Наизнанку (СИ) - Медведева Евсения

— Очень красиво! — Янка не могла оторваться от панорамного остекления. Клуб находился среди леса. Высокие, с человеческий рост, сугробы были украшены гирляндами, голубой свет которых будто подсвечивал снег изнутри. Стен не было, были сплошные окна. Она, как ребенок не сводила взгляда с зимней красоты. — Я тоже хочу дом посреди леса. Чтобы наслаждаться изменениями природы, дышать свежим воздухом и ощущать себя оторванной от загазованного города с его рутинными проблемами. Я хочу туда, где снег… Чтобы идти, а вокруг снег. И чтобы щуриться от белизны!

— А я хочу туда, где жарко и ноги утопают в песке. Хочу слушать звук прибоя и просыпаться среди ночи, чтобы окунуться в прохладном ночном море.

— Наши желания невозможно совместить… — Янка горько вздохнула и опустила голову, теребя серебристую ткань платья. Затем она встала и подошла к окну ближе. Опустила теплую ладонь на стекло, вокруг которой вмиг все запотело. Она стояла ко мне спиной, демонстрируя всю провокацию этого тонкого куска ткани. Глубокий вырез открывал всю спину. Видел рельефное очертание позвоночника, чуть торчащие лопатки и золотистую шелковистость кожи. Чуть округлившиеся бедра растягивали ткань, позволяя ей облегать каждый сантиметр ее будоражащих изгибов. От серебряной застежки на шее тянулась тонкая цепочка, игриво покачивающаяся по спине от каждого вдоха. Платье сверкало, притягивая к себе все переливы гирлянд за окном. Яна стояла так задумчиво и неподвижно. А я наслаждался этой паузой. Казалось, мир и правда остановился…

— Ты меня любишь? — она обернулась так резко, что я готов был схватиться за ствол, висящий под пиджаком. Сердце гулко ударилось о ребра, сбив размеренное дыхание.

— Черт! Яна, я чуть не открыл пальбу. Ты можешь двигаться чуть грациознее?

— Наскалов? — Спереди платье было полностью закрытым и на первый взгляд скучным. Плавная линия ворота, длинные рукава, только напрягшиеся соски выдавали отсутствие белья. У меня было раздвоение личности, однозначно! Потому что одной половине хотелось накрыть ее и спрятать от посторонних глаз, а другая половина вальяжно растеклась по креслу, наслаждаясь потоком зависти, бурлящим в зале за спиной.

— Яна?

— Ответь! Сейчас же! — она чуть прикрикнула, на что отреагировали гости за соседними столиками.

— Боже, Кролик, ты такая девчонка… — я рассмеялся, чуть закинув голову на спинку кресла.

— Говори! — ее глаза вмиг стали прозрачными, исчезла мягкая голубизна, а от разлетающихся искр можно было прикуривать.

— Тебе нужна такая же шоколадка, как у всех? — я кивнул в сторону Маринки, прильнувшей к своему мужу. Они выглядели счастливыми. Им было комфортно и хорошо. Не отрывались друг от друга весь вечер, лавируя в танце между толпящихся пар на танцполе.

— Что ты имеешь в виду?

— А что ты называешь любовью? Что это?

Янка застыла и сделала шаг назад, прижавшись к стеклу. Ее глаза округлились, а ладони сжались в кулаки. Выгнув спину, как кошка, она была готова к прыжку. Ее сдерживали только сотни любопытных глаз, направленных сейчас только на нас.

— Ян, запомни, любовь — слово. Это шесть бездушных букв. Чем хуже слова — дорога, звонок, курица? Чем они хуже? Количество букв одинаково, даже есть гласные и согласные. В чем разница? — не знаю, почему начал разговор здесь и сейчас. Внутри что-то вспыхнуло и стало гулко потрескивать, предвещая взрыв.

Янка оттолкнулась от окна и подошла почти вплотную, положив руку прямо на кобуру под пиджаком.

— Клянусь, Наскалов, я сейчас тяпну сто грамм виски и начну палить в тебя! Ты для этого учил меня стрелять, да? Для того чтобы я выбивала из тебя признание? Скажи, что ты меня любишь.

— Пока нет, — я откупорил бутылку и слишком резким движением плеснул виски в стакан. Коричнево-золотая жидкость бурным потоком брызнула в разные стороны, оставляя уродливые кляксы на голубой скатерти. Желание разрушить, испортить, сломать, испачкать — все, что двигало мной сейчас.

— Что?

— Пока нет!

— Я убью тебя.

