрах от него лежал Заугель. Выставив автомат и спрятав голову, он наугад бил по скале. Дальше Генрих заметил тушу Пфайфера, прижавшуюся к камню, за ним, очевидно, лежала Бертина. Генриху показалось, что там промелькнула её нога в светлом чулке.

Пулемётная очередь снова прошла над головой Гольдринга, но никого не задела.

«Маки́ хотят прижать нас к земле, чтобы взять живьём», – промелькнуло в голове.

Генрих снова взглянул на Заугеля. Тот немного изменил позу, он лежал теперь так, что было видно его перекошенное животным страхом лицо. Отвратительное лицо палача, который замучил сотни, а может, тысячи людей и будет мучить дальше, получая наслаждение. «Поэт допросов», как назвал его Миллер.

«Лучшего случая не представится». Генрих повернул кисть правой руки с зажатым в ней пистолетом и выстрелил. Заугель качнул головой и ткнулся лбом в приклад автомата.

Прижавшись головой к земле, неподвижно лежал и Генрих. Он поднял её лишь тогда, когда пулемёт внезапно смолк. Но теперь к голове вплотную были прижаты три автоматных дула.

– Встать! Руки вверх!

Генрих встал и увидел, как под дулами автоматов медленно поднимаются из кювета три фигуры – Пфайфер, Бертина, шофёр. В сумерках, которые быстро заволокли всё вокруг, их лица казались белыми масками.

Один из автоматчиков подошёл к Заугелю.

– Готов! – бросил он кому-то из партизан. – В голову!

– Всех связать! К Генриху подошли двое, один быстро его обыскал.

– Ишь, падаль! Два пистолета имел! – злобно проговорил он, протягивая найденный в кармане маузер и указывая глазами на крупнокалиберный пистолет, лежавший на земле.

– И, вероятно, оба не заряжены.

– Они перед мирными жителями храбрые.

– У, гадина! – один из маки́ со всей силы ударил Генриха по лицу. Тот упал.

– Хватит вам! – послышался голос. – По машинам и домой! Быстро!

Подталкивая задержанных автоматами, маки́ подвели Генриха, Пфайфера, Бертину и шофёра к машине и приказали сесть на задние сидения. Напротив них уместились два маки́ с пистолетами наготове. На передних сиденьях ещё двое, один из них, очевидно командир, крикнул:

– Возвращаться старой дорогой и не задерживаться.

Машина дала задний ход и так ехала, верно, метров двести, пока маки́, сидевший за рулём, не свернул в какую-то узенькую и в темноте почти незаметную расселину. Ехали, не включая фар, переезжали через груды каких-то камней, проваливались передними колёсами в глубокие выбоины и снова взбирались в гору. Машину всё время бросало из стороны в сторону, и Генрих всякий раз стукался то лбом, то виском о голову Пфайфера.

Наконец машина выскочила из ущелья на ровную дорогу и помчалась с огромной скоростью. Приблизительно через час она остановилась. Маки́, который сидел рядом с шофёром, открыл дверку и завёл с кем-то, не видимым в темноте, приглушённый разговор, потом дверца захлопнулась, машина двинулась дальше.