Лилея - Елена Чудинова

— Ты… был… в Крепости?!

— Не торопи рассказа. Итак, планы мои переменялись спешно, но четко. Я находился в Сибири, рукою подать до Алтая, о чем свидетельствовала и карта в руках моих. Путь куда короче, чем до столиц и границ! Владимир обозначил две моих задачи: не только следование за тобою, но и сыск по собственному делу. Ясно, какая цель была для меня первейшей, вторую же отделяло от первой изрядное время. Я мог странствовать лишь инкогнитом, а проще сказать бродягою — как минуешь границы без надлежащих бумаг? Не примкнуть ли к цыганам, думал я, невольно с тобою перемолвившись через дальние пространства. К тому ж, хоть Владимир и щедро поделился со мною, Крезом он не был. Нужды нет, бродягою так бродягою пробираться во Францию, коли нету другого пути. Мог бы я, конечно, обратиться за помощью к кой-кому в Санкт-Петербурге, но сколь все сие долго! А Крепость, сердце всех незримых наших артерий, рядом! И я повернул на Алтай.

— Только отца Модеста там не застал…

— Как ты догадалась, Нелли?

— После расскажу как-нибудь. Уж догадалась.

— Многожды еще я стану повествовать тебе о пути своем в Белую Крепость, обо всех приключениях, встречах и разговорах. Теперь же скажу лишь одно: не успел я впервые за долгие месяцы заснуть под дружеским кровом, а уж некоторые из друзей оставили его, дабы мчаться сломя голову по моим делам.

— Так и теперь ты — арестант, милый? — У Нелли похолодели губы. Вот так поживет она в покое, все время страшась новой разлуки!

— Худо слушаешь, душа моя! На половине пути, когда я уж влек тебе на помощь добрый отряд, нас настигло известие, что дело мое в Санкт-Петербурге решено. Приказ об освобожденьи из-под стражи, я чаю, нежданно обрушился на благородно-вороватого мещанина, ну да Владимир, конечно, не даст бедняге пропасть в отдаленном Сибирском краю. Когда мы с Никитою Сириным выступали в путь — я был еще преступник. Тебя встречаю законопослушным и щасливым гражданином, вчистую обеленным ото всех клевет и подозрений.

— Такое только в книжных романах бывает, милый. — Слабо улыбнулась Елена. — Либо на сцене еще, знаешь, в последнем акте.

— Бывает и в жизни, как видишь, — Филипп де Роскоф еще раз обнял жену. — Вишь, туча-то какая идет! Сойдем-ка, пожалуй, в каюту. Многовато, на мой вкус, чтоб вода была и сверху и снизу!

ГЛАВА XLVI

С Никитою Сириным супруги расстались еще в порту: дела Воинства призывали его поворотить в Ревель.

В Санкт-Петербурге пробыли без малого месяц: Филиппу надлежало выправить бумажное положенье многих своих дел, находившихся в самом хаотическом своем состоянии ввиду всех арестов, оправданий и путешествий. Из столицы в Тверь ехали уже хорошо установившимся санным путем. В Твери чаяли пробыть самое большее день, а вышло шесть недель.

Когда последний солоноватый морской ветерок растаял в воздухе, Нелли начала ощущать неприятное стесненье дыхания. Все казалось ей душно, все просила она проветрить в карете, но клубами пара врывающийся через приподнятое окно холодный воздух, казалось, не приносил никакого облегченья.

Чуть лучше стало, когда вокруг поднялась справа и слева густая стена соснового бора.

— Ну, благодарение Господу, Нелли, ты хоть разрумянилась немного, — Филипп работливо кутал ноги жены в легкую песцовую полсть.

— И, милый, хорошо, что англичанок здесь теперь нету, — улыбнулась Елена. — Не хотела б я, чтоб ты сравнивал мой румянец с ланитами Дуврских красавиц. Раньше думала я, признаться, что об особенном у англичанок цвете лица романисты все сочинили.

— Не в принадлежности к аглицкой нации его причина, — слегка обиделся Филипп. — У норманнских наших девиц румянец точно таков же — розан во льду. Это, друг мой, Ла Манш. Не умею тебе сказать отчего, но это он рисует сии акварели.

— Соленые акварели, аквасоли, — Елена улыбнулась, но вновь мучительно ощутила вдруг, сколь недостает ее легким запаха моря.

Ночью ей приснилась тюрьма Консьежери, сокрывающая в стенах своих омерзительные тайны революции. На рассвете ее разбудили муки удушья.

Страшный припадок длился почти сутки. Борясь за каждый свой вдох, томительно мечтая уж не о прекращении мучений, но хоть о том, чтобы несколько минут отдохнуть от них, Нелли заставляла себя без конца повторять слова Параши: «Это не смертное!»