— Нет, потому что мы еще не добрались до дома, где я мог бы любить тебя всю ночь. До самого рассвета! Выжал бы тебя, как лимон. До последней капли… Но вместо этого мы стоим тут… В окружении пафосных парочек, бросающих в нас гневные взгляды…

— Я клянусь, что пристрелю тебя, пока ты будешь спать! Это же просто слово… Сложно сказать? Нужно обязательно запутать?

— Это не слово… В данном случае это, скорее, действие…

— Ненавижу… — прошептала она и схватила бутылку со стола. Глаза так и горели пылающими переливами. Яна кусала губу, напряженно сверля меня взглядом. Видел, насколько она возбуждена. Грудь быстро покачивалась от поверхностного и частого дыхания, а соски перекатывались под полупрозрачной тканью, притягивая все мое внимание.

— Хватит пить! — вырвал бутылку из ее руки. — Тебе еще детей рожать.

— Кого-о-ого? — она чуть пошатнулась и упала в мягкое кресло. — Какие дети? Из тебя невозможно выбить просто слово!

— А чего ты хотела? Содрала с меня три шкуры брони? Вывернула наизнанку, оголив все мои чувства, и решила фигуру ни разу не попортить? Не получится, Кролик. Как только я тебя полюблю, ты родишь мне сына. Первым, я думаю, будет Петр. А дальше разберемся…

— Ненавижу тебя! — она поджимала губы и яростно шептала, проговаривая каждую букву. — Смотрю на тебя и ненавижу, аж до боли в груди, но потом замираю и понимаю, что готова прямо здесь скинуть с себя это ужасное платье и смотреть, как ты истекаешь слюной!

— Ты подумай, милая. Пока ты не решишь, что для тебя важнее — слово или действие, я буду молчать. Думай, милая… Думай…

Схватил ее за руку и повел к имениннице, чтобы рассыпаться в очередной порции поздравлений и извинений за скорое отбытие. Янка шла покорно, не возражая. Только глаза поблескивали сдерживаемыми слезами. Она храбрилась и натянула такую широкую улыбку, на какую только была способна. Моя девочка…

Обменявшись сдержанными рукопожатиями с родственниками, отошел в сторону. Телефон, молчавший все это время, ожил. Еще до того, как я бросил взгляд на экран, понял, кто мог звонить.

— Да…

— Нужно поговорить, — ровный голос Моисея, чуть более хриплый, чем обычно, разорвал пусковой механизм в груди. Хотелось взлететь вверх, рассыпавшись в искрах фейерверка.

— Кому нужно?

— Мне. Мне очень нужно с тобой поговорить.

— Нет, Виктор Викторович, я на больничном. А вообще… — вышел из ресторана, накинув пальто на плечи, и закурил. С удовольствием заполняя нутро едким дымом. — С вами становится дорого и невыгодно разговаривать, поэтому я воздержусь.

Уже хотел, было отключиться, как услышал его крик.

— Дочь. Где моя дочь?

— Не разыгрывайте спектакль. Не на того напали. Вы же знаете, что сейчас она на дне рождения у своей сестры. Жива, весела и румяна. И если бы вы не ощущали себя виноватым, то приехали и сами убедились в этом. Что? Больно, да? Стало понятно, что дочь теперь не отреагирует спокойно на очередное вдовство? Ох, что-то пошло не так. Не та уже доча… Не та… Да? Вина… Это очень тяжелое для души чувство, дорогой Виктор Викторович…

— Я хочу с ней поговорить.

— А кто вам запрещает? Вы могли бы позвонить ей, но почему-то не стали… Может, потому что сказать нечего? Виктор Викторович, я говорю это исключительно в интересах Яны, поэтому прекращайте играть в «авторитета» и позвоните дочери, а со мной вам лучше не видеться пару недель, а может, и дольше…

Выйдя из ванной, направился в спальню. Неприятный осадок после разговора с Моисеем не уходил. Не помог ни контрастный душ, ни пробежка перед сном. Но молчал в тот вечер не только я. Яна тихо поджимала губу весь путь от ресторана до дома, о чем-то судорожно думая. Потом медленно разделась, сходила в душ и легла на диван, включив какие-то мультики.

Я разрывался, с одной проблемой мне было НУЖНО разобраться, а с другой — хотелось. Дикая разница. Но думать над тем, как именно подойти к Яне, не пришлось. Она уже сидела в кресле, закинув ноги на подоконник. В слабом отблеске уличного освещения было видно, что она обнажена. Руки расслабленно свисали с подлокотников. Распущенные волосы струились по телу, прикрывая грудь.