Марион Фай - Энтони Троллоп

— Тут нет речи о выше и ниже. Здесь, по крайней мере мы равны.

— Мужчина и девушка никогда не могут быть равны. У вас блестящая будущность, и вы уверяете, что все ничто, потому что я не могу быть вашей женой.

— Что ж мне делать, если сердце мое разбито? Вы одни можете мне помочь.

— Нет, лорд Гэмпстед, в этом-то вы и ошибаетесь. Тут позвольте мне сказать, что я яснее вас понимаю дело. С усилием с вашей стороны, все еще может уладиться.

— Усилие?.. Какое усилие?.. Разве я могу заставить себя забыть, что когда-нибудь видел вас?

— Нет, забыть вы не можете. Но вы можете решить, что, не забывая меня, вы должны меня помнить лишь настолько, насколько я этого стою. Вы не должны покупать ваших воспоминаний слишком дорогою ценой.

— Чего ж вы от меня требуете?

— Я желала бы, чтоб вы выбрали другую жену.

— Марион!!

— Я желала бы, чтоб вы выбрали другую жену. Если не сейчас, я бы желала, чтоб вы сейчас решились на это.

— Вам не больно было бы сознавать, что я люблю другую?

— Мне кажется, что нет. Я себя испытывала и теперь мне кажется, что мне это не было бы больно. Было время, когда я себе признавалась, что это было бы очень горько, тогда я сказала себе, что надеюсь… что вы подождете. Но теперь я признаю суетность и эгоизм подобного желания. Если я действительно люблю вас, разве я не обязана желать того, что для вас лучше?

— Вы считаете это возможным? — сказал он. — Неужели вы думаете, что могли бы так поступить, если б это было удобно с внешней стороны?

— Нет, нет, нет.

— Почему ж вы считаете меня более жестокосердым, чем вы сами?

— Я желала бы видеть в вас мужчину.

— Я вас выслушал, Марион, теперь выслушайте меня. Все ваши утонченные различия между мужчинами и женщинами — все вздор. Есть и мужчины, и женщины, которые любить могут и любят, есть и другие, которые не любят и не могут любить. К добру ли это или к худу, но мы с вами можем любить и любим. Вам невозможно было бы и подумать отдаться другому?

— Это, конечно, правда.

— Тоже и со мной, и всегда так будет. Останетесь ли вы в живых или нет, у меня не будет другой жены, как Марион Фай. Относительно этого, я вправе ожидать, что вы мне поверите. Будет ли у меня жена или нет — вам решать.

— О, милый, не убивай меня.

— Это неизменно. Если ты умеешь быть твердой и я умею. Что же касается до моего имени и моей семьи, все это ничего не значит. Если б я мог смотреть вперед и думать, что ты сядешь у моего очага, с моим ребенком на руках, тогда я был бы в силах помышлять о деятельности. Если этому не бывать, до остального мне нет дела. Другие позаботятся о судьбе Траффордов. Мне было бы приятно слегка свернуть с избитой дорожки, отрадно показать свету, какую прелестную графиню я ввожу в его салоны. Мне это удалось. Я нашел девушку, которая действительно делала бы честь моему имени. Если этому не бывать — что ж, пусть имя и семья идут по-прежнему старой, избитой дорогой. Вторично я пытаться не буду. Выбор мой сделан — и вот последствия.

— Подожди, милый, подожди. Не думала я, что до этого дойдет, но подожди.

— Кто может сказать, что Бог мне еще приуготовил. Я дал тебе высказаться, Марион; теперь надеюсь, что ты поймешь меня. Твоего решения я не принимаю, но мое ты примешь. Обдумай все это, и когда мы снова увидимся, через день или два, скажи мне, не решишься ли ты соединить свою судьбу с моею и зажить, как велит Бог.

С этим он снова поцеловал ее и вышел, не прибавив более ни слова.

XXV. Горе Крокера

В половине лета самые разнообразные интересы занимали Парадиз-Роу. Не было в этой улице ни одного человека, который, хоть отчасти, не был бы знаком с печальной историей Марион Фай и ее любви. Невозможно было и ожидать, чтоб такой человек, как лорд Гэмпстед, часто посещал эту улицу, не возбуждая внимания.

Когда Марион возвратилась домой из Пегвель-Бея, даже мальчик из таверны знал, зачем она приехала. Кроме того, был важный вопрос о «герцоге». Образовались целые партии «за» и «против». Партия Демиджонов, находясь под влиянием Крокера, была такого мнения, что раз, что Джордж Роден — герцог, ему не отделаться от своей герцогской природы, и энергически выражали мысль, что совершено прилично называть герцога герцогом, все равно желает ли он этого, или нет. Но хозяйка таверны, мистрисс Гримлей, горячо держалась противной стороны. Джордж Роден, по ее понятиям, будучи почтамтским клерком, несомненно англичанин, а в качестве англичанина, т. е. свободного человека, вправе называться как ему угодно. Большинство находило, что она выражает но этому вопросу совершенно приличную конституционную теорию, и так как она имела большое влияние в околодке, то герцога, по большей части, называли по старому; но дело не обходилось без распрей, а раз даже дошло до рукопашной. Все это очень оживляло Парадиз-Роу.

