Ее Вечное Синее Небо - Лана Асан

о девичьем, – взяв мужа под руку, Елена Александровна задержала на дочери встревоженный взгляд.

Сабина поняла, что мама уходит с тяжелым сердцем, но ничего не могла с этим поделать: она приняла решение и ни при каких обстоятельствах не собиралась от него отступать.

* * *

Как только за родителями закрылась входная дверь, Сабина стремглав кинулась в ванную принимать душ, пытаясь не паниковать раньше времени и вообще, по возможности, не думать о том, куда и зачем она едет, но, как бы ни старалась она абстрагироваться от своей затеи, ее все равно потряхивала отвратительная нервная дрожь, из-за которой она несколько раз ударила себя феном по голове и пару раз перекрашивала криво подведенные дрожащим карандашом глаза.

И все же, героически преодолев все трудности, она умудрилась сделать приличную укладку и даже довольно ровный макияж с эффектно подчеркнутыми глазами и едва тронутыми телесного цвета помадой губами. Вызвав такси (в таком состоянии она побоялась садиться за руль), она побежала гладить платье и одеваться, и вскоре ей оставалось только найти мамины украшения, которые она решила позаимствовать на этот вечер. К счастью, шкатулка с драгоценностями хранилась на прежнем месте и нужный ей комплект тоже был там. Едва она вдела в уши сережки и натянула кольцо, как в коридоре зазвонил телефон – осипший женский голос сообщил, что такси подъехало, и Сабина ринулась обуваться, в спешке позабыв спрятать шкатулку обратно в шкаф.

Через пару минут, бросив на себя в зеркало оценивающий взгляд и оставшись удовлетворенной результатом, она схватила свою крохотную вечернюю сумочку, в которую едва поместились пудра, помада, ключи от квартиры и немного денег, и бегом выскочила из дома, досадуя на то, что не смогла затолкать туда еще и телефон, но в таких случаях всегда приходится чем-то жертвовать, а принести в жертву пудреницу она сегодня никак не могла. И кто только придумал эти дурацкие маленькие сумки? Почему нельзя пойти на свадьбу с большой, вместительной авоськой?

* * *

Возле цветочного базара на Калинина – Коммунистическом было, как обычно в конце недели, яблоку негде упасть.

Здесь следует сделать отступление, пояснив, что, во-первых, базарчик в наши дни был безжалостно снесен, а во-вторых, вышеприведенные географические ориентиры уже не соответствовали действительности, поскольку на момент повествования эти улица и проспект носили имена совсем других героев – Кабанбай-батыра и Абылай-хана, присвоенные им, как и большинству других улиц города, в девяностые годы прошлого столетия, на гребне волны тотальных преобразований и возрождения исторической памяти, охвативших страну после распада СССР и обретения Казахстаном независимости. Однако дело в том, что практически все коренные алмаатинцы, к числу которых относилась и Сабина, без злого умысла, но упрямо игнорировали именно этот аспект государственных нововведений, сравнительно благосклонно взирая на остальные трансформации, происходившие в стране. Они безболезненно принимали новые (или хорошо забытые старые) названия городов суверенного Казахстана, ничего не имея против того, чтобы Гурьев стал Атырау, Шевченко – Актау, а Целиноград – Акмолой (позднее – Астаной). Они ни минуты не возражали против приведения названий городов и населенных пунктов в соответствие с казахской транскрипцией, понемногу осваиваясь с тем, что Чимкент стал Шымкентом, Кокчетав – Кокшетау, а Семипалатинск – Семеем. Они смирились со сменой наименований областей республики, сел, поселков и даже районов Алма-Аты, но вот проспекты и улицы родного города продолжали упорно называть вышедшими из официального употребления, но такими привычными именами.

И вряд ли они поступали так потому, что улицы Октябрьская, Комсомольская или Карла Маркса были дороже им из идеологических соображений (хотя не исключено, что для представителей старшего поколения этот фактор тоже играл какую-то роль). Причина крылась скорее в том, что жители города, чьи зрелые годы, юность или хотя бы детство прошли в Алма-Ате доперестроечных времен, стойко держались за старые, милые сердцу названия, хранившие память о незатейливой и скромной, но удивительно светлой, спокойной жизни в уютно-безмятежном городе их детства. Это был, вероятно, их способ не допустить утраты хотя бы этих ценностно-смысловых ориентиров в стремительно менявшемся, пугающе-незнакомом мире вокруг. Или это была неосознанная попытка обеспечить своеобразную общность, тайное братство алмаатинцев, знающих и помнящих, как было раньше, в противовес тому потоку приезжих, который хлынул в Алма-Ату в то же самое время из аулов и провинциальных городов, что не могло не изменить (к сожалению, не в лучшую сторону) интеллигентный, где-то даже рафинированный образ любимого города. Это было негласным тестом на принадлежность либо к среде коренных жителей бывшей столицы, либо к разряду ее новоиспеченных горожан, и можно было не спрашивать, как давно живет человек в Алма-Ате, – достаточно было услышать, какие названия улиц он употребляет.

Что же касается туристов и гостей южной столицы, в их интересах было ориентироваться здесь преимущественно по карте, потому что выяснять направление у доброжелательных местных жителей было приятно, но чревато досадными недоразумениями, ведь по их подсказке можно было долго и, главное, безуспешно искать некую улицу Дзержинского (которая теперь называлась Наурызбай-батыра), Космонавтов (ныне – Байтурсынова) или проспект Ленина (нынче – Достык).

Впрочем, в этот момент вопросы городского и даже общегосударственного значения волновали Сабину меньше всего: ей нужно было купить цветы, а возле базара наблюдалось настоящее столпотворение. Была суббота, и Алма-Ата гуляла: у людей были свадьбы, дни рождения, юбилеи. «У всех сегодня праздник, кроме меня», – думала Сабина, бередя душу тем, что едва ли у кого-то в целом городе был столь же скорбный повод для покупки букета, как у нее. Но раскисать было нельзя, и, заставив эти умонастроения умолкнуть, она попросила водителя подъехать как можно ближе к базару.

Обойдя в своих на редкость неудобных босоножках все ларьки, только в самом дальнем она обнаружила розы нужного оттенка – цвета крови, ведь, как ей казалось, именно так сейчас выглядело ее кровоточащее, рвущееся на части сердце. Она выбрала двадцать пять роз (ровно столько в последний раз дарил ей Арман) и долго ждала, пока ей оформят букет, но, едва взяв его в руки, покачнулась и чуть не упала под тяжестью пышных цветов. К счастью, парень-продавец успел ее удержать и предложил донести букет до машины. Сабина охотно приняла его предложение, поскольку водитель такси смог припарковаться только за полквартала отсюда, напротив гостиницы «Алма-Ата», и сама она вряд ли с этим справилась бы.

Не самой грациозной походкой ковыляя за услужливым продавцом, она мысленно проклинала городские пробки, кривой асфальт и новые босоножки, ремешки которых начинали так основательно сдавливать ей ноги, что обычный процесс передвижения на своих двоих становился все более мучительным.