Нотнерт (СИ) - "Malvada Reina"

— Жить так, как жили мы, не посоветуешь даже врагу. Многие не уживаются в одной квартире, их ссорит быт или разводит непримиримость характеров. Знаете, каково это делить с кем-то одно тело? Это безумная какофония чувств, эмоций и мыслей… Она разъедает изнутри похлеще серной кислоты. Но человек по своей природе существо живучее, при наличии сильного характера и необъятной силы воли, он может выжить даже в самых отвратительных условиях и, более того, с легкостью к ним приспособиться. До некоторых пор нам удавалось сосуществовать мирно, я пыталась не мешать Реджине, а она не мешала мне. — На некоторое время Она прервала монолог и перевела взгляд на меня, — Робин многое сделал для того, чтобы это перемирие вообще состоялось. Раньше она казалась мне немощной, я была убеждена в том, что злость и ярость — все, что у меня есть, но Локсли каждый день, каждую минуту боролся за то, чтобы показать мне, что я — это не только ненависть и гнев, что я могу любить и меня могут любить в ответ так же сильно, что я могу испытывать все чувства и эмоции, доступные любому человеку. Когда Робин погиб… — Она на миг запнулась, словно само воспоминание до сих пор отдаётся в ней немыслимой мукой, — боль была нестерпимой… Реджина не смогла справиться. Отчаяние было так велико, что единственным выходом спасти рассудок было вернуть меня.

«Вернись, пожалуйста, я без тебя не смогу» — вспомнила я ту самую мантру, которую Реджина шептала снова и снова сразу после гибели Робина. Так вот кого она так отчаянно просила вернуться!

— Она буквально отторгла меня. То, что она испытывала тогда не поддаётся описанию, с этим нужно было что-то сделать. И я поступила так, как поступала всегда — я переняла всю её боль на себя и заперла её на ключ. Вот почему она так легко пережила трагедию и начала жить дальше — вся её нескончаемая боль, все её необъятное горе смешалось с моим собственным и скопилось во мне в самой дикой концентрации. И с каждым годом они становились всё сильнее и сильнее. Мы вернулись к тому, с чего начинали — всё самое светлое досталось Реджине. Опять. Она испытывала приятное удивление, узнав, что беременна, я же — первородный ужас от того, что отцом ребёнка мог быть не Робин. Она радовалась появлению Роланда на свет, а я вопила от боли, страха и безысходности, ведь тот факт, что на моего сына устроят охоту, как когда-то на меня, был неоспорим. Быть чей-то навязчивой идеей — едва ли то, что может пожелать мать своему ребёнку. Реджина наслаждалась счастьем материнства, в то время как я сходила с ума от беспомощности, ведь из-за проклятой программы защиты свидетелей я не могла сделать ровным счётом ничего, чтобы защитить собственного сына! Меня начало сбоить. Мне…мне хотелось вопить каждый раз, когда Эмма её обнимала; каждый раз, когда Роланд называл матерью не меня. Когда я вспоминаю, что ей с Робином до рая остался всего один чёртов этаж, что-то внутри разбивается вдребезги и душа истекает кровью. Я задаюсь вопросом: могло ли всё сложится иначе, если бы вместо неё в тот момент с ним рядом была я? Я, которая по физической силе дала бы фору всем присутствующим вместе взятым! И всё это повторяется раз за разом. Всё, алес! От моей души остались одни лохмотья. Кровить больше нечему. — Она прикусила нижнюю губу, теплее укутываясь в пальто, — Но каждый раз, когда я думала, что больнее быть не может, жизнь готовила очередной сюрприз. Мы больше не могли делить одно тело, ведь то, что делало абсолютно счастливой её, медленно и по-садистски убивало меня. Я сильная, я намного сильнее Реджины, но даже для меня это чересчур!

Я почувствовала, как к моим глазам подкатили слезы, как ком в горле не давал сделать нормальный вдох.