Но возник еще новый источник живейшего интереса. Самуил Крокер был объявленным женихом мисс Демиджон. Много было затруднений, пока все это уладилось. Крокер, конечно, желал, чтоб часть громадного богатства, которое молва приписывала мистрисс Демиджов, перешла к невесте в день ее свадьбы. Но споры, которые возникли между ним и старушкой по этому вопросу, были бурны и бесплодны.

— Право, эти вещи совершенно непонятны, — сказал Крокер мистрисс Гримлей, давая ей понять, что он не намерен расстаться со свободой без достаточного вознаграждения.

Мистрисс Гримлей успокоила молодого человека, напомнив ему, что старушка — большая охотница до горячей водки пополам с водой и что она не может «захватить с собой свои деньги туда, куда отправится». Крокер наконец удовлетворился уверением, что будет завтрак и приданое в сто фунтов. Благодаря этому обещанию и надежде на благодетельное содействие водки с водой, он уступил, и дело было сделано.

Если б все этим ограничилось, это не вызвало бы в Парадиз-Роу особого волнения. Парадиз-Роу был так занят графами, маркизами и герцогами, что любовь Крокера прошла бы почти незаметно, если б не один случай, трогательный по существу и интересный по развитию.

Даниэль Триббльдэль, младший клерк в конторе Погсона и Литльбёрда, мужественно боролся с своей страстью в Кларе Демиджон; но, несмотря на энергический характер борьбы, любовь победила. Он наконец нашел невозможным отказаться от избранницы своего сердца и выразил намерение «размозжить голову Крокеру», если когда-нибудь встретит его в соседстве Парадиз-Роу. С целью это исполнить, он постоянно посещал эту улицу, от десяти часов вечера до двух утра, и тратил в таверне гораздо больше денег, чем бы следовало. Иногда он стучался в дверь № 10 и смело спрашивал мисс Клару. Раза два он ее видел и пролил целые потоки слез. Он бросался в ее ногам, она уверяла его, что это тщетно. У Погсона и Литльбёрда он спустился до 120 фунтов в год и не было никакой надежды на прибавку. Кроме того, Крокер уже был женихом. Клара просила Даниэля не появляться в окрестностях Галловэя. Ничто, клялся он, не разлучит его с Парадиз-Роу. Если б этот завтрак был когда-нибудь дан, если б эта ненавистная свадьба когда-нибудь состоялась, о нем услышат. Тщетно Клара угрожала умереть на пороге церкви, если он совершит какой-нибудь необдуманный поступок. Он решился, и Клара, конечно, была тронута его постоянством. Достойно замечания, что Крокер и Триббльдэль никогда не встречались в Парадиз-Роу.

Понедельник, 13 июля, был день, назначенный для свадьбы. Квартира для счастливой четы была нанята в Айлингтоне. Надеялись было, что для них найдется место в № 10; но старушка, опасаясь докучливости нового жильца, предпочла ужасы одиночества обществу племянницы и ее мужа. Она, однако, подарила часы и небольшую фисгармонику, чтобы скрасить гостиную меблированных комнат; так что можно было сказать, что отношения поставлены на твердую и приятную ногу. Мало-помалу, однако, и старушка, и молодая особа стали находить, что Крокер слишком горячится из-за важного вопроса о герцоге. Когда он объявил, что ничто в мире не заставит его назвать своего друга каким бы то ни было именем кроме аристократического титула, принадлежащего ему по праву, ему предложили вопрос другой — относительно его образа действий в департаменте. До Парадиз-Роу дошел слух, что Крокер своим упрямством надоел всем в департаменте.

— Говоря о нем, я всегда называю его «герцог», — сказал Крокер, — также и при встрече. Конечно, это может на короткое время вызвать легкую холодность, но признает же он, наконец, справедливость побуждения, которое руководит мной. Он — герцог.

— Если вы будете продолжать делать то, чего вам не велят, — сказала старуха, — вас удалят.

Крокер на это только улыбнулся. Сам Эол не удалит его за приверженность в обычаям европейских дворов.

Крокер, действительно, превратился в бич почтамта. Сэр Бореас имел свой взгляд на титул Родена и желал помочь лорду Персифлаж заставить клерка признать свое аристократическое происхождение. Но когда он убедился, что решимость Родена тверда, он уступил. На этот счет не было сделано никакого распоряжения. Едва ли в подобных вопросах допускаются распоряжения. Но само собой понималось, что, так как мистер Роден желает остаться мистером Роденом, он и должен им быть. Было решено, что приличие требует, чтоб его называли так, как он сам этого желает. А потому, когда Крокер упорствовал, все признали, что Крокер до крайности несносен. Когда Крокер объявил Родену лично, что совесть ему не позволяет при встрече с человеком, которого он считает аристократом, не назвать его его титулом, весь департамент нашел, что Крокер — осел. Слышно было, что Эол выразил сильную досаду и объявил, что этого господина, рано или поздно, придется уволить. Это передали Крокеру.