Агнесса из Сорренто - Гарриет Бичер-Стоу

грехи и скорби, сложную и зачастую противоречивую любовь и ненависть которого она едва ли в силах постичь, – такой, какую он мог бы нежно заключить в объятия, оберегая от всех невзгод и мягко уговаривая забыть прежние страхи и предрассужденья, но при виде девы, представшей ему в занавешенном алькове: с лицом торжественно-величавым, исполненным прозрачной бледности, с большими, казавшимися особенно темными глазами, оживляемыми сейчас какой-то таинственной, непреклонной решимостью, – он едва ли не похолодел. Полно, Агнесса ли это или бесплотный дух? Несколько мгновений они безмолвствовали, как это бывает с людьми, охваченными каким-то глубоким, невыразимым чувством и оттого пребывающими словно бы под властью чар.

– Агнесса! Агнесса! Ты ли это? – наконец произнес рыцарь тихим, прерывающимся голосом. – О любовь моя, почему ты так изменилась? Говори! Говори же! Ты сердишься на меня? Ты сердишься за то, что я привез тебя сюда?

– Синьор, я не сержусь, – проговорила Агнесса холодным, грустным тоном, – но вы совершили тяжкий грех, заставив отклониться от избранного пути тех, кто дал обет отправиться в паломничество к святым местам, и вы искушаете меня грехом, заставив вступить в эту беседу, вести которую нам не пристало.

– Почему же нет? – спросил Агостино. – Ты не хотела видеться со мной в Сорренто. Я пытался предостеречь тебя от опасностей, грозящих тебе в этом паломничестве, сказать, что Рим – не таков, каким ты его воображаешь, что это не престол наместника Христова, а мерзкая клетка, полная смрадных стервятников, гнездо порока, что тот, кого величают папой, – в действительности злодей, обманом занявший…

– Синьор, – прервала его Агнесса отчасти даже властным тоном, – возможно, вы знаете что-то, мне неизвестное, однако вам не следует пользоваться своим преимуществом и пытаться погубить мою душу, кощунственно хуля святыни.

А потом добавила с невыразимой грустью:

– Увы, неужели столь благородная и чистая душа восстала против единственной Истинной Церкви! Разве вы забыли о своей доброй матушке, о которой вы мне рассказывали? Что бы она почувствовала, узнав, что сын ее – еретик?

– Я не еретик, Агнесса, я верный рыцарь нашего Господа и Спасителя Иисуса Христа и верую во единую, истинную, святую церковь.

– Как это возможно? – пораженно спросила Агнесса. – Ах, не пытайтесь обмануть меня! Синьор, бедная девица вроде меня не стоит таких усилий!

– Клянусь Святой Девой, Агнесса, клянусь Святым Крестом, я нисколько не пытаюсь обмануть тебя, ручаюсь честью рыцаря и дворянина! Я люблю тебя преданной, чистой любовью, именно в тебе из множества женщин я вижу свою будущую супругу, добродетельную и безупречную! И ты думаешь, что я стану лгать тебе?

– Синьор, вы произнесли слова, которые мне грех слушать, а вам грех говорить, ибо так вы губите свою душу, но даже если бы вы не произнесли их, вы все равно не должны просить моей руки. Я дала святые обеты. Я не должна выходить замуж ни за одного смертного; для меня грех даже думать об этом.

– Не может быть, Агнесса! – затрепетав, воскликнул Агостино. – Неужели ты уже постриглась в монахини? Если так…

– Нет, синьор, нет. Я лишь принесла в сердце своем обет удалиться в монастырь, как только Господь укажет мне путь.

– Но, милая Агнесса, от таких обетов можно освободиться! Священник может разрешить тебя от них. А теперь выслушай меня, только выслушай. Я верую так же, как верует твой дядя, добрый, благочестивый дядя, которого ты любишь всей душой. Я причастился у него, он благословил меня, как сына. Я верю так же, как верит Джироламо Савонарола. Именно он, этот святой пророк, объявил папу и его присных злодеями и грешниками, обманом захватившими Святой престол и обманом же правящими от имени Христа.

– Синьор! Синьор! Я не могу вас больше слушать! Я не должна, я не могу, я не хочу! – вскричала Агнесса в неописуемом волнении, поняв, что зачарованно внимает мольбам возлюбленного.

– Ах, Агнесса, что же так настроило тебя против меня? Разве ты не пообещала любить меня хоть немного?

– Ах, молю вас, не надо! Не просите меня об этом! – пролепетала она испуганно, с расширенными от ужаса глазами.

Он шагнул было к ней, но тут она подбежала к нему и бросилась к его ногам:

– Синьор, ради Бога, помилосердствуйте, отпустите меня! Позвольте нам продолжить наше странствие! Мы всегда будем молиться за вас, обещаю, всегда!

И она устремила на него взгляд, исполненный смиренной мольбы.

– Выходит, я столь отвратителен тебе, Агнесса?

– Отвратителен? О, нет, нет! Господу ведомо, вы… Я… Да, я слишком сильно люблю вас, и вы имеете надо мной слишком большую власть, но прошу вас, не прибегайте к ней! Если я вниму вашему голосу, вашим речам, то уступлю вам, клянусь, я не выдержу, и оба мы погибнем безвозвратно! О Боже мой! Из-за меня вы будете обречены на вечное проклятие!

– Агнесса!

– Все верно, все так и есть! О, не говорите со мною, но обещайте, обещайте отпустить нас, или я умру! Сжальтесь надо мною! Сжальтесь над самим собой!

Ее охватило раскаяние столь мучительное, что она почти перешла на крик, а ее потрясенное, испуганное лицо залила смертельная бледность; казалось, она вот-вот расстанется с жизнью. Агостино несказанно взволновался и поспешил успокоить ее, пообещав все, что она просит.

– Агнесса, милая Агнесса, я покоряюсь, только успокойся. Обещаю тебе все, что бы ты ни попросила, я готов на все.

– Вы меня отпустите?

– Да.

– И вы отпустите вместе со мною мою бедную бабушку?

– Да.

– И вы больше не станете говорить со мною?

– Не стану, если ты этого не хочешь. А теперь, когда я принял все эти тяжкие условия, – сказал он, – ты позволишь мне поднять тебя?

Он взял ее за руки и поднял; ладони у нее были холодные как лед, она дрожала с головы до ног. Какое-то мгновение он держал ее руки в своих; потом она попыталась освободиться, и он отпустил ее.

– Прощай, Агнесса, – промолвил он. – Я ухожу.

Обеими руками она вонзила в грудь острия креста, но не произнесла ни слова.

– Я подчиняюсь твоей воле, – продолжал он. – Как только я покину тебя, к тебе придет твоя бабушка, а мои слуги, что привезли вас сюда, проводят вас до большой дороги. Я же, уступая твоему желанию, удаляюсь. Прощай, Агнесса!

Он протянул ей руку, но она не шелохнулась, бледная и безмолвная, и стояла как прежде, прижав ладони к груди.

– Твои обеты не дозволяют тебе попрощаться с бедным, смиренным другом? – тихо спросил рыцарь.

– Я не должна, – с трудом, прерывающимся голосом, словно задыхаясь, произнесла Агнесса. – Я не должна, ради вас же! Я терплю эту муку ради вас, – ради вас!