— Когда Вы приехали в Нотнерт, наш внутренний конфликт достиг точки невозврата. Мы перестали понимать кто, как и когда выходит на свет. В постель с Эммой ложилась она, а потом резко… Резко выкидывало меня — её вдруг передёрнуло, на лице отразилось сильнейшее отвращение, — и чужие руки, чужие губы по моему телу заставляли меня сотню раз переживать всё то, от чего я так отчаянно и очень долго оберегала Реджину в «Нотнерте». Долгие месяцы такой жизни и даже стойкость Свон дала трещину. Мы с ней заключили пари. Я должна была уйти, как только выйдет Ваша книга, а она должна была не мешать мне и всячески скрывать от Реджины тот факт, что мы идём против её твердого решения сидеть тихо, как мышка, и наслаждаться тем, что она, по своей защищенной беспечности считала счастливой жизнью.

Она достала из кармана пачку сигарет и изящно вытащила наманикюренными пальчиками одну длинную никотиновую палочку. Я терпеливо ждала, пока она подкурит и выдохнет облако дыма, отмечая про себя, что у неё отчего-то очень сильно дрожат руки. Стройная фигура замерла в ожидании чего-то, словно натянутая пружина. Шестое чувство подсказывало мне, что что-то явно не так. Мозг принялся анализировать каждое сказанное ею слово, каждый сделанный ею жест. Внезапная мысль больно ударила в висок:

— Книга вышла год назад…

Из комнаты, через которую мы вышли на крышу раздался какой-то шорох. Она вытерла слёзы тыльной стороной руки, расправила плечи и загадочно улыбнулась, поглядывая в ту сторону:

— Я передумала.

Я опешила и с непониманием посмотрела на неё. Словно по щелчку пальцев пропала вся её нервозность, уступив место какой-то королевской надменности. На лице появилась хищная улыбка, в шоколадных глазах блестел безумный огонёк. Моё чувство самосохранения принялось вопить мне, чтобы я немедленно уносила от неё ноги, но я буквально приросла к рубероиду.

— Видите ли, Белль, у каждого в жизни есть своя цель. У Вас — найти себя, стать знаменитой писательницей, на чьи бездарные опусы будут снимать экранизации, у Реджины — найти своё место в этом мире и, наконец, стать счастливой. Глупое стремление, на самом деле, но мне ли судить? Цель есть и у Свон, и у Голда, и у вашей подруги Руби. И у меня она всегда была, только я всегда ставила Реджину превыше себя. И. Это. Мне. Надоело.

— Какая цель?

Она будто выжидала момент и тянула с ответом на мой вопрос. Докурив сигарету и сбросив её с крыши, она наконец заговорила:

— Меня создали не для того, чтобы я страдала, боялась, бегала и пряталась. Я должна быть главной в этой пищевой цепочке. Этот кретин, Локсли, сбил меня с моего истинного пути. Он на долгие годы заставил меня забыть о том, для чего я была предназначена…

— Помочь мне изменить мир, — из комнаты вышел высокий широкоплечий мужчина с густыми бакенбардами на висках. Он был намного крупнее, чем я себе представляла и, честно говоря, жути наводил тоже гораздо больше. Я в ужасе попятились, наблюдая, как Эдвард Коттон подходит к Ней, как его руки собственнически обвиваются вокруг её талии, а Она широко улыбаясь, откидывается ему на спину и мягко поглаживает его предплечья.

— Реджина… — мой голос превратился в жалобный писк.

— Ваша книга, мисс Френч, как и Вы сами — лишь средство достижения цели. Удивительно насколько слепыми становятся люди, стоит лишь поднять тему потери и душевной боли. Этой белобрысой идиотке с синдромом спасителя даже в голову не пришло, что мне это нужно не для того, чтобы почтить память благородного доктора Локсли, — она буквально выплюнула его имя, — а для того, чтобы Эдвард меня нашёл, несмотря на все усилия Маршалла Свон, систему замалчивания, созданную вашим драгоценным супругом, и эту трижды проклятую программу защиты свидетелей! Обвести всех вокруг пальца оказалось совсем не сложно. Мне всего лишь нужно было найти человека, который по своей нелепой неосведомленности, в погоне за своей абсурдной жаждой славы, действовал бы напролом, поправ все тщательно предпринятые меры безопасности. И вот, появляетесь Вы — невинная овечка с большой светлой мечтой. Дело оставалось за малым — найти Айви, словно на скрипке, сыграть на её нелепом чувстве вины, заставить её перестать скрываться и начать открыто взаимодействовать с Вами. И вот Вы, совершенно ни о чем не догадываясь, становитесь такой жизненно необходимой ниточкой Ариадны…