Узники ненависти: когнитивная основа гнева, враждебности и насилия - Аарон Бек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подобный же тип мышления распространяется по всей стране, когда она заражена военной лихорадкой. В начале Первой мировой войны даже самые высокообразованные люди и интеллектуальные элиты по обе стороны фронта были охвачены твердым убеждением, что их-то страна абсолютно невиновна, их дело правое, а противники – это агрессоры и «плохие парни». Словно маленькие дети, они не могли или не хотели понять, что люди на противоположной стороне испытывают точно такие же чувства по отношению к ним самим[304].
Обычно человек рассматривает себя как носителя доброй воли. Такая самоидентификация строится вокруг темы «Я – хороший». Его сознание побуждает сохранять это представление о себе. Когда он вынужден сделать что-то, причиняющее кому-то вред, приходится как-то улаживать такое действие с собственной совестью. В этой точке групповая идеология предоставляет ему свободу от императива «Не убий»: высшее благо требует изменить общее правило. Отправляясь на войну или участвуя в актах геноцида, человек убивает воплощенное зло и поэтому творит добро.
Важной прелюдией к такому изменению является превалирующий в сознании образ противника. По общему признанию, человеку, действующему как отдельный индивидуум или член группы, сложно изменить свой узкий взгляд на происходящее и охватить более широкую перспективу. Дистанцирование от эгоцентрической точки зрения зависит от принятия (или непринятия) принципа, согласно которому, хотя своя точка зрения кажется реальной и законной, она может оказаться предвзятой или даже полностью ошибочной. Признав вероятную ошибочность своих взглядов, человек может отступить и задать себе вопрос об их обоснованности[305]:
• Возможно ли, что я неправильно истолковал вроде бы явно оскорбительное поведение другого человека (или группы)?
• Основаны мои интерпретации на реальных доказательствах или на моих предубеждениях?
• Существуют ли альтернативные объяснения?
• Не искажаю ли я имеющийся у меня образ другого человека или группы из-за моих собственных уязвимостей или страхов?
Даже если человек твердо убежден в обоснованности своей точки зрения, в центре которой стоит он сам, критические вопросы, подобные вышеприведенным, подвергают сомнению эгоцентрический образ мышления. Например, Раймонд сумел изменить свое представление о том, что критика со стороны жены есть нападки на его мужскую честь, и принять мысль о том, что жена не была злонамеренной, когда его критиковала.
Успешное дистанцирование от эгоцентрического восприятия конфликтной ситуации идет рука об руку с попытками переосмыслить значение ситуации с позиций объективного и беспристрастного наблюдателя[306]. Выведение себя из центра всего, что происходит вокруг, также позволяет сформировать основанное на эмпатии понимание точки зрения оппонента.
Еще один пример из клинической практики демонстрирует, как понимание точки зрения «противника» помогает разрешить конфликт и предотвратить вроде бы вытекающее из него негативное поведение. Отец и его восемнадцатилетняя дочь сцепились по жизни в непрекращающейся схватке, характеризующейся тем, что отец пытался навязать свои правила строгой дисциплины, а дочь этому яростно сопротивлялась и выказывала открытое неповиновение. Накал страстей был таков, что они даже обменялись ударами. В процессе разговора с обоими каждый с гневом высказывал, что думает о проблеме со своей позиции. После обсуждения целей предложенной им ролевой игры «в противника» отец попытался взять на себя роль дочери, а дочь – роль отца. Они разыграли типичную конфликтную сценку по поводу «комендантского часа» для дочери и использования ею семейного автомобиля.
После драматично разыгранной свары психотерапевт спросил и отца, и дочь об их чувствах. Отец заметил, что, играя роль дочери, он вспомнил собственные подростковые конфликты со своим отцом и признал, что теперь может понять, что при этом чувствует его дочь. Отметил: «Я чувствовал, что на меня наезжают – что он [отец в ролевой игре] не уважает мои чувства и озабочен только собой».
Дочь же описала свои ощущения после ролевой игры так: «Я могла почувствовать, что он на самом деле заботится обо мне. Он реально боялся того, что могло случиться плохое, когда я допоздна не возвращалась домой. Так сурово обращался со мной потому, что беспокоился, а не потому, что хотел контролировать каждый мой шаг». Во время ролевой игры она выказала важнейшую черту эмпатии, поскольку сама в действительности смогла прочувствовать тревогу, охватывавшую отца.
Переживания, испытанные в результате «примеривания на себя» внутреннего мира другого человека во время этой игры с «перевернутыми ролями», оказались решающим фактором в устранении взаимного антагонизма. Более широкая и объективная точка зрения, на которую оказались способными обе стороны, включала в себя понимание того, что они находятся в конфликте не потому, что один из них злонамерен, а потому, что каждый обеспокоен и задет конфронтационным поведением другого. Новое, более сбалансированное понимание мыслей и чувств другого человека ослабило гнев и предоставило возможность для разрешения конфликта. Понимание и переосмысление на уровне рассудка также подготовили почву для проявления истинной эмпатии.
Эмпатия
Вы замечали, что во время футбольного матча болельщики имитируют действия игроков на поле? Когда игрок, выполняющий удар по воротам, готовится отправить мяч в цель, фанаты его команды делают такие движения ногами, будто пытаются ему помочь, прежде чем его удар можно будет заблокировать. Мы наблюдаем аналогичные автоматические реакции, когда люди морщатся или корчатся, видя, что другому человеку больно.
Адам Смит описал этот феномен еще в 1759 году:
«Когда мы видим направленный против кого-нибудь удар, готовый поразить его руку или ногу, мы, естественно, отдергиваем собственную руку или ногу; а когда удар нанесен, в некотором роде сами его чувствуем и получаем это ощущение одновременно с тем, кто испытал его в действительности… Впечатлительные люди слабого сложения при взгляде на раны, выставляемые напоказ некоторыми нищими на улице, жалуются на болезненное ощущение в части собственного тела, соответствующей пораженной части этих несчастных[307][308]».
Такие реакции кажутся непроизвольными и бессмысленными, как рефлекторное разгибание ноги при ударе резиновым молоточком по сухожилию надколенника. Тем не менее, способность испытывать истинное сочувствие может быть результатом развития в более поздние времена этих заместительных (викарных) рефлекторных реакций, обусловленных базовыми связями между людьми. И дети, и взрослые бессознательно имитируют выражения лица и позы окружающих[309]. Распространение детского плача по яслям, вероятно, является результатом подражания и не вызывает соответствующих чувств к ребенку, который по какой-то причине заплакал первым[310]. Тем не менее, имеются весьма убедительные доказательства того, что дети уже в возрасте одного года могут испытывать переживания, вызванные грустью другого[311].
Ричард Лазарус вызывал тревожные реакции у людей, показывая им фильмы о несчастных случаях на производстве[312]. Проявляя чувства в ответ на кинокадры разными телодвижениями