Это не смертное. Она обрела мужа не затем, чтоб сейчас с ним разлучиться. Проходит все плохое, пройдет и это. Это не смертное. Один из ударов, наносимых прекрасной Франции, пришелся по ней. Ничего. Люди живут и с худшим, а она научится жить с этою раной. Она будет жить с этим, но она будет жить. Это не смертное.

— Господи, Нелли. — На Филиппа было страшно смотреть. Странно повзрослевшим глядел и Роман, подошедший к ее кровати с другой стороны. Кроме них в нумере был незнакомый господин, убирающий в сафьяновый мешок окровавленные инструменты. Рука немилосердно болела в локтевом сгибе.

— А вот крестьяне в Бретани кровь не пускают, ты разве забыл?

— Сие решительно необходимая мера, сударыня, ибо способствует обновлению сил организма, что в свой черед способствует преодолению болезни, — с важностью заметил эскулап.

У Нелли были большие сомненья, однако ж она не стала их высказывать. Уж коли дыханье ее выровнялось, так и вред кровопускания едва ли слишком велик.

Неделю пролежала она в постеле вовсе без сил, на другую стал ворочаться аппетит и появилось желанье разговаривать.

Небольшие прогулки с каждым днем делались длинней.

Теперь уж вовсе бодрой она ощущала себя, однако ж пришлось задержаться вновь: снег таял, являя непролазную грязь.

Тверь — красивый городок в наикрасивейших лесах, оказалась не самым лучшим местом для того, чтоб переждать распутицу. Осмотреть его оказалось легко в два дни. Общество же местное быть может и было весьма достойным, только Росковы общества не искали. Воистину нет в жизни большего искушения терпенью человеческому, нежели долгое путешествие, затянувшееся в самом своем конце! Пенаты родного очага, мелкие и довольно послушные созданья, в такую пору наделены волшебною силою говорить властно и громко — их зов слышен издалёка.

Жили лишь новостными листками, с изрядным запозданьем доносящие французские вести.

Газету, оповещающую о казни королевы, Филипп, как выяснилось после, от нее утаил, возведши напраслину на постилиона. Слишком еще тревожился он за здоровье жены. Зато немало проговорили они о процессе жирондистов, немало насмехались сквозь слезы над вульгарно-пышным праздником «Разума», что закатил в столице Робеспьер.

— Робеспьер принес Верховному Разуму жертву из цветов и колосьев на алтаре свободы… В роли жреца выступил, стало быть… Специально строили деревянные статуи, знаменующие собою пороки, чтоб их сжечь перед народом… — читал Филипп.

— Вроде как чучелу на Масленницу, что ли? — Роман все чаще принимал полное участие в их разговорах.

— Ты глядишь в самую точку, — сериозно отвечал Филипп. — Все сие изрядно напоминает мне языческий разгул во времена Юлиана Отступника. Ты еще не учил о нем, но скоро прочтешь. Гиштория повторяется, нужды нет.

— А еще газет не пришло? — Елена с тоскою глядела на потоки дождя в гостиничном оконце.

— Откуда, уж и так эти за конец октября. На ихнем собачьем языке сие брюмер.

Наконец земля довольно подсохла для колес.

Ехали две недели. К воскресенью первой проглянула первая травка. К Благовещенью, заставшему их уже в собственном губернском Чарске, деревья окутал нежный зеленый туман. Чуть ему сгуститься — и станет точь в точь как год назад, когда с оцепеневшею от тревоги и боли душою пустилась она в путь.

— Скорей, милый, лишь бы только нас никто не признал, — возбужденно шептала Нелли. Уж сутки кусок не лез ей в горло от нетерпения, не шел сон. — Нету у меня сил ни с кем говорить теперь.

— Потерпи, любовь моя! Мы уж почти дома. Совсем немного еще потерпи!

Но терпеть не было сил. Нелли то и дело высовывалась в окно дрянного наемного экипажа.

Эта дорога ведет в Сабурово. Как сладко стучит в груди сердце, узнавая полузабытое!

Вот над дорогой воздвигся старый дуб, под коим когда-то попрощались две подруги с третьей. Теперь к нему воротилась лишь одна. Еще немного, и дорожная развилка свернет к Кленову Злату. Так и есть! Только обломился один из стволов липы, что раньше торчала ижицею. А теперь под горку… Вот уж клены чаще замелькали средь иных своих собратьев.

— Об одном жалею, что Платоши нету сейчас дома, — сказал Филипп. — Завтра же сам за ним помчу.

Нелли кивнула, но рассеянно. Только теперь, ввиду родного дома, всю ее охватило вдруг чувство, коим в это мгновенье не могла она поделиться даже с Филиппом.

— Люди, я чаю, шум подымут, — тихо сказала она. — Верно утомилась я с дороги. Любезные мои, может вперед поедете? Я бы прогулялась немножко пешком.