Волчья хватка. Волчья хватка – 2 (сборник) - Сергей Алексеев

Наверное, ей хотелось выглядеть красиво, эффектно…

– Я пришла, – сообщила она торжественно.

Ражный вышел из воды, растерся полотенцем.

– Вижу… Как ты себя чувствуешь? После воскрешения?

– Будто заново родилась. Другим человеком…

– Постарайся не растерять это ощущение, не делай старых ошибок, – по-отцовски назидательно посоветовал он.

– Наверное, ты не понял… Я пришла к тебе, Вячеслав.

Он остановился, посмотрел ей в лицо и вдруг отметил, что цыганская пестрота ей идет, особенно старинная шаль. Широко открытые, доверчивые глаза ее лучились в полумраке, чуть подрагивали губы.

– Что скрывать, в общем-то я ждал этого часа, – признался он. – Не хотел и ждал… Даже звал иногда.

– Почему же прогонял?

– Вспоминал суженую. – Он взял из ее руки тяжелый пакет с вещами и пошел, но Миля обогнала, забежала вперед.

– Ты никогда не говорил о невесте…

– Не хотел с тобой говорить…

– И кто же она? Почему не женишься?

– Там есть проблемы, – уклонился от ответа. – Это очень хорошо, что ты пришла сейчас, сегодня. Я послезавтра уеду.

– К ней?

– Нет, по делам…

Она не отставала, все время забегала вперед – каблучки путались в траве.

– Суженая – это невеста, определенная судьбой, да? Или судом?

– Не знаю. По-моему, это одно и то же.

– А ко мне старичок приходил, с бородкой и в очках, – вдруг сообщила она. – Грибы в лесу собирал и заблудился… Я его вывела к тебе на базу.

– Что-нибудь спрашивал? – насторожился он, вспомнив ушедшего из вотчины инока Радима.

– Спрашивал… Как ты оживил меня, как воскресил.

– Ты рассказала?

– А что, это тайна?

– Теперь уже не тайна, коль рассказала.

– Кто это был? Старичок?..

– Опричник, – сказал правду Ражный.

– Значит, плохой человек? – испугалась она.

– Не обязательно… Опричником называют человека, который стоит опричь, то есть около…

Она ничего не поняла и в тот же миг забыла о старичке.

Ражный запустил двигатель электростанции и включил прожектор. Миля вошла в луч света и закружилась, развернув шаль, как крылья.

– Мне показалось, ты оживил меня, чтобы я стала твоей! Признайся, ведь это так? – Она засмеялась. – Я знаю! Это так! Так!

– Я только отогрел тебя…

– Но вложил столько тепла!.. Нет, огня!.. Что сердце бьется так сильно! И столько в нем любви! Нерастраченной любви!.. Взлечу сейчас и обниму весь мир!

Он ощутил ее подъемную силу – состояние, близкое к полету нетопыря, – подхватил на руки и внес в дом.

– Ты на самом деле стала совсем другая.

– Хочу, чтобы… это случилось сейчас же. – Она задышала в ухо. – Так долго ждала… И нет больше сил…

Ражный положил ее на свой диван, застеленный одеялом из волчьих шкур, бережно снял туфли.

– Погоди, я сейчас принесу постель.

– А мне нравится на шкурах!.. Как тепло и мягко!

– Там в изголовье полено. – Он достал из шкафа одеяло и подушки. – Холостяцкая кровать… А должно быть брачное ложе!

Ему сейчас не хотелось думать, что будет потом, как найти оправдание своеволию, кого из влиятельных или близких Ослабу иноков просить, чтоб ударили перед ним челом и добились позволения взять в жены мирскую девицу; он чувствовал торжественный миг и стремился хоть как-нибудь соблюсти ритуал, чтобы наконец-то свершился настоящий Пир Радости. Пусть без лошадей, без сумасшедшей скачки, без синего невестиного плаща – все это уже было, да обернулось ничем! – пусть нет новой, сделанной для новобрачных кровати, но нельзя, чтобы вовсе не было знаков и символов брачного ложа.

Обычно его готовили мать невесты и отец жениха, а если таковых не было ко времени женитьбы – их порученцы или кто-то из близких с каждой стороны. Доля всяких своевольников в том и заключалась, что они и меды варили сами, и пировали сами…

Из отцовского сундука Ражный достал светоч – кованый медный треножник с чашей на цепях, залил туда горючую жидкость из бутылочки, приготовленную из смолы дубовых желудей, сосновой живицы, растворенной в меду камеди и конопляного масла, после чего открыл сундук кормилицы Елизаветы. Он точно не знал, какая именно рубаха нужна для апофеоза Пира Радости, отыскал самую новую, расшитую красно-синими оберегами, и прежде всего решил переодеть в нее Милю.

