Пятьдесят лет в Российском императорском флоте - Генрих Цывинский

Швейцария объявила нейтралитет и мобилизацию, закрыла свои границы для иностранцев, оставив для выезда одну лишь пограничную станцию Шаффхаузен. Все это я узнал только в Люцерне, куда я поехал взять спальные билеты в экспрессе на выезд через Берлин. По всем остальным направлениям выезд, как сказано выше, оказался закрытым. Места во всех поездах были уже заняты вперед на три дня, и я получил билеты только на 18 июля накануне объявления войны (31 июля нов. ст.). Мои дамы начали поспешно укладывать вещи, накупленные в большом количестве за лето и в Берлине, и в городах Швейцарии; все это с трудом упаковалось в трех больших кофрах.

18 июля была чудная погода, и на пристани в Weggis’e нас провожало все оставшееся там общество иностранцев. Мои дамы с букетами в руках трогательно с ними простились. Вечером в 7 часов поезд-экспресс, набитый сплошь иностранными беженцами, увез нас к границе Германии.

Постараюсь в коротких словах изложить характер переговоров Германии с Россией непосредственно перед началом военных действий накануне объявления войны 31 июля (нов. ст.) 1914 г.

Вернувшись в Берлин, Вильгельм отправил Царю дружественную телеграмму, а сам объявил секретную мобилизацию. Царь ответил ему такой же телеграммой, но (узнав о мобилизации в Г ермании) по настоянию русского Генерального Штаба была объявлена мобилизация корпусов на прусской границе. Германия 17 июля послала ультиматум России — отменить мобилизацию. Царь колебался и ночью на 18 июля вызвал к телефону Начальника Генерального Штаба и приказал приостановить мобилизацию, но получив ответ, что теперь уже поздно и что весь западный фронт уже получил телеграммы, и остановить ход невозможно, отдал приказ печатать манифест о войне с Германией. К тому же 18 июля (ст. ст.), вечером, германский посол князь Пурталес вручил Сазонову ноту (телеграмма от князя Бюлова) о разрыве сношений и начале войны. Главнокомандующим всех сухопутных сил назначен был Великий Князь Николай Николаевич; Начальником Штаба генерал Янушкевич; начальником Балтийского флота адмирал Н.О. Эссен, Черноморского адмирал Эбергард.

На вокзале в Шаффхаузене творилось вавилонское столпотворение: сотни тысяч пассажиров, выброшенных из швейцарских поездов, бежавших домой, с бою брали места, наполняя немецкие товарные поезда, отходившие каждые 10 минут на север по различным линиям германских дорог. Тут были запоздавшие немцы, бельгийцы, шведы, датчане, финляндцы, поляки, остзейцы, русские и больше всего русских евреев. На перроне вокзала почти до самой крыши нагромоздилась гора пассажирского багажа. Старый носильщик-немец услужливо повел нас по темным путям, спотыкаясь на многочисленных рельсах, и впихнул нас с ручным багажом в товарный вагон, уже наполненный беженцами.

Всю ночь поезд шел с долгими остановками, пропуская мчавшиеся нам навстречу воинские поезда, набитые солдатами, шумно распевавшими Wachy am Rein и другие патриотические песни. Это двигалась юго-западная армия к французской границе. Утром мы прибыли в Штутгарт, и там на перроне толпилась масса народа, кричала «hoch!» и пела. На стене висели свежие плакаты о войне с Россией. Музыка играла марши и немецкие гимны, и в каске стоял уже огромного роста офицер вместо начальника станции. Мы оказались в ловушке в неприятельской стране (я с паспортом вице-адмирала русского флота) и едем в ее столицу. Поезд выбросил нас на перрон, мы, усталые, голодные, с ручным багажом в руках, чувствовали себя в угнетенном состоянии среди враждебной шумной толпы. В буфет на вокзал никого не пускали, там была давка, оттуда солдаты выталкивали публику вон.

Не спавшие всю ночь, мы бросили багаж на землю и на нем уселись. Говорить было опасно, чтобы не выдать себя сновавшим в толпе сыщикам. По соседству с нами сидели на чемоданах и так же, как и мы, уныло молчали в ожидании поезда русские — граф Сивере с молодой женой, урожденной Охотниковой; мы их встречали на пляже в Пугано, а здесь уж познакомились близко. Молодая чета повенчалась в мае и медовые месяцы проводила в Швейцарии. Он отбывал повинность в кавалергардах и теперь торопился в строй. Когда подали поезд, мы едва втиснулись в коридор. Рядом был столовый вагон, но пробраться в него было невозможно: там в походной форме высокий полковник возвещал ликующей толпе о победах, уже одержанных немцами над «варварской Россией». Пассажиры угощали его вином и кричали: «Hoch Kaiser!». Поезд наш двигался медленно, пропуская военные поезда, мчавшиеся на запад к французской границе. В коридоре, набитом людьми, загроможденном вещами, мы молча сидели на своих порт-пледах у самого прохода в соседний столовый вагон, куда мимо нас поминутно проталкивались пассажиры утолить голод и послушать кичливого полковника. Мы, голодные, сонные, унылые, не могли разделять радостного ликования немецкой толпы, и мы чувствовали на себе подозрительные взгляды. В толпе были слышны разговоры об осмотре паспортов пассажиров.

