В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945 - Готтлоб Бидерман

— Сейчас у нас, латышей, на нашей земле собаки… но скоро придется подружиться с волками.

Смысл этих слов не требовал объяснения.

Мы прозвали его Доктор Польди, а его работа никогда не кончалась. К нему часто под покровом темноты на подводах привозили легионы раненых, лежавших на куче соломы. Эти солдаты были перевязаны грязными, с запекшейся кровью бинтами, ослабевшие, небритые и грязные, без всякой надежды или едва хранившие искорку оптимизма. Польди брал их под свою опеку, и под ненадежной защитой флага Красного Креста он ухаживал за ранеными, менял бинты, делал болеутоляющие инъекции, сшивал разорванную плоть и накладывал шины на сломанные кости. Тяжело раненных грузили на санки и везли на операцию на сборный пункт дивизии в нескольких километрах позади линии фронта. Такие помощники измученным и уставшим — доктора и медицинский персонал, носившие на своих плечах жезл Меркурия и скальпель в карманах мундиров, — в будущем много раз доказали свою необходимость и в будущем, в период заключения в России.

В бараке у Польди мы имели немало содержательных бесед. Я глубокой ночью приходил со своего строительства оборонительных рубежей, садился рядом с камином, чтобы оказаться поближе к огню. В мерцающем свете он со своим помощником-медиком подсаживался ко мне и провозглашал тост в честь моего благополучного возвращения. Тут было тепло и уютно, тут была частица дома, который излучался не только из камина, но и из сердца. Польди был темноволосым, очень серьезным доктором с темно-коричневыми глазами. Я часто воображал его каким-нибудь потомком римских или галльских легионеров, оккупировавших места Кастель-Майнца, которые он называл своим домом. Мы часто вспоминали свои дома и спрашивали себя, придется ли нам вновь стоять перед древними монументами на нашей родине, войдем ли мы опять в полутемный Майнцский собор для молитвы.

И всегда над нами вставал и во время каждой беседы маячил призрак нашей судьбы — как все это кончится? Будет ли принесена Курляндская армия в жертву неодолимому натиску коммунизма, поддерживаемому огромной индустриальной мощью объединенных сил союзников? Будет ли потом произнесено над нашими могилами, как это делалось после Сталинградского разгрома, что Курляндская армия «выполнила до последнего патрона свой долг перед страной и народом, сражаясь против превосходящего по силам врага, чтобы дать возможность создать новые оборонительные рубежи, способствуя защите своей отчизны»? Мне на память приходила участь войск, практически изолированных и брошенных далеко на юге, на Крымском полуострове, нашем бывшем поле битвы. Сообщалось, что, когда лодки и паромы устремлялись в открытое море, беря курс на Одессу, оставшиеся защитники, которых бросили на произвол судьбы, кричали вслед уходящим судам: «Мы — почетные граждане нации!» А потом они отправились в длинное горестное путешествие в плен.

За несколько дней до начала ожидаемого наступления возле штаба полка был подготовлен новый бункер-госпиталь, что позволило доставлять раненых в безопасное место. Латышская ферма в Штедини, где мы с Польди пользовались временным комфортом, позже была изрешечена в ходе танкового обстрела. Мы уже не видели ее обитателей и так и не узнали об их судьбе.

Твердая проезжая дорога вела через участок нашей дивизии от Пампали на Штедини, а потом раздваивалась. Одна дорога вела на северо-восток на Фрауенбург, а другая — на Либаву. И вот на этой развилке русские попытались прорваться, чтобы расколоть Курляндскую армию и взять Либаву.

21 декабря 1944 г. ровно в 6.00 на наш участок фронта обрушилась огненная буря. Горизонт ожил, светясь вспышками выстрелов бесконечного числа тяжелых орудий. Было подтверждено, что только в секторе 438-го гренадерского полка более восьмисот стволов — состоявших из смертоносной комбинации тяжелых орудий, реактивных установок и минометов — выпустили множество залпов по нашим позициям.

На окопы обрушился ливнем огненный шторм невероятной силы. Пулеметные гнезда, окопы, блиндажи и укрепленные огневые позиции на передовой рушились в облаках пыли и дыма. Земля дрожала, грохотала, дыбилась и рушилась. Обрушивались блиндажи, сравнивались с землей окопы. Три долгих часа невидимая сила с бешенством набрасывалась на землю, выискивая наше последнее убежище во мраке битвы. Сперва мощный огонь был нацелен на наши передовые позиции; потом он сместился на высоты Штедини, после чего переместился вперед на лесистый район в нашем тылу и обрушился на полковой штаб. Верхушки деревьев разлетались в щепки, целые деревья взлетали в воздух, снаряды били по железобетонным блиндажам и полностью покрыли своими разрывами все вокруг нас. Минуты казались вечностью.

Появились первые раненые, спотыкающиеся, бесцельно снующие, часто без касок, в залитой кровью форме. Тех, кто не мог двигаться самостоятельно, солдаты, напрягаясь под тяжестью, доставляли завернутыми в плащ-палатки. Раненые стонали в агонии и в ожидании врача дико колотились о землю. Лихорадочно трудился Польди со своими помощниками. Я попытался помочь им, накладывая герметичный бинт на грудную рану. Некоторые из раненых, способных связно говорить, рассказали, что иван прорвался в соседнем слева секторе фронта и были замечены сосредоточения танков.

Вдруг артобстрел наших позиций прекратился. Вдали, слева и справа от нас, продолжали падать снаряды и ракеты с неописуемой яростью. Я взглянул через самодельный операционный стол на Польди и почувствовал, что затрепетали нервы в моей шее от ожидания. Он бросил на меня взгляд, оторвавшись от дела, понимающе кивнул, а потом молча стал вновь зашивать раны своего пациента. Молчание на нашем участке фронта было зловещим признаком, с которым я сталкивался в прежних боях. Советская артиллерия перестала нас обстреливать и перенесла свой огонь на наши фланги. Мы занимали коридор, через который вражеская бронетехника попытается пробиться в наш тыл.

Я уронил рулон бинтов и бросился к двери медицинского блиндажа, захватив по пути карабин. У входа я услышал звуки грохочущих моторов и скрежет гусениц, сопровождаемые оглушительными разрывами. Над лесом проносились красные штурмовики, сбрасывая бомбы и обстреливая нас из пулеметов и установленных в крыльях пушек. Рев моторов становился все громче, и сквозь накатывающийся грохот взрывов я безошибочно узнал грохотанье советских «Т-34». Из руин штаба я заметил нескольких солдат, в панике бегущих мимо нас с карабинами в руках. Несясь напрямую к блиндажу, они рухнули на землю, задыхаясь от бега, визжа: «Танки! Танки!»