Она лежала на одеяле из волчьих шкур без своих нелепых нарядов, с одной лишь бархатной лентой на горле.

– Погаси свет… Пожалуйста, – тихо попросила. – И ложись рядом. Я жду тебя, жду…

Ражный махнул наугад по выключателю, но принес светоч и, установив его в изголовье, стал поджигать масло в чаше. То ли оно было старым, то ли существовала некая технологическая тайна, но пахучая, густая жидкость никак не загоралась: пламя жило, разрасталось и обжигало пальцы лишь на спичке, а стоило опустить ее – с шипением гасло, словно в воде. В коротких сполохах этого огня он видел любопытные и зовущие глаза Мили, утешал ее:

– Сейчас… Обязательно получится! Я никогда не зажигал светочей…

– Верю, верю, ты же колдун. Ты же кудесник!

После очередной неудачной попытки, когда погасла спичка и в доме повис непроглядный мрак, она дотянулась до его руки и сказала:

– Если хочешь, давай оставим ночную лампу.

– Понимаешь, мне очень важно, чтобы исполнился… определенный обряд, – тихо проговорил он. – Это же наш праздник, особый праздник…

– Я согласна… Делай все что хочешь.

Тогда он на ощупь снял с ее шеи потертую бархатную ленту.

– Вместо фитиля…

Огонь, будто ждал этой опоры, утвердился в чаше, вытягивая масло, и стал расти вверх узким, малиновым языком.

– Какой странный и чудный запах, – вымолвила она, усаживаясь лицом к светочу. – И пламя горит… Радужное.

– Сначала ты наденешь вот эту рубаху.

– Красивая… А зачем? Лучше, если я буду голой, как Ева. Ведь Ева не носила одежд, правда?

– Прошу тебя, надень. – Он положил рубаху ей на колени и сам вернулся к сундуку кормилицы. – Сейчас я найду простынь!

Все вещи в сундуке были переложены старыми, пересохшими травами, поэтому вокруг реял знакомый с детства терпкий и сладковатый дух. Ражный точно не знал, какую простыню следует взять; их было множество разных, полотняных, шелковых, шитых и с кружевами – опять же выбрал самую красивую на его взгляд, развернул слежавшуюся ткань, отряхнул от сухих цветочных лепестков шиповника.

Не будь он своевольником, завтра поутру ее бы вывесили на обозрение…

Огонь в светоче оживал и постепенно перекидывался с фитиля на разогретое масло. Освещенная им девственница тонула в большеватой рубахе, выглядывали только ступни ног и кончики пальцев из рукавов. Ражный застелил простынью шкуры, затем перенес Милю и накрыл оставшуюся часть дивана.

– Странно, – проговорила она, всецело повинуясь его рукам. – Твои… долгие приготовления меня возбуждают. И запахи… Ты действительно колдун! Нет, чародей.

– Это все придумал не я…

– А кто же?

– Люди… За долгие времена. – Он разгладил складки и бережно уложил девушку. – Вообще-то я даже не знаю, правильно ли делаю…

– Какие же это люди? Древние?

– Да, за прошлую историю человечества… Ты скоро все узнаешь. А сейчас не думай об этом.

– Нет, для меня все очень важно! Я должна запомнить и научиться! – Миля привстала. – Понимаю, ты совершаешь магический ритуал… Как он называется?

– Пир Радости… А на всяком пиру должен быть мед. – Ражный вновь осторожно уложил ее. – Сейчас я достану его и приду. Ты лежи и слушай свое сердце.

Он спустился в подпол за бочонком старого, хмельного меда – отец завел его когда-то именно для этого случая – налил один полный, вровень с краями, серебряный кубок, после чего еще раз открыл отцовский сундук, достал рубаху аракса и свой повивальный пояс – снаряжение, в котором выходил на ристалище Свадебного Пира.

В последнюю очередь, как и в вотчинном Урочище, поставил на стол икону Сергия.

И также не молился, как это делают обычно, ничего не просил, ибо важны были не слова, а символы. Переоделся, ощущая, как от рубахи исходит и впитывается в тело энергия воинского духа, после чего встал на одно колено перед Покровителем воинства и надолго замер со склоненной головой. Миля окликала его по имени, звала, однако он не обращал внимания, поскольку в этот миг не слышал слов, ибо находился уже в полете нетопыря.

Тем временем огонь светоча за отцовским мольбертом набирал силу, разгорался, но уже не тянулся единственным языком пламени, а таял по всему пространству чаши, озаряя ложе мерцающим светом. И вместе с ним разгоралась самая тонкая и высшая стихия, не сравнимая даже с состоянием Правила – энергия женского существа, по самой природе своей соединенная с Космосом. Лишь познав ее, мужчина соприкасался с божественным началом человеческой сути.