Самая счастливая, или Дом на небе - Леонид Сергеев

А тетка вразумляла меня:

— Бойся девушек с пепельными волосами — они не преданны.

А дядька добавлял:

— От женщин с красивыми руками беги — плохая судьба. Верный признак.

Запугали меня так, что я долгое время весь женский пол обходил стороной.

Я приехал в Москву из Казани, остановился у тетки, устроился работать на почту при кинокопировальной фабрике; днем развозил по вокзалам киноленту, по вечерам писал натюрморты — готовился поступать в художественное училище. Первый «карандашный» экзамен (гипс) я нарисовал неплохо, второй (живопись) тоже каким-то образом вытянул и меня зачислили на декоративный факультет. Я распрощался с теткой и поселился в общежитии училища.

До начала занятий оставалось какое-то время и я с приятелями из общежития подрабатывал на овощной базе. Заведующий базой, толстозадый мужчина с оплывшим лицом, беззлобно называл нас «голодранцами»; в обеденный перерыв кидал на стол десятку и подмигивал:

— Ну, художники голодранцы, давайте, один — горючее, другой — закуски. Искусство надо поддерживать, правильно я говорю?! Художество дело святое (он прямо упивался своим богатством и нашим безденежьем).

В последний день нашей работы завбазой почесал затылок:

— Где бы устроить вам прощальный ужин?

Мы, не раздумывая, предложили «Метрополь» — верх престижности по нашим понятиям.

— Да ну-у, — поморщился завбазой. — Пойдем в «Поплавок» (у него были свои понятия о престижности).

Когда мы прикатили в плавучий ресторан у Крымского моста, к нам подбежал сам директор, откуда-то из запасников притащили икру, миноги; весь вечер завбазой швырял деньги официантам, цыганам, а нам подмигивал:

— Красиво жить не запретишь, правильно я говорю?! Когда станете знаменитыми, не забывайте, кто поддерживал искусство!

На первом же занятии в училище преподаватель живописи, сутулый, почти горбун, старик с пухом на голове, сказал мне:

— Вы неплохо компонуете предметы на плоскости, но ваш дикий цвет никуда не годится. Конечно, вкус вырабатывается опытом, но нужно учиться чувствовать природу вещей, находить им пластические эквиваленты, запоминать благородные сочетания цветов…

Целый год я ходил в музей изобразительного искусства, изучал импрессионистов, и в конце концов пришел к пониманию цветовых решений. Даже «горбун» меня похвалил:

— В ваших работах появилась некоторая притягательность, это уже заявка на серьезность. Теперь предстоит главное — создавать собственную идею совершенства и искать свою манеру для ее воплощения.

Как я ни старался, собственная «идея совершенства» в искусстве ко мне никак не приходила, а в жизни пришла сразу — в нашей группе было много «совершенных» девушек и они вызывали у меня нешуточное волнение. Конечно, помня заветы родственников, я был осмотрителен — в каждой сокурснице выискивал какие-нибудь опасные признаки, и, естественно, находил; тем не менее то одной, то другой пытался назначить свидание, но делал это довольно неуклюже:

— Давай вечером где-нибудь посидим, выпьем винца, — говорил.

А сокурсницы были москвичками и их отпугивали мои провинциальные замашки. К тому же, они, всезнающие, практичные, и не собирались встречаться с бездомным и безденежным парнем из общаги. Ну и главное — я ходил в середнячках, а в группе были по-настоящему талантливые парни. Короче, потерпев несколько поражений подряд, я приуныл и на некоторое время поставил крест на личной жизни.

После окончания училища меня распределили в детский театр. Как декоратор я получал сто рублей; двадцать платил за комнату, которую снял на окраине у платформы Яуза в одном из деревянных домов, остальных денег еле хватало на еду, сигареты и проезды.

Декоратор в театре — это только звучало. Я настроился в театре найти «идею совершенства», а получил обычную малярную работу: рабочие сцены раскладывали декорации в «кармане» за сценой, я составлял в ведрах колера и огромными кистями-«дилижансами» освежал «стены», «деревья», «кусты» — мазал фанеру однотонными красками. Крайне редко выпадала творческая работа: обновление какого-нибудь задника — холмистого ландшафта с замком или морского пейзажа. И каждый вечер приходилось дежурить на спектаклях, на случай срочной подмалевки во время установки декораций.

В театре я подружился с рабочим сцены Гошкой, беспокойным, с бледным лицом и хилого телосложения. В отличие от меня, он не курил и не выпивал — его организм не переносил спиртное, он даже от фруктовой воды шатался. Гошка работал в театре два года и на правах старожила вводил меня в курс дела:

— …Конечно, в театре интересно, но и много фальши. — И дальше выдавал мне «ценную информацию» (попросту театральные сплетни), чтобы я «лучше ориентировался в среде».

