Тайна семи - Линдси Фэй

– Думаю, их выдал Джонас, – заметил я.

– Хотелось бы верить, что он. – Он понизил голос до шепота. – Когда мы поженились… Люси колебалась, боялась заводить интимные отношения. Мы с ней не доходили до конца на протяжении полугода. И я никогда не давил на нее, не настаивал, щадил ее чувства. Ну, а потом мы стали спать вместе, и когда Люси мечтала… Нет, вы должны понять, она никогда не мечтала об Олбани.

Я с трудом подавил желание врезать этому типу по морде, крепко и несколько раз подряд. С радостью бы сделал это, но решил приберечь силы для другой своей миссии.

– Выкладывайте всё, до конца, – приказал я.

– Шелковая… она так мне сочувствовала. И я признался ей, сказал, что Люси надо как-то выпроводить из дома. Мне нужно было, чтобы она исчезла. Если б я сказал об этом самой Люси, она бы рассердилась не на шутку, возможно, даже выдала бы меня. Да бог знает, что еще могла натворить от обиды или из чувства мести. Но вот если б Шелковая могла пристроить ее куда-нибудь – экономкой в другом доме, гладильщицей или в цветочный магазин, но только подальше от города… тогда я даже смог бы навещать ее там. Под именем Чарльз Адамс.

Почему-то никак не получалось сфокусировать взгляд, перед глазами все плыло, и я едва стоял на ногах. Нет. Человеческий эгоизм поистине не знает пределов. А ему каждое его слово, каждая дурацкая фантазия казались господней истиной в последней инстанции.

– Ну, я и попросил Шелковую убедить Люси в том, что ей нужна защита от людей, выступающих против смешанных браков, чтобы будто бы они вычислили ее местонахождение. Что времени терять никак нельзя, и они с Джонасом должны быстро собрать все свои вещи. Вы же понимаете, больше чем наполовину это было правдой. Если б мои избиратели нас обнаружили, они разорвали бы Люси на куски или сожгли бы наш дом. А члены партии – это вздорные, чертовски мстительные людишки, и я их просто презираю. И когда вы сообщили, что Делию и Джонаса похитили работорговцы и что Люси убита, я почувствовал, что просто умираю.

– Вы один из самых глупых людей, которых я только знал, – сказал я. – Зарубите это себе на носу. Из-за вас погиб мой друг. Из-за того, что вы безмозглое и жалкое существо.

Он яростно затряс головой. Словно хотел избавиться от мысли о своей причастности к ее смерти. Так собака, выскочив из реки, стряхивает с шерсти капли воды.

– Но я не сделал ей ничего плохого, – жалобно запричитал он. – Я любил ее. Просто хотел, чтобы она съехала. Мне так жаль!..

Я стоял и смотрел на него. Это жалкое наивное хныканье, исходившее от взрослого мужчины, вызывало у меня одно лишь желание – пристрелить гада на месте. А ведь он был образованным человеком, разбирался в делах партии, знал ее возможности. Был тем самым человеком, напомнил себе я, который, встретив и полюбив красивую чернокожую женщину, решил, ловко и осторожно манипулируя ее страхами, заключить ее в уютно обставленную тюремную камеру до конца дней.

Нет, решил я, он не так уж и глуп. Он гораздо хуже. Просто воображение Гейтса не распространялось дальше его собственных интересов. Он считал, что каждая на свете история рассказывается только про него.

– Сколько вы заплатили своей подруге Шелковой Марш за исчезновение Люси? О, прошу прощения, за перевод в более безопасное место?

– Сто долларов. – Это был не голос, а какой-то мышиный писк.

– Да, может, вы и не затягивали петлю на ее шее, но это вы убили ее, – прошипел я. – Люси была все равно что спичка, поднесенная к политической бочке с порохом. А женщина, с которой вы советовались, – неофициальным талисманом партии. Вы заплатили этой гадюке за то, чтобы ваша жена исчезла, и сядете за это в тюрьму.

– Пожалуйста… – прошептал он. – Я не совершал никакого преступления – ну, разве что взял себе в союзники не того человека. Да, я заплатил Шелковой, но никогда не просил убивать Люси. Причинять ей вред. Вы можете изобличить меня. Но арестовывать не имеете права.

– Я и не собирался арестовывать вас за убийство.

Я достал из кармана все еще заряженный револьвер Варкера и направил ствол на перепуганного политика. Руки свои я почти не чувствовал, они казались ватными, зрение замутнено, словно вместо глаз пуговицы, как у куклы. Но я все же справился. Противно было прикасаться к этому оружию – ощущение было такое, точно пальцы случайно дотронулись до кожи все еще живого Варкера. Но у меня просто не было сил скрутить Гейтса и доставить его в Гробницы, вот я и подумал, что можно отвести его туда под дулом револьвера.

