Севастопольский конвой - Богдан Сушинский

Прошло около часа, когда, судя по выкрикам, которые начали долетать с палубы, а также по гулу постороннего мотора, к борту «Сатул-Маре» пристало какое-то суденышко.

– Скорее всего это портовый вестовой катер, – объявил Гродов, – значит, мы действительно находимся на рейде Одессы.

– Да какие тут могут быть сомнения? – оживился слегка приунывший было Жорка Жодин. – Боже ж ты мой! Я уже слышу, как с Пересыпи доносится запах бычков, которые жарит мать моего друга, Софа Кефальчик, чтобы затем продавать их на пересыпском базарчике. А как она умела готовить кефаль, за что и получила свое прозвище! Нет, так, как умела приготовить кефаль Софа, так в Одессе не умел никто.

– Слушай, – взмолился Горидзе, – прекрати душу голодного мужчины терзать, а?!

41

Попросив бойцов попридержать свои страсти, майор напряженно прислушивался к тому, что происходит на палубе. У него почему-то появилось предчувствие, что этот визит портового гонца каким-то образом связан с его, Гродова, пребыванием на борту баржи «Сатул-Маре». То, что за несколько дней до этого рейса о его пребывании в Очаковском лагере стало известно румынскому командованию, и в частности контрразведке, – Гродову было ясно. Не зря же комендант пытался зверствовать в отношении него. Не ясно было только, почему его тут же не изъяли из числа пленных, почему допустили на борт этого корыта? Правда, подполковник Ройляну настроен был расправиться с ним лично, однако после вмешательства офицеров СД – подполковник сам посетовал на них – вынужден был слегка поостыть.

Наконец-то сверху донеслись резкие слова команд, забегали по палубе моряки, и вскоре где-то внизу, под кормой, снова заработал винт. Однако время шло, а ничего такого, чтобы проясняло бы причину стоянки, на барже не происходило.

Ожидание становилось все более утомительным; минуты превращались в звенья вечности. Дмитрий уже готов был признать, что предчувствие обмануло его, как обманывало уже не раз, но дверь надстройки вдруг приоткрылась и звонкий, почти мальчишеский голос по-румынски объявил:

– Майор Гродов, вас просит к себе капитан баржи!

Слово «просит» Дмитрий тут же списал на вежливость юного конвоира, но само приглашение заставило забурлить и кровь и сознание.

– Я – майор Гродов! Уже выхожу! – буквально прорычал в ответ десантник и тут же обратился к членам штаба восстания:

– Капитан Комов, сержант Жодин, подготовьте людей, как перед решающей атакой. Попытаюсь договориться о выносе тела убитого, которое уже начинает разлагаться. В этом и будет заключаться наш шанс. Будьте уверены: со своей стороны сделаю все, что смогу, отвлеку на себя как можно больше врагов.

Выйдя на палубу, майор, прежде всего, глубоко вздохнул и, опьяненный свежим морским воздухом – прохладным и соленовато-влажным, – осмотрелся, как бы любуясь открывавшимся береговым видом. И сопровождавший Дмитрия мичман не торопил его. Городские окраины уже остались далеко за кормой, впереди, при свете неяркого заходящего солнца, открывались плавни Сухого Лимана и крыши какого-то селения… Однако на самом деле десантника интересовали не красоты степных берегов, а палубное устройство баржи.

– Итак, почему меня извлекли из этого гнилого мешка? – как бы между прочим, поинтересовался майор, кивая в сторону трюмного тамбура.

– С вами желает побеседовать румынский морской офицер из русских, командор, барон Романовский, – неспешно объяснял мичман, наблюдая за тем, как из жилого отделения баржи выходит сам барон – невысокий, коренастый, но облаченный не в одеяние румынского морского офицера, а… в знакомый десантнику по фильмам мундир полковника Белой гвардии. – Он специально прилетел из Бухареста, чтобы увидеться с вами еще здесь, на борту «Сатул-Маре».

– Да-да, – уже по-русски подтвердил барон, представая перед все еще внушительной фигурой Гродова. – Специально из столицы, чтобы не терять времени и не позволить этим коновалам, – повел он подбородком в сторону двух конвоиров, прохаживавшихся по палубе возле тамбура, – демонстрировать по отношению к вам своеволие победителей.

– И какие же намерения привели вас на этот «Титаник», господин полковник? Или все-таки командор?

– Теперь уже привычнее «командор», – обронил Романовский, давая понять, что речь сейчас не о титулах. – Или барон, если это не претит вашему большевистскому воспитанию.

– Так что именно заставило вас совершить этот вояж?

Барон предложил Гродову сигарету из золоченого портсигара, а когда тот отказался, объявив, что не курит, важно, словно на светском рауте, прикурил от пламени золотистой зажигалки, осветившей тяжелый золотой перстень на его пальце. Этих несколько секунд вполне хватило, чтобы десантник сумел окинуть взглядом палубу и оценить ситуацию. Рядом с командором находился только юный мичман, который, судя по всему, был его адъютантом. «Настолько уверен в себе и своем мичмане, что не позаботился о надежной охране? – воинственно ухмыльнулся про себя Дмитрий. – Опрометчиво. Понимаю: баржа уже в море, рядом охранники трюма и вся команда… Тем не менее опрометчиво».

– Положение на фронтах в общих чертах вам известно.

– Оставьте его обсуждение полководцам и штабистам, – снисходительно посоветовал майор, хотя ему очень хотелось узнать, что же в действительности происходит сейчас на фронтах.

– Пожалуй, вы правы. Поскольку исход войны уже ясен, поговорим о главном. Вы командовали десантном, который действовал на территории Румынии, в тылу ее войск. Этот факт позволяет румынским властям рассматривать вас как военного преступника, а, следовательно, предать суду и публично казнить. Еще бы! Казнить самого Черного Комиссара! В центре Одессы!

Гродов не сомневался, что этот ход устрашения – выдумка самого барона, поэтому со снисходительной улыбкой парировал:

– Не думаю, что кому-то в Бухаресте хочется предстать перед миром в облике идиотов, которые пытаются судить фронтового офицера, командира русского десанта, высадившегося в Румынии уже после того, как румынские войска углубились на десятки километров советской территории. Не сгущайте краски, барон; с точки зрения пропаганды, ни Антонеску, ни его окружению такой суд был бы не выгоден. И потом, зачем все так усложнять? Коль этот офицер-десантник уже в плену, любой «мамалыжник» запросто может застрелить его, скажем, при попытке к бегству?

Барон недовольно покряхтел, какое-то время молчал, задумчиво глядя на удаляющийся берег, и, только выбросив окурок в море, вернулся к их разговору:

– Вам предлагается служить старшим инструктором в школе румынской морской пехоты. Со временем вы могли бы стать командиром всей морской пехоты страны, в которую войдут и подразделения русских добровольцев, или возглавить школу морских десантников. Моя личная судьба, а также судьба многих других русских офицеров, которых жизнь забросила на дунайские берега, подтверждают, что с румынами можно иметь дело. На свой офицерский корпус они полагаются мало, поэтому охотно принимают на службу как русских, так и германцев.

– Что ж, серьезные, вполне житейские рассуждения. Мне понятно мое положение, как и положение России, поэтому готов обсудить любое ваше предложение, – спокойно молвил Гродов и тут же обратил внимание, что напряжение, с которым держался Романовский, как-то сразу же развеялось. Майор прекрасно понимал, что вербовка Черного Комиссара являлась теперь для русского барона, наверняка связанного с абвером и румынской военной разведкой, вопросом профессионального престижа. Так почему бы не подыграть ему? – Но вы предстали перед румынами давно и в роли политического союзника, что же касается меня…

– Я ведь не прибыл сюда, руководствуясь только своими прожектами.

– Очень на это надеюсь. И с кем же ваша идея была согласована? Вы же понимаете, что это принципиально важно.

Барон метнул взгляд на видневшуюся вдалеке окраину города и задумчиво покачал головой.

– Столько лет мечтал о том дне, когда опять смогу ступить на родную землю; эмигрантские, знаете ли, бредни… А получилось все как-то скомканно, наскоком – из аэродрома сразу же в порт, – и сюда, на «Сатул-Маре»; без чувственности, без ностальгического надрыва. – Он прощально взглянул на уходящую за вечерний горизонт землю. – Капитан предоставил в наше распоряжение небольшую кают-компанийку баржи, – направился он к ближайшей двери. – Сядем, спокойно обсудим.

– Не возражаю, – вошел майор вслед за ним в узенький проход. – Но есть просьба. Еще ночью часовой застрелил одного из пленных, однако до сих тело за борт не выбросили. При той духоте, которая царит в трюме, тело уже начало разлагаться. Пусть часовые позволят пленным предать его морю. Русский все-таки человек, и надо бы…

– Понял. Мичман, – оглянулся Романовский на следовавшего за майором адъютанта, – распорядитесь от моего имени. Пусть позволят. В самом деле, что за варварство?