Гошка чуть ли не ежедневно менял костюмы — носил реквизитные, с номерами на подкладке (его мать в каком-то театре работала костюмершей); у него был целый шкаф прокатных шмоток, кое-что он великодушно предлагал носить мне, но я отказывался — не по каким-то там этическим соображениям, просто боялся испачкать красками.

Гошка имел явные актерские способности, об этом говорили все, и больше других — его мать — она вполне серьезно считала его гением и называла поэтично «васильковым мальчиком». Закончив школу, Гошка поступал во ВГИК, прошел три тура, но не добрал одного балла. После экзаменов в дирекцию ворвалась его бабка и учинила там скандал.

— Это безобразие! — кричала визгливым голосом. — Мой внук не мог провалиться! Его нарочно срезали! Кто-то пропихивал своих! У вас здесь не конкурс молодых людей, а конкурс родителей!

— Ну что вы говорите, бабуся! — успокаивал ее директор. — Ваш внук способный, мы обязательно его примем. Ему нужно только еще поработать над…

— И слушать ничего не хочу! — не унималась бабка и изо всей силы стучала зонтом об стол. — Я буду жаловаться министру!.. — она схватилась за сердце и, охнув, опрокинулась в кресло.

Принесли валидол, мокрое полотенце, вызвали «скорую помощь», и вот когда врачи поволокли ее к машине, она… сняла платок, а вместе с ним маску, и бабкой оказался… Гошка.

— Спасибо за помощь, — сказал, прыгнул с носилок и исчез.

Ему позвонили, объявили, что зачисляют в студенты, но Гошка швырнул трубку — решил поступать в другой вуз. Мать чуть ли не на коленях упрашивала его, но Гошка был самолюбив и обидчив до чертиков.

Он устроился рабочим сцены в детский театр и в одном спектакле даже играл Бармалея, и постоянно ходил с синяками на лице.

— Ребята пуляют из рогаток, объяснял несведущим. — Это хорошо. Значит, мой Бармалей что надо!

У Гошки было немало знакомых девчонок, в основном из числа театральных фанаток, он доставал им пропуска на спектакли, а после спектакля то одну, то другую приглашал к себе.

— Всякая любовь не зря, — объяснял мне. — То, что не успел отдать одной, отдаешь другой. Получается как бы продолжение чувства. Тем более что они у меня все одного типа… У многих блуждающий вкус, им нравятся всякие, а я люблю определенный тип девчонок.

Гошкина мать, как и ее сын, была неплохая актриса; во всяком случае, с Гошкиными подружками она играла прекрасно. Здесь они семейно разработали все мизансцены. Не раз Гошка приводил домой какую-нибудь девицу и говорил:

— Мама, познакомься — моя невеста.

И мать всплескивала руками:

— Ой, Гошенька, наконец-то!

И целовала девицу в щеку, и принимала, точно родную дочь, и весь вечер сулила ей счастливую жизнь, а через неделю, если Гошка хотел «порвать роман», его мать не очень-то церемонилась с «невестой» и холодно отвечала по телефону:

— Гоши нет дома, и вообще, девушка, не будьте навязчивой и не мешайте моему сыну готовиться в институт.

Раза два Гошка знакомил меня с «театралками», но рядом с ним, артистичным, я, «художник голодранец», естественно, сильно проигрывал и дважды девчонки со мной не встречались.

Однажды Гошка серьезно влюбился в какую-то актрису и каждый вечер бегал выяснять с ней отношения; после работы сразу прощался со мной и бежал в метро.

— Опять выяснять? — спрашивал я.

— Да, кое-что еще недовыяснили.

Я никогда не видел той актрисы и уже подумывал, что Гошка попал в какую-то картежную кампанию или, что еще хуже, — пристрастился к игре на ипподроме (по слухам, это затягивало на всю жизнь), но потом отбросил эти версии — Гошка слишком любил театр, чтобы разделять эту любовь еще с чем-либо, разве что с девицами, но и здесь вскоре поумнел — через год, после многочисленных выяснений с актрисой, заявил мне:

— Знаешь, все-таки встречаться с одной девчонкой лучше — она больше раскрывается… вроде жизнь наполняется смыслом. А сегодня одна, завтра другая — получается просто спортивный интерес.

Эта Гошкина любовь чуть не привела к свадьбе, но ей помешала Гошкина мать — она не собиралась отдавать своего «василька» «разным хищницам». По ее понятиям, все современные девицы делились на две категории: на явных и скрытых хищниц. «Эта из скрытых», — твердо заявила она, как бдительный страж независимости сына, и Гошка поверил.