Спустя двое суток поезд ночью на 22 июля (старого стиля) подошел к Берлину, где долго пропускал встречные поезда, и только под утро он выбросил нас на Anhalt’ский вокзал. Мы обошли с графом цейхгауз, ища свой багаж, сданный в Люцерне, но старый смотритель цейхгауза, слыша чистый немецкий акцент графа, участливо отнесся к нашим поискам и сказал, что багаж не может теперь прийти в Берлин ранее, как через 5 дней. Ну, делать нечего, пришлось с ним расстаться, и мы с графом решили не заезжать в отель, где нас арестовали бы неминуемо, а сейчас же, пользуясь темнотой, проехать на Штетинский вокзал и пробираться к морскому берегу — в Данию. Берлин не спал всю ночь; кафе и рестораны все были освещены, и в них шумели подгулявшие немцы; на улицах встречались пьяные группы, шумно распевавшие песни. По пути подхватили свежий номер берлинской газеты, в ней была речь императора Вильгельма, с балкона дворца говорившего толпе, что Царь его обманул, объявив мобилизацию будто раньше немецкой, и он вынужден нарушить клятву, данную на смертном одре престарелому деду, не воевать никогда с Россией.

На Штетинском вокзале было еще пусто, но к 7 часам утра собирались пассажиры, едущие к северному берегу. В 8 часов отходил поезд через Росток на Варнемюнде. Граф взял билеты 2-го класса и мы, получивши в буфете кофе и бутерброды, утолили свой голод и с надеждой на удачный выезд из Германии в радостном расположении духа уселись в вагон. В нашем вагоне и во всем поезде слышался русский и польский говор, было несколько остзейцев и больше всего еврейских семейств. Я решил уничтожить свой паспорт и в уборной сбрить усы, чтобы принять наружность финского лоцмана, решив выдавать себя за финляндского подданного. Мы радовались, что в полдень будем уже на морском берегу и покинем Германию. Но на первой же большой станции Neustrelitz поезд наш был оцеплен солдатами; огромного роста, с красным носом, полицейский комендант заорал: «Alle Russen aufsteigen!», — а затем: «schneller! schneller!». Пассажиры поспешно бросали через окна багаж и выскакивали на перрон. Когда все вышли, была новая команда: «Damen und kinder zuruck!» Им в окно я бросил горсть немецких марок и прокричал: «В Копенгагене — к русскому консулу!» — и только. Поезд ушел.

Нас окружили конвойные и по 4 в ряд под начальством коменданта повели с вокзала в город. Комендант вел на цепи двух больших волчьей породы собак-сыщиков и кричал нам, чтобы шли в ногу. Нас было около 400 мужчин и несколько дам-евреек, не желавших оставить своих мужей. В опустевшей казарме нас выстроили в один ряд, обыскали и осмотрели чемоданы. Затем таким же порядком повели обратно и, усадив в поезд, отправили дальше, запретив открывать окна и подымать шторы. Мы задыхались от духоты; с моим графом сделался обморок. У одной еврейки нашелся одеколон, и графа привели в чувство.

Мы, однако, радовались, что дешево отделались. Но не тут-то было: на одной станции нас окружили солдаты и, выстроив на перроне в 2 шеренги, приступили к осмотру паспортов, чтобы задержать всех мужчин призывного возраста (до 50 лет). В русских заграничных паспортах возраст не прописывался, а потому определяли его по наружному виду. На левый фланг отсылали стариков; тут был граф Сюзор, член Государственной Думы Свентицкий, два-три сенатора, профессора, несколько старых евреев. Я стоял с графом в задней шеренге и решил не ждать очереди, боясь, что меня как беспаспортного могут задержать, и воспользовавшись спором 2 евреев, уверявших, что им чуть ли не 70 лет (хотя на вид им было не более 35-ти), я пробрался сзади фронта на левый фланг и встал рядом со стариками. Человек 200 задержали, и в том числе моего графа, а нас, стариков, посадили в поезд. Грустно мне было прощаться с симпатичным графом.

Смотр кораблей Балтийского флота на Ревельском рейде. 1910-е гг.

Я обещал ему принять под опеку его молодую жену в дальнейшем пути до возвращения в Россию. Часам к 11 поезд пришел в Варнемюнде. На морском берегу — небольшой деревянный вокзал; в буфете на прилавке виднелись аппетитные бутерброды и пиво, но нас туда не пустили, объявив, что и своим едва хватает. Комендант заявил, что сообщение с Данией прекращено, последний пароход (на нем уехали наши дамы) ушел туда сегодня в полдень «и вы, „Russische Schweine“, можете тут и подыхать!».