– Погодите, – выдохнул он. – Если вы не собираетесь арестовывать меня за убийство…

– Я арестую вас за подлог, нарушение корпоративных законов и оставление супруги в беде. Свидетельство о браке заполнено вашей рукой, оно у меня. И лично мне плевать, как вы будете чувствовать себя в Гробницах. Тамошние мухи равно дружелюбны и к фальсификаторам документов, и к убийцам. Они вполне демократичны, можете мне поверить.

Он окинул меня каким-то очень странным взглядом. Никогда не видел прежде ничего подобного. В глазах светилось болезненное отвращение к себе и одновременно – благодарность. Ему не надо было больше принимать решений. Он встал, надел пальто и направился к двери.

– У меня еще один вопрос, – сказал я, выходя следом за ним в коридор отеля и держа ствол на уровне его почки. – Я говорил с вашей сестрой. Она рассказала, что как-то вы спасли щенка и очень его полюбили. Спрятали под навесом в сарае, и там вас укусил паук. И еще она сказала, что вы с этой собакой были неразлучны до тех пор, пока вас не отправили учиться.

– Да. И что с того?

– Что стало с собакой, которую вы так любили?

Гейтс растерялся. Обернулся ко мне, а перед глазами у него наверняка стоял образ Люси и тот момент, как из рук в руки переходят сто долларов.

– Не знаю. Вроде бы родители отдали пса соседу-фермеру. Не мог же я держать его в школьном пансионе. Но почему вы спрашиваете?

Я крепко ухватил его за локоть и повел вниз по лестнице в вестибюль. Вопрос его остался без ответа, и он сразу же сник. А я меж тем размышлял о превратностях любви, о том, что у Гейтса она схожа с поводком, на котором он, пребывая в тумане лихорадочной радости, тащит рядом с собой объект любви. Он казался себе таким крутым парнем, когда рядом на поводке бежал обожавший хозяина пес. Он гордо расхаживал по улицам, зная, что дома его ждет красивая девушка, запертая в нем, как жемчужина в раковине. Он не был злым человеком, просто безнадежно эгоистичным.

На всем пути к Гробницам я размышлял о том, какой из этих пороков страшнее для окружающих.

Когда полчаса спустя я ворвался в кабинет шефа, Джордж Вашингтон Мэтселл писал письмо. Увидев меня, тут же отложил перо, даже привстал, а затем медленно опустился назад в кресло.

– Мне нужна ваша помощь, – выпалил я.

Весил шеф не меньше взрослого здоровенного бизона, но проявил при этом удивительную расторопность – через секунду усадил меня в свое кресло. Я удивился тому, что должен сидеть именно в его кресле, а не на предназначенном для посетителей простом деревянном стуле. Но затем понял: конечности у меня были вялыми, как у медузы, а у кресла шефа имелись широкие подлокотники, потому было меньше вероятности, что я весь так и растекусь по полу, как содержимое лопнувшего бумажного пакета с едой.

– Что, черт возьми, происходит, Уайлд?

Я передал ему ключ от камеры Гробниц. Какое-то время он вертел этот металлический предмет в пальцах, не сводя с него глаз. Тогда я выложил на стол револьвер. Тут он окончательно оторопел, словно я положил перед ним мешок с золотом гномов.

– Это оружие Сикаса Варкера. Трое убиты, в том числе Варкер и Коулз. Если желаете, можете сообщить об этом членам партии. Но всем и каждому, и только на ушко. От тел уже избавились. Семья цветных, о которых шла речь, покинула Нью-Йорк и уже сюда не вернется. Не думаю, что люди из Таммани-холл станут так уж убиваться из-за Варкера и Коузла, я сумею должным образом преподнести им эту новость.

– Тогда зачем тебе моя помощь и кого именно ты арестовал?

– Ратерфорда Гейтса.

Глубокие морщины по обе стороны от носа и рта Мэтселла напряглись, толстые складки плоти, прилегающие к ним, так и затряслись от волнения и гнева.

– Должен был арестовать, – прошептал я. – Он заплатил Шелковой Марш за устранение жены, и та довела ее до самоубийства. Уговорила повеситься. Уж лучше было бы просто убить. И еще я знаю человека, который может освободить Гейтса еще до того, как зайдет речь о суде. Который сумеет доказать, что пугать женщину до смерти – это еще не преступление. Если поспешите, через десять минут он может оказаться за решеткой. А я никому ничего не скажу, слово чести.

Чертыхаясь себе под нос, Мэтселл сунул ключ от камеры в карман мешковатого пальто. Однако вместо того, чтобы поспешить к камерам, он подошел к столику, на котором стоял графин, налил из него воды в чашу, намочил платок и вернулся